Страница 30 из 88
Однако следующий день тоже не дал никаких результатов. Охотник проходил почти до вечера по сыртам, побывал на альпийском лугу и снова спустился ниже, чтобы еще раз хорошенько осмотреть малинник.
Не производя ни малейшего шума, подошел к скале и медленно стал карабкаться по камням к старому своему укрытию.
Бурый медвежий бок он увидел сразу. И хотя в зарослях, скрывающих медведя, трудно было определить величину зверя, однако определил, что это тот самый бала-аю, следы которого видел раньше. Кара-Мерген решил, что молодой медведь пришел сюда один и что надо стрелять. Он снял с головы малахай, пристроил ружье и подсыпал на полку пороху. До медведя было шагов девяносто. Случалось, бил и дальше. Взведя курок, Кара-Мерген сотворил короткую молитву, прося аллаха укрепить его руки и направить пулю точно по цели, и стал подводить мушку ружья в бурое пятно медвежьего бока. Пять раз он отрывался глазом от прорези и смотрел, в то ли место целит, и наконец утвердился в вере, что все правильно, и только тогда плавно и осторожно потянул пальцем за спуск.
Ружье оглушительно ахнуло, медведь завизжал, и все заволокло дымом, но Кара-Мерген знал заранее, что промаха не будет. Подождал, пока дым рассеялся, и выглянул. О аллах! Кара-Мерген увидел, как из шкуры выскочившего на лужайку и грохнувшегося наземь медведя вылез голый черноголовый юноша.
- Жалмауыз! - не то взвизгнул, не то выкрикнул шепотом Кара-Мерген и, забыв о ружье, своем единственном кормильце, и лисьем малахае, согревавшем его по ночам и дающем прохладу в солнечный день, в ужасе побежал прочь.
И это было так вовремя! Жалмауыз оставил свою простреленную шкуру и, сверкая глазами пожирателя людей, птицей взлетел на скалу и погнался за Кара-Мергеном. Он чуть не настиг его. Охотник, обернувшись, увидел, как гневен медведь-оборотень в образе человека. И только, наверно, аллах не допустил несчастья, иначе быть бы ему с распоротым животом и растерзанным сердцем...
- Ой-бай, ой-бай, ой-бай! - все еще содрогаясь от ужаса, говорил охотник, сидя теперь у костра и держа в руках баранью лопатку.
Тридцать девять зарубок сделал он на цевье ружья. И вот сороковой медведь оказался самим Жалмауызом. Не поверил он, Кара-Мерген, аксакалам, не поверил народной молве, и теперь тот пошлет через него в казахские стойбища всякие болезни, и проклянут его степняки за то, что нарушил запрет и вторгся во владения пожирателя людей. Его самого станут бояться люди хуже Черной Смерти, и никто не даст ему даже кусочка лепешки, никто не утолит жажду даже глотком воды. Все будут только шарахаться от него. Враз пересохла слава, как пересыхают в каракумских песках родники шикбермес.
Кара-Мерген доел мясо, помолился аллаху, прося дать на этом свете добра, а на том - милость божью, и стал подседлывать лошадь. Пегая, заезженная кобыленка качнулась от толчка, которым Кара-Мерген подтянул подпругу. Смирная, верная - хоть бросай на целую неделю в горах, никуда не уйдет. Так приучена. Хоть и стара стала, а другой лошади не надо. Не раз предлагали сменить ее, давали за полный пузырь желчи хорошего скакуна дхол-джургу. Да зачем он, скакун? Сколько троп вьется по горным кручам разных. Иные зверем проложены, иные - человеком. Но не всякая лошадь пройдет по ним. На пути лесные завалы, камни, кручи, что ползком по тропе не пролезешь, а умная лошадь уверенно ставит копыто острым зацепом в чуть приметную ямку, выгибает круп, настойчиво тянется вверх, неся на себе всадника и поклажу. Есть и такие тропы, что в пору пройти архарам: внизу пропасть, а сверху стена из камня. Но и тут пронесет всадника лошадь, только дай ей свободу и положись на нее целиком. Э-э, для человека, занимающегося охотничьим промыслом, умная лошадь ценнее жены! Что жена? Спину свою не подставит. А лепешку испечь и самому недолго. Была бы мука да соль. Воды много.
После удачной охоты Кара-Мерген полеживал обычно в чужой юрте, да не в какой-нибудь, а в белой, до отвала ел мясо, пил кумыс и слушал песни кюйши2, приглашенного в его честь. Отдыхал, набирался сил, а потом снова уходил в горы. Горы тоже кормили. Нежное мясо архара хорошо было жарить прямо над углями. Такой запах издает кеваб3, что за версту слышно. Сидишь ешь, слушаешь чутким ухом, как рядом трава растет, как хищная муха-ктырь высасывает хоботком трепещущую бабочку.
Воля!
Свобода!
Что может сравниться с ними? Иные бранят бездомовником, называют Барса-кельмес - "пойдешь - не вернешься". Говорят: хватит испытывать терпение аллаха, всякому человеку под старость покой нужен, юрта своя нужна. А кто в ней сурпу сварит? Кто курт затрет? Конечно, так. Если смотреть глазами души - надо. Жену надо, ребятишек надо. А сперва большой калым нужен - сорок семь голов скота: таков принятый по обычаю выкуп за невесту. Где взять? Теперь и вовсе не соберешь. Никто уже не подаст ему даже пищу гостя - конак-асы. Даже в батраки не пойдешь. Запретила новая власть служить батраками. Муллы и баи, которые не убежали, женят батраков на своих дочерях, и те, послушные воле аллаха и их собственной воле, несут народу смуту, подбивают его не верить Советской власти. А что власть? Власть справедливая. Она за бедняков стоит...
Грустно, тоскливо возвращаться к людям без добычи, а еще хуже с плохой вестью.
Едет Кара-Мерген по широкой степи. Горы все дальше и дальше. Под копыта неторопливой лошади ложится высокий ковыль да верблюжья трава жантак. Дует просторный ветер, и тогда Кара-Мерген, не открывая глаз, затягивает тихую песню. Грустна она и тягуча, как волчий вой, бесконечна, как степь, и такая же ровная. Стонет в ней жалоба Кара-Мергена, не знающего, куда направить шаг лошади. А лошадь идет и стрижет ушами - ей все равно. Велика степь, а ехать одинокому некуда...
5
Федор Борисович Дунда, Николай Скочинский и Дина Тарасова приехали в Алма-Ату первого июля. Город был залит солнцем, зеленью. Искрились кажущиеся близкими белые пики Заилийского Алатау. Ни с чем не сравнимый легкий яблочный дух будто насквозь пропитал воздух, землю и даже воду.
Семнадцать лет прошло с момента последнего крупного землетрясения и нашествия с гор неудержимого грязевого потока - селя. Землетрясение и сель тогда чуть не смели в цветущей долине красивый город под названием Верный. Но город возродился вновь и стал еще красивей и зеленей.