Страница 25 из 34
– Здра-а-сте вам… – протянул Явлинский. – С прибытием.
– Всем привет, – улыбнулась Алька.
Мельников оторопел:
– Слушай, – у тебя подруга есть? Я ж еще не женат…
– Не женат, значит, до смерти в мальчиках будешь ходить… – засмеялась Алька.
– Так есть подруга? Скажи!
– Есть. И не одна. Но им по пятнадцать, дядя…
Мельников облизнулся:
– А тебе сколько?
– Посадят, дяденька, посадят…
– Не, если серьезно?..
– Женщине, дорогой, столько, на сколько она выглядит перед завтраком. А сейчас – почти ночь.
– Подслушивала?.. – Григорий Алексеевич нахмурился.
– Конечно.
– И как? Интересно?..
– Интересно, – Алька пожала плечами, – но не все понятно. Нас что, трое сегодня?
Мельников встал:
– Ухожу, ухожу… Вот ведь… не мой день сегодня. Всем надо, чтобы я свалил!
– До свиданья, – кивнул Явлинский.
Он все-таки понял, что пьян.
– Эх, Григорий Алексеевич, – театрально воскликнул Мельников. – На полтиннике не сошлись! А ведь какая любовь была…
– Ну, и цтоже было самое интересное? – усмехнулся Явлинский, повернувшись к Альке. – Из подслушанного?
– Все интересно. Слушай… а ты действительносчитаешь, что послан в Россию с небес?
Явлинский замер, посмотрел на Альку, и у него вдруг дрогнула нижняя губа.
– Другая половинка у меня появится, только если меня переедет поезд… – громко сказал он.
Бабушки, сидящие на лавочке у сауны, никогда не ошибаются в людях.
«Кино с гарантией…» – подумал Мельников. Он взял шубу, сунул ноги в ботинки и молча выставил себя за дверь.
…Эх, Никита, Никита… Ничего Хрущев не доводил до конца! конца! Не довел он до конца и низвержение Сталина, а немного еще – и ничьи бы зубы не разомкнулись кричать о «великих заслугах» убийцы…
«Хвала XX съезду!» – торжествовала Люша Чуковская, радуясь выходу «Ивана Денисовича». – «Остановись, дурак! Кто работать будет?» – резолюция Сталина на расстрельном списке Хрущева от 16 августа 1937-го, присланного в Кремль, вождю на утверждение.
Одной бумагой. Точнее – одним отношением.
В списке Хрущева были 55 741 человек.
Обманул всех Хрущев с XX съездом, обманул – прежде всего он свои следы зачищал, говорил о Сталине, а боялся за себя, за свои списки, его рукой подписанные… – такие скоты, как он, как Ежов, Розалия Землячка, Эйхе… да и Хрущев, конечно… они всю страну были готовы отправить в лагеря.[15]
В официальной советской табели о рангах Твардовский – поэт № 1. [А.Т. не терпит, кстати, Маяковского. Он тоже был когда-то № 1.) Волнуется: Маяковский недостоин в Москве иметь площадь, тем более – рядом с Пушкинской!
И тот, кто сегодня поет не с нами, –
Тот против нас!
Ожидайте расстрелы. Такое – и выпустить! Форменный психопат, – Александр Трифонович, кстати, при крестьянской его схватчивости на лица, сразу это заметил[16]. – Так вот: если Твардовский у них – поэт № 1… ну и озаботилась бы компартия, что кандидат в члены ее ЦК по какой-то своей, совершенно немыслимой алкогольной оси регулярно уносится в тот мир, где ему никто не плюнет в душу, не поставит подножку, как это гениально делают в ЦК КПСС… – в тот мир, где так плохо его могучему телу, но так уютно, так хорошо его чистозвонной душе…
Если AT. пил, то глубоко. Так пил – будто смерть искал.
Замуровав себя здесь, в Рязани, Александр Исаевич весь последний месяц не отрывался от работы. Он вдруг пробился туда, где прежде был ему от ворот поворот: вставали, поднимались перед ним сейчас эти живые тени – его раковые больные, люди, от которых отвернулся Господь.
Александр Исаевич лично знал многих из этих людей, но самое главное – он вдруг пробился вдруг к себе самому, то есть к тому Солженицыну, вдребезги разбитому болезнью, которого там, в лагерной больнице, оперировал какой-то неизвестный доктор. – Тот, уже почти мертвый, почти умерший Солженицын давался Александру Исаевичу с колоссальным трудом. А перед самым приездом AT. в Рязань строчки вдруг сами стали ложиться на карандаш, да так густо, так легко, что он действительно не отрывался от письменного стола…
Обидно: «Круг» AT. не взял. Сам, без чьих-то советов, потому что сердцем не принял.
Не приучены они оба торговать душой…
Машина, старенький «шевроле», осторожно, на плохих тормозах, катилась под горку
– Ты не устал?
– С чего же?..
– Остановимся?
– Да. Надобно походить.
Теленок, столько лет бодавшийся с дубом, так и не сумел его пошатнуть. Дуб здорово подпилил лично Генсек и Президент – Горбачев.
Хотел, видно, сухие ветки убрать, навозику подкинуть, чтоб жил дуб еще тысячу лет. Но в этот момент из дупла вылез заспанный, полупьяный Ельцин, потянулся и – повалил всю конструкцию наземь…
Александр Исаевич снова вспомнил о Копелеве.
Получив его письмецо, Александр Исаевич так и не дочитал его до конца – выкинул. А теперь – жалел. Свое «Обращение» Копелев писал не для чужих глаз, только для одного Александра Исаевича и в печать – не отдал. А тут новость из Парижа, с рю Борис Вильде: Розанова хвалится, что копию «Обращения» Ефим Эткинд, приятель Копелева, передал в их с Синявским «Синтаксис», велел пока не печатать, но сейчас свой запрет снял.
Копелев не может простить Александру Исаевичу что он не поехал в Ленинград, на похороны Воронянской: подруга классика повесилась, когда «гебуха» изъяла у нее экземпляр «Архипелага».
Ночь в Ленинград (Александр Исаевич всегда плохо спал в поездах), целый день на холоде и на ветру, ночь обратно. Два дня потеряно. А каждый день – это 20-30 новых страничек, между прочим: печатный лист.
Их много нынче, грозных вопрошателей: Копелев, Войнович, Максимов, Маслов, Эткинд, Лакшин, Синявский, Некрасов… Они (все?) действительно не понимают, что его жизнь и, главное, его тексты нельзя судить по тем меркам, которые для них, его коллег, общее правило?..
Александр Исаевич внимательно смотрел на Наташу:
– Скажи, я ведь сейчас таран раскола?..
Выражение его лица никогда не менялось, но какая-то мысль вдруг так его цапанула, что он даже нахмурился.
Люди, переносящие на ногах любую боль, в душе самые беззащитные.
Наташа остановила машину.
Они сидели неподвижно, как провинившиеся школьники.
– Раскололи мы зэков. Сосморкано наземь…
– Каких еще зэков? – насторожилась Наташа.
Машина неловко приткнулась у небольшого сугроба. Наташа думала, что Александр Исаевич выйдет на воздух, но он молчал и сидел неподвижно.
– Саша… Ты сказал неправду
Она положила ему на колени руку, словно хотела его согреть.
– Если бы неправду… – откликнулся он.
Наташа никогда не говорила с Александром Исаевичем о ГУЛАГе, но однажды все-таки не удержалась, спросила: что там, в лагере, было для него самое страшное…
Солженицын ответил: как-то раз он проснулся от шороха. Лагерники знали каждый шорох в бараке. Но это был особенный шорох. Александр Исаевич приподнялся: вши стадом сбегали с тела его мертвого соседа; помер он где-то час назад, труп остывал, и вши оставляли его со скрежетом…
Если Александр Исаевич волновался, он начинал говорить очень быстро, не так, как всегда; его степенность куда-то пропадала, и было видно, как же он на самом деле беззащитен, мрамор таял, как снег, на глазах появлялись слезы…
– Мы-то думали, Наташа, «Архипелаг» – первый камень в будущем музее коммунистической инквизиции. Равенство в бесправии. И когда Михаил Сергеевич великодушно объявил «гласность»… вот же, господа коммунисты, вот они, все ваши преступления, пронумеровано и подшито.
«Архипелаг» начинает, а все, кто хотел бы что-то сказать, продолжают: кто крохоткой в тетрадке, кто большой развернутой строкой, а кто и рисунком… – разве «Архипелаг» недостоин надежд читающей России?
15
По заказу партии Александр Александрович Фадеев сочинил, как известно, «Молодую гвардию». Но роль самой партии там, на Украине, в брошенном под ноги наступавшим немцам Краснодоне, не нашел.
Искал. И не нашел.
Какая, к черту, партия, если все бежали как сумасшедшие? Коммунисты – прежде всего. Это Виктор Гришин, в 41-м-первый секретарь Серпуховского ГК КПСС-ушел из осажденного города последним. Так было не везде, в Краснодоне-не так, Фадеев решил не врать.
Иосиф Виссарионович рассердился:
– Вы говно, товарищ Фадеев. А не писатель.
Члены Политбюро согласно закивали головами…
И закружился Александр Александрович в штормовом вихре! Скорее на дачу, за письменный стол, работать… то есть – вернуть «роль партии» в брошенный Краснодон.
Вернул. За неделю.
Лидия Сейфуллина, автор «Виренеи», говорила правду в лицо:
– Как же ты мог, Саша?! Как ты мог?!
– Молчи, дура! – кричал Фадеев. – Молчи, мы поссоримся! Я коммунист, понимаешь? И хочу им остаться!..
«Говорила лиса мужику: дай мне лапку на воз положить, а уж вся-то я и сама вспрыгну…»
В холодную майскую ночь 1956 года опрокинул Александр Александрович один за другим два стакана водки и – застрелился, заслоняя подушкой наградной револьвер. Он думал, что подушка заглушит выстрел, в соседних комнатах спали дети. Из-под двери кабинета Фадеева в детские спальни покатились струйки крови…
16
«Кто не с нами, тот против нас… «– разве это в России не норма? «Кто не выйдет на Днепр креститься, тот мне враг…» – разве не так стращал Киев князь Владимир? И поддался народ, куда денешься: крещение – поддался, революция – поддался; кто не с нами, тот враг…