Страница 10 из 11
Подозреваю, что про самих себя эти взрослые также мало осведомлены. Они воображают, что знают себя. А на самом деле не знают.
Я смотрю на замечательные часы с Маленьким принцем. Они показывают мне не время, а любовь. Показывают, что муж любит меня, думает обо мне и хочет порадовать. Чудесные часы. Муж, мой Маленький Принц, в ответе за меня. Это и есть любовь…
С того момента я взяла за правило носить часы. Почти всегда. Потому что ношу на руке не аксессуар, а любовь и нежность, упакованную в циферблат. Так вот в последний месяц, тот самый, что я не живу, а жду, на мне останавливаются все часы. Я надеваю их на руку, сверяю время, а через десять минут замечаю, что время не изменилось.
Одни, вторые, третьи… И даже желтые, любимые, с Маленьким принцем. Мистика. Может, я ведьма… Но я думаю, что на самом деле мои часы просто чувствуют меня лучше людей. Они тоже не живут и не идут. Пока. Они понимающе замедлили ход и идут на месте. И вместе со мной просто ждут, когда выздоровеет моя дочка…
Когда она подрастет, я прочитаю ей Экзюпери. И в знак того, что взрослые – это маленькие дети, я подарю ей мои любимые часы с Маленьким принцем на циферблате.
Гвоздь
Валера – боксер. И собака у Валеры – боксер. Зовут Гвоздь, потому что ему плевать на правила. Гвоздь живет у Валеры. Иногда у Гвоздя бывает такое страшное выражение морды, что мне становится очевидно: это Валера живет у Гвоздя, а не Гвоздь у Валеры.
Валера вечером гуляет с собакой. Я вечером гуляю с детьми. Про других собачек я говорю дочке: «Смотри, Катюня, собачка лает «гав-гав». Хочешь погладить?»
Про Гвоздя я так не говорю.
Валера похож на своего питомца. Он суровый, как Гвоздь, только без слюней. Мы живем в одном доме, но в разных подъездах. На Пасху я пыталась с ними подружиться. Хотела угостить Валеру куличом. Сказала ему:
– Валера, Христос своскрес.
Валера тяжело посмотрел на меня так, как Гвоздь смотрит на любимый мяч, подранный до дыр, и ответил четко и по делу:
– Знаю. Поздравляю.
Я хотела объяснить Валере, что Христос воскрес не только у меня, а у всех, и даже у Валеры, но не стала. Про пасхальные яйца, которыми нужно стучать друг об друга, даже не заикнулась. Валера слишком буквален и прямолинеен для этой информации.
Валера тренирует Гвоздя злобно, но по-дружески. Учит его злости. Накачивает ненавистью. Команды «Сидеть!» и «Встать!» выполняем всем двором.
– Вот мяч, Гвоздь! Мяч – это большой кожаный пузырь. И ты, Гвоздь, большой кожаный пузырь. Фас, Гвоздь, фас!
Однажды мой сосед по имени Иван Васильевич делал ремонт. С восьми утра до 23 вечера. Штробил, сверлил, стучал, громыхал. Выходные его не останавливали. «На проклятом острове нет календаря, ребятня и взрослые пропадают зря». Я позволила себе сделать замечание Ивану Васильевичу. Встретила его во дворе и попросила шуметь в установленное законом время. У меня был маленький ребенок, и я боролась за право спать по субботам хотя бы до девяти.
Иван Васильевич громко и визгливо объяснил мне, что я курица, мои цыплята для него чужие и мои проблемы ему неинтересны, а деньги в своем кармане интересны, поэтому если я не могу потерпеть, то могу смело переезжать.
Иван Васильевич громко и унизительно кричал на меня на пятачке двора, доступном для обзора всему дому. Я растерялась от чужой наглости, выпяченной так бесстыдно, и понуро молчала. Со стороны мы выглядели как отец и дочь, которая принесла в подоле.
Я отошла в сторону, присела на скамейку, готовая заплакать. Меня оглушили наглостью, а муж на работе и защитить некому.
– Хочешь, мы его накажем? – спросил Валера, внезапно возникший передо мной. У него играли желваки. Гвоздь тяжело дышал рядом, готовый к мести.
У меня сердце ушло в пятки. Я испугалась, хотела сказать «не надо», но Валера не стал ждать моего ответа.
К Ивану Васильевичу подошла процессия из Валеры и Гвоздя. Случилась экспрессия. Иван Васильевич сразу сменил профессию. И агрессию на депрессию. И вероятно, конфессию, ибо стал молиться.
Я не знаю, что сказал ему Валера. Может, он сказал не ему, а Гвоздю. Сказал Гвоздю, что Иван Васильевич – большой кожаный пузырь. И что фас. Не знаю, но с того момента я спала по субботам, сколько хотела.
Вчера вечером мы гуляли на площадке при свете фонарей. Весь день мы были заняты и только в девять вечера вышли на променад. Сын увлеченно бегал по площадке, сбрасывал перебродившую мальчишечью энергию. Я отвлеклась на дочь в коляске, потеряла его из виду.
Вдруг я увидела, как к сыну приближается стремительная тень, и через секунду поняла: это Гвоздь. Сын бегал, чем дразнил Гвоздя, и тот бежал его наказать.
У меня от ужаса пропали голос и здравый смысл, и я бросилась наперерез вместе с младшей спасать старшего. То есть у Гвоздя могло быть сразу три кожаных пузыря: огромный, нормальный и маленький пузырик. И тут раздался стальной голос Валеры, четкий, командный, резкий:
– Свои!
Гвоздь врезался в это слово и мгновенно выстроил новый маршрут, взяв влево. Я застыла на месте. Меня обдали ужасом, и я была овеяна паникой. Ко мне сзади неслышно подошел Валера и приказал в затылок:
– В этом районе никого никогда не бойся! Никого. Никогда. Поняла?
Я кивнула и прошептала пересохшими губами: «Спасибо».
Ангелы-хранители всегда являются в разных обличьях.
Девяносто
Вообще-то мы с детьми шли на школьный двор лепить снеговика. Снег липкий, нежный – нельзя упустить момент.
На пешеходном переходе старенький дедушка, опираясь на костыль, пытается соскользнуть с бордюра на зебру, но предательски скользкий асфальт пугает его своей нестабильностью, а сзади – тележка на колесиках. Дедушка выглядит как танцор балета, который тянет носок, но никак не решится сделать шаг.
Мы всей гурьбой подходим к нему, Даня вежливо предлагает: «Давайте я вам помогу!» – и тянется к тележке.
– Не надо, – пугается дедушка. – Она тяжелая! Я риса да круп по акции накупил, пожадничал. Еле волоку.
– Я вообще-то мужчина! – слегка обиделся сын и упрямо поволок тележку.
Впоследствии выяснится, что она реально тяжелая – я потом тащила ее на третий этаж без лифта и еле донесла, – но это потом, а в тот момент сын не показал вида, и лишь по напряженному его личику было понятно, что он переоценил свои силы.
На колесики тележки налипал мокрый снег, что усложняло дело (я же везла дочку в коляске и тоже буксовала в сугробах).
Дедушка пытался скромно приговаривать «да ну что вы!», но, поскользнувшись, благодарно уцепился за мою руку свободной рукой.
Мы медленно-медленно – пять скользящих шажочков в минуту – пошли к его дому. Впереди Даня с тележкой, сзади мы с дедушкой и коляской.
– Меня Михал Михалыч зовут, – представился дедушка. – А то после такого променада мне, наверное, придется на вас жениться.
– О, нет необходимости, один Михал Михалыч уже сделал это за вас, – поддержала я шутку.
– Да и я женат, так что ни-ни, не скажу жене, что гулял с красоткой по снежной улице, заревнует еще.
– Не забудьте упомянуть, что у красотки было двое детей, незаконченный ремонт, ипотека и кило куриных голеней в сумке, это быстро обнулит ревность и добавит нашей прогулке романтики, – смеюсь я.
Дедушка мне искренне нравится.
– А вот сколько, ты думаешь, мне лет? – кокетливо поправляя шапку, спрашивает Михал Михалыч.
– Нуу, не знаю, шестьдесят? – Я правда не умею определять возраст, хотя, конечно, понимаю, что дедушка старше шестидесяти.
Просто хотела сделать приятное. И сделала. Он залился довольным смехом.
– Скажешь тоже, шестьдесят! У меня сыну шестьдесят! – дедушка смеется так искренне, что моя дочка Катюня, которая сидит в коляске и всегда зеркалит настроение окружающих, тоже смеется.