Страница 3 из 34
– Матерь Божия… – оторопела Ольга Кирилловна. – Салями, что ль? Финскую?
– Разную, Оленька.
– Куда… прятала?
– Куда-куда… Все тебе скажи! – засмеялся Окаемов. – Под матрас.
– А, жадная, значит… – сплюнула Ольга Кирилловна. – Артистки все жадные. До посинения!
– Ареста ждала, – спокойно объяснил Окаемов. – Дом-то знатный был, под каждым окном – рожи в мраморе. Смоктуновский на Смоктуновском, короче, сплошная кумирня!
К Зойке заходишь – квартира как аэродром. Бабы голые в мраморе сделаны и столы золотые. А тухлятиной прет, как на Хитровке в базарный день!
Фроська так и стояла на задних лапках, бежать поздно, она же здесь как в капкане, подвал был действительно очень похож на карцер, и где-то там, высоко, падали с потолка капли воды…
– Уй, мать ядре… на! – Ольга Кирилловна уже забыла, похоже, зачем она пришла в подвал. – Артистки, Палыч, только с виду чистые…
– Тебе виднее, – сплюнул Окаемов. – Они как в раю живут. Ты к раю ближе, чем я!
– А колбаса, значит, как заначка? – не отступала Ольга Кирилловна.
– Соображаешь, – кивнул Окаемов. – Если мы опять за ней явимся… лагерники всегда новых арестов ждали, покоя-то нет, отбили покой… – Если мы явимся, ее кто к холодильнику подпустит? Будет она вещички собирать, вот колбаску-то и прихватит незаметно, в камере пару дней нормально протянет, с колбаской-то, если ее при шмоне не отберут… – А запах выдавал. Сама-то Зойка ни хрена уже не чувствовала, ей чуйку в лагере под самый корень отбили.
– Заслужила, если отбили, – перебила Ольга Кирилловна.
– Ага… – устало кивнул Окаемов. – Заслужила. Еще как! Лаврентию Палычу не дала.
– Самому?..
– Самому.
– Во, блин, гордая! Было че беречь! Я вот… десять раз подумаю: беречь иль не беречь! В сторону согласия.
– Нуты бл… дь… – засмеялся Окаемов.
– Да счас! Я просто начальство я уважаю. Служу чем могу, товарищ капитан.
– Советскому Союзу!
– Никак нет. Российской Федерации!
– А она, Оленька, мужа любила. Муж у Зойки американец был.
– Кто? – насторожилась Ольга Кирилловна.
– Дипломат.
– Офицер, небось?
– Офицер.
– Офицеры – они все красивые!
– То-то и оно… – Баба если на х… подсядет… ей уже все равно, кто он… да хоть Клаус Шакал… По себе небось знаешь? А?!
– Мужа любить – ума не надо, – весело отмахнулась Ольга Кирилловна. – А ты попробуй, двух полюби! Это глупость, Палыч, что двух любить нельзя. У нас в подъезде Лида Смирнова жила, артистка. Так она, Палыч, страсть как мужа любила. И еще – Бондарчука. В оконцовке извелась вся до одури, как сумасшедшая стала. Здесь хочет, и там хочет. Сегодня больше здесь, завтра больше там, потому как соскучилась! Люди-то… они ж разные все. Дажеяблочки на одной и той же ветке зреют по-разному… – Как в лихорадке, короче, к каждому за советом кидалась. Во какая энергетика! А Лаврентий Палыч, голубчик, весь день на работе. С утра и до утра. Все для фронта, все для Победы! Раз так, значит, и уважить могла… толстозадая! Американцу дала? А Лаврентию Палычу не дала! Это что, нормально – скажи!
Окаемов заинтересовался:
– А ты, красивая, часто по начальству шарилась?..
– Так-те все и выложи, Палыч! Родина с кого у нас начинается? Правильно, с начальника! Начальник – он и есть Родина – так ведь?
Она подобострастно заглядывала Окаемову прямо в глаза.
– Молодец! – похвалил Окаемов. – Глубоко мыслишь.
– У нас в доме жилплощадь особая была, – воодушевилась Ольга Кирилловна. – Тихая такая квартирка, все окна во двор. Проживали Муслим с Тамарой и Веретенниковы, тоже певцы. А внизу, на подоконниках, пионеры сидели, поклонницы: вдруг Муслим выйдет? Мы их гоняли, они уйдут и тут же – снова! Садились на подоконник и делали уроки. «Волга» Муслима всегда была в губной помаде. Бывает же так? Муслима все бабы хотели сразу, сотни тысяч, – как не противно, Палыч, «Волгу» целовать? Даже колеса?
Так вот, соседняя с ними квартирка всегда стояла пустой. Для особого случая. Когда серьезные люди, шпиены наши, в Москву выбирались, они с начальством, с генералами тута и встречались…
– Понимаю… – кивнул Окаемов. – У нас похожая система.
– В как их берегли!
– То ж не люди, то золото, хотя другим, нормальным жить негде.
Всех, кто был богаче, чем он, Окаемов считал своими врагами.
– И плотют там хорошо, – заметила Ольга Кирилловна. – Если плохо платить, кто ж шпионить станет? – В квартирке… в эн-той… мужчине одному орден вручали, Звезду Героя. Он, брехали, так америкашков замутил, что если б ихний Президент к нам ракету послал нехорошую, наш мужчина тут же бы узнал и Леонида Ильича – предупредил. СССР, короче, был в безопасности. И вроде… – прошептала Ольга Кирилловна, – сам Юрий Владимирович к нам заезжал… А кто скажет, Юрий Владимирович он или… не Юрий Владимирович? Как определишь? Он же в гриме! А определишь, болтанешь, так и заберут тебя – на хрен!
Окаемов молчал. Если при нем говорили о недозволенном (например, антисоветские анекдоты), он сразу становился глухонемым.
– Юрия Владимировича, говорят, под учителя рисовали. Прикинь, Палыч, – зарделась вдруг Ольга Кирилловна. – А если бы я ему понравилась! Как ты откажешь? Я что, дура… в конце концов? Такому товарищу настроение испортить? Дулю ему показать? А потом мне по куполу?
– Ну…
– Нет, Палыч, нет, маленький человек не может отказать большому, – уверенно говорила Ольга Кирилловна. – Это ж… какую волю надо иметь? Я ведь, Палыч… откроюсь тебе… Андропова-то видала! Приезжал он в эту квартирку. Думала, к Муслиму зайдет… – да куда там! Гордый он человек, слушай, гордый и порочный, с тайной, я таких страсть как люблю! А Сталин, однако, Любови Орловой очень даже симпатизировал, муж у Орловой гомик был, Эйзенштейн развратил, на это и Утесов намекал, а Утесов все знал из любопытства…
– Ладно, идем что ли… – махнул рукой Окаемов. – Устал я.
– А маршал Жуков, – тараторила Ольга Кирилловна, – врачихе, с которой он в армии амур крутил, важнейший орден Ленина преподнес. Указом товарища Сталина.
Значит, было за что награждать, – верно? Во как эта стелька на Победу его вдохновляла!..
Окаемов действительно устал: в подвале дышать было нечем. Двух бомжей подцепили – хорошо: «правильный» бомж был у милиции в цене, на них здесь скидывали «висяки» и «глухари», прежде всего убийства: за хорошую раскрываемость полагались премии и новые «звездочки».
– Идем, Оленька…
– Так кто ее, а? – теребила его Ольга Кирилловна. – Палыч?! Скажи!
– Кого?
– Да Зойку твою. С задом.
– Кто-кто… Викин муж, я думаю. Бывший муж дочки. И тоже америкашка, кстати. Время такое. Мир, Оленька, только через дырку между ног можно было увидеть…
Ольга Кирилловна не поверила.
– Брось, Палыч! Все артистки – маришонды. А особенно их детки. Одеваются… знаешь как? Как психи на бал. Платья из штор делают, ш-шоб их за версту заметили, и трусы у всех концертные, черте что, а не трусы! Ни хрена в белье не понимают, потому морозов не знают.
– Ну, пойдем, пойдем… – усмехнулся Окаемов. – Местонахождение установлено.
– Есть! – вытянулась Ольга Кирилловна.
– Можно расслабиться, Оленька, и лихо отметить нашу охоту. У нас в отделе если кто после трех трезвый ходит, значит, отдыхать не умеет, потому как жизнь от него отвернулась.
– А я, Палыч, борщок приготовила. С пампушками.
– Ну и к борщику…
– …да как же без белоглазенькой?.. – тараторила Ольга Кирилловна. – Мы ж ради счастья живем, а белоглазенькая счастье-то приближает…
Из песка с опилками вдруг показалась деревянная рука бидона.
Окаемов брезгливо нагнулся, подцепил бидон пальцем и выдернул его из опилок.
– Надо ж, совсем как мой… – удивилась Ольга Кирилловна. – Окаемов, слышишь? Как мой!
Бидон был абсолютно новый, хотя и с царапиной у ручки.
– Смотри, и царапинка, как моя…
– Скоммуниздили, – объяснил Окаемов. – По квартирам промышляют. А это состав. Может, им кто сюда жратву таскает?