Кольцо богини

Потом он подумал немного и добавил:

— И о тех ценностях, что вы присвоили, — тоже.

И Кривцов понял его! В маленьких свиных глазках впервые появилось некое подобие осмысленного выражения. Он зачем-то ощупал нагрудный карман, куда утром небрежно сунул церковные лампадки, словно хотел удостовериться, что они все еще там, потом вытащил маузер из кобуры и пошел прямо на него.

— Ах ты, интеллигент вшивый! Писать он будет, сильно грамотный… Да я тебя шлепну прямо здесь, за измену делу революции — и все! Забыл, кто ты такой есть, буржуй недобитый?

В свете луны Александр видел направленное на него черное смертоносное дуло, но страха почему-то не испытывал — слишком уж смешно и нелепо выглядел этот уродливый карлик в галифе и гимнастерке, обильно заляпанной собственной блевотиной. Вот поди ж ты — на ногах стоит нетвердо и оружие дрожит в руке, а какой грозный!

— По законам революционного времени… — Кривцов просто задыхался от возмущения, — девять грамм ты себе уже обеспечил! И женке своей тоже. Ее-то мы используем сначала… Тоже — реквизиция!

Вот этого ему говорить точно не следовало. Александр почувствовал, как глаза заволокло багровой пеленой, будто ярость, которую он так старательно прятал, таил в себе, вырвалась наружу. Он ударил по стволу — и маузер отлетел в сторону, потом схватил комиссара за плечи, поднял в воздух, как ребенка, бросил на землю…

Дальнейшее он помнил смутно. Кривцов еще пытался подняться, но ноги не слушались, все время разъезжались в разные стороны. А сам Александр будто обезумел. Схватив противника за голову, он раз за разом опускал его лицо в вонючую лужу под ногами. Сначала комиссар еще бился, потом затих…

Когда к Александру вернулась способность осознавать себя, он с ужасом увидел безжизненное тело, распростертое на земле. Лицо его все еще утопало в грязной воде, и он порадовался, что не видит глаз покойника. Это было бы уже слишком… Руки тряслись, сердце бешено колотилось, но вместе с тем в душе появилось чувство странного, жестокого удовлетворения, словно он только что раздавил опасную ядовитую тварь вроде большого паука или гадюки. Холодный рассудок твердил, что теперь, раз уж так вышло, надо сделать все, чтобы смерть комиссара выглядела как можно более естественной. Он подобрал маузер, валяющийся поодаль, и аккуратно вложил в кобуру.

Когда Александр вернулся к столу, его отсутствия никто даже не заметил. Он и сам удивился, когда, посмотрев на старинные, отцовские еще, серебряные часы-луковицу, обнаружил, что прошло не более пяти минут. Он еле дошел до лавки, застеленной каким-то тряпьем, без сил упал на нее и тут же провалился в сон.

За окнами еще только рассвело, когда Александр почувствовал, как кто-то трясет его за плечи.

— Александр Васильич, вставайте! Беда…

Он открыл глаза, увидел склонившееся над ним лицо Васьки Смыслова — того самого, который вчера в церкви только усилием воли удержался, чтобы не перекреститься на иконостас. Видать, не совсем пропащая душа… Сейчас он выглядел совершенно растерянным, как ребенок. Над губой повисли крохотные капельки пота, и в бледно-голубых глазах под белесыми бровями плескался страх.

— Что случилось? — спросил Александр вялыми, непослушными губами.

В голове будто колокол гудел. События вчерашней ночи казались чем-то далеким, призрачным, почти нереальным… Да и было ли это на самом деле?

— Комиссар… Пойдите, сами посмотрите.

Ага, значит, все-таки было. Ну, теперь — только держаться, не выдать себя! Александр встал, взъерошил волосы пятерней и сказал, стараясь, чтобы голос его прозвучал спокойно:

— Ну, пойдем! Показывай, что там стряслось.

Кривцов лежал лицом в луже посреди двора. Сейчас, при свете дня он выглядел таким маленьким, слабым, беззащитным… Его ноги в хромовых сапогах почти детского размера раскиданы в стороны, руки со скрюченными пальцами вцепились в землю. Видно, что в последний миг своей жизни он пытался встать — и не смог.

Глядя на дело своих рук, Александр почувствовал, как тошнота подступает к горлу. Но — ничего не поделаешь, этот спектакль придется играть до конца.

— Ну, и как это произошло? — строго спросил он.

— Да как… Обнакновенно, — пробасил рослый парень, имени которого Александр так и не запомнил, — выпимши был сильно, вышел по нужному делу, да, видать, и сковырнулся. Блевотина кругом опять же… Много ли ему надо было? Соплей перешибешь.

— Что будет-то, а? Что будет? За пьянку из чеки погонят… — выдохнул Васька.

Александр обвел взглядом лица своих спутников. Все они выглядели бледными, помятыми после вчерашней ночи, но главное — потерянными, как овцы, оставшиеся без пастуха.

— Значит, так, — твердо сказал он, — старший над вами теперь я. Комиссар умер скоропостижно, ночью… Сердце отказало. Геройское сердце. Поняли?

Парни послушно закивали. На лицах их отразилось видимое облегчение. Видно было, что покойного Кривцова никто особенно не жалел, все озабочены в первую очередь собственной судьбой.

— Похороним его прямо здесь. Деревенским скажите, пусть могилу выкопают, гроб там, все как положено. Смыслов! Гривенко! Под вашу ответственность. Поняли? Выполняйте. А мы, — Александр обернулся к остальным, — идем сейчас в монастырь. Изымаем, что положено, и уезжаем отсюда! Сегодня же.

По дороге он думал, как легко оказалось узурпировать власть в их маленьком отряде. Все-таки мастерство не пропьешь, как говаривал старый сапожник Савельич, который когда-то латал его сапоги и шил сестрам первые бальные туфельки. Сколько лет прошло с тех пор, как он командовал солдатами на фронте, а теперь эти парни, которые в любой момент могут застрелить его без суда и следствия, покорно кивают и только что честь не отдают. Сделают все в лучшем виде, можно не сомневаться! Им главное — чтобы приказ был.

В церкви шла пасхальная заутреня. Там толпились женщины в платках, лохматые мужики, старухи, дети… На лицах этих людей было общее, удивительно радостное выражение, словно на краткий миг все они вырвались из своей скудной и тяжелой жизни, чтобы хоть краешком прикоснуться к чему-то светлому, вечному… Александр и его спутники не посмели войти внутрь, остановились в дверях.

— Где твое, смерте, жало, где твоя, аде, победа? Воскресе Христос, и ты низвергся еси. Воскресе Христос, и падоша демоны. Воскресе Христос, и радуются ангелы. Воскресе Христос, и жизнь жительствует. Воскресе Христос, и мертвый ни един во гробе; Христос бо восста из мертвых, начаток усопших бысть. Тому слава и держава во веки веков, аминь, — неслось с алтаря.

Александр слушал эти слова, памятные с тех пор, когда ходил в церковь еще гимназистом, и чувствовал себя таким одиноким, несчастным, потерянным… Почему так получается, что ради благого дела приходится иногда совершить настоящее злодейство? Где та мера добра и зла, что способен осознать человек? Где грань, за которой они меняются местами?

Он думал — и не находил ответа.

Служба кончилась. Отец настоятель вышел на крыльцо и устало сказал:

— Вот и все, господа чекисты. Делайте свое дело.

Александр с болью в сердце видел, как оклады икон и серебряные чаши упаковывали в рогожные мешки и сваливали на телегу, как у монаха, что вызвался зачем-то помогать им, слезы стекали но щекам и висели, как капель, в седоватой, спутанной бороде… Храм сразу показался каким-то пустым и словно бы осиротевшим. Какая-то старушка в черном платке торопливо перекрестилась и плюнула вслед:

— Ишь, антихристы! Пропасти на вас нет…

Настоятель остановил ее:

— Молчи, раба Божья. Сказано в Писании — не осуждай ближнего своего… Христос терпел и нам велел.

Когда со сборами было покончено, Александр повернулся к нему:

— Прощайте. Не поминайте лихом… Если можете, конечно.

Отец настоятель помолчал недолго, глядя ему в глаза, словно читая в них некие знаки, ведомые только ему, и сказал:

— Прощайте. Мы будем молиться за вашу душу, чтобы Господь просветил и наставил вас.