Воин Донбасса

Оживлённый обмен мнениями в эфире.

Третья серия. Буханье, тишина. На этот раз долгая. Сейчас укры должны вылезти, оглядеться. По неведомо как установившемуся обычаю считается, что длинная пауза означает прекращение обстрела — миномётная команда сейчас усилено драпает, чтобы не накрыло ответным огнём.

Но тут будет сюрприз. С прежних позиций снялись, это правда. Но сдвинулись не назад, а вперёд-вбок, где вот-вот снова развернутся. Как раз к тому времени, когда противник решится размять косточки и оглядеться, что же происходит снаружи блокпоста. Вот у него глазки-то раскроются!

Алексей Кравченко, позывной Буран, был родом местный, из Алчевска. Именно по роду. Отец родился там. И дед. И правдед.

А мать была из Брянска.

Впрочем, сам Алексей родился под Воронежем, где тогда служил молодой лейтенант-ракетчик войск ПВО Александр Кравченко. Правда, мест тех совсем не помнил, ибо в полуторалетнем возрасте был вывезен родителями в Луганск, куда перевели отца по службе. Почему перевели, отец не говорил. Но что-то такое хитрое, видать, было им сотворено, раз получилось перевестись из 108 зрп практически к родному дому, в знаменитый когда-то 317 зенитно-ракетный полк 9-й дивизии ПВО «Гавань» из состава 8-й особой армии ПВО. Ибо ставший родным детским воспоминанием для Алексея военный городок — если так можно назвать громадную площадку под все многообразные подразделения полка противовоздушной обороны — располагался максимум в часе езды от родового гнезда отца. Меньше сорока километров от Алчевска до Александровска, неподалёку от которого и стояла часть.

Впрочем, почему стояла? Стоит и посейчас. В июне 2014 года ополченцы её взяли без единого выстрела, солдат и офицеров распустили по домам. Понятное дело, что никаких прежних дивизионов с С-200 (и два — с С-75) там давно не было. И вообще остался лишь отдельный радиотехнический батальон, который в советские времена должен был выдавать информацию 317-му полку.

Оставался батальон, если смотреть из нынешних дней…

Словом, отец не рассказывал, как ему удался тот перевод, да Алексей и не спрашивал. Когда был маленький, его это не заботило. А когда подрос, воспринял место службы отца и своего жительства как данное — так сказать, от рождения. Как и всё прочее, что окружало его в детстве. Офицерская пятиэтажка, где их семья жила в служебной квартире. Дом бабушки с дедушкой в частном секторе Алчевска — с дивным совершенно садом. Украинского характера домик, с четырёхскатной крышей. Здесь они, в общем, все такие, хотя всего-то в полусотне километров ближе к русской границе, возле Краснодона-Молодогвардейска много сельских домов построено в русском стиле, с двускатной крышей.

С другой стороны, по ту сторону «нуля», в российском Донецке, опять-таки немало домов украинского типа.

Что это означало? На взгляд Алексея — ничего. Во времена его детства об этом никто вообще не задумывался. Кому как удобнее. Или как отцы-деды построили. Это всё равно, что фамилии анализировать. Вот Кравченко — украинская, а, скажем, Кравцов — русская. Глупо. Как глупо и то, что пришли времена, когда волей-неволей в голове формируется это вот дурацкое и… и страшное, чего уж там! Это страшное: «мы — и они».

Отец вообще особо про службу не распространялся. Оттого, возможно, Алексей и не пошёл по его стопам, в ракетчики. Хотя тот и предлагал.

Нет, в офицерское училище мальчишка, выросший при воинской части, пойти хотел всегда. Собственно, и пошёл. Иное дело, что мечтал в лётное, а попал в пехотное. Так жизнь и медкомиссия распорядились. С другой стороны, небом особенно никогда не бредил. Зато специальность командира разведвзвода вон как пригодилась.

Особенно здесь и сейчас.

Да и вообще всё зачётно оказалось. В войсках было интересно и весело. Бойцов дрюкал в радость, да по рвению младолейтенантскому. Девушки Аполлоном называли, за телосложение, длинными марш-бросками да физподготовкой слепленное. В стычках уличных навыки училищные отлично помогли. Орден с медалью заслужил. На боевых, не в штабах… Правда, и два ранения — да куда ж без них…

Опять же работа после отставки интересная попалась. Всё благодаря тому выбору.

Алексей теперь уж и сам не мог с уверенностью вспомнить, что именно подвигло его пойти в Новосибирское командное, да ещё на факультет разведки. Романтика заела. Не удалось в лётчики, пойдём в разведчики.

Хотя, вообще-то, после того как стали жить в России, выбирать оказалось особенно не из чего.

Отец, несмотря на все свои усилия, так и не смог найти места в российской армии. В своё время он не признал развала Союза, не стал принимать новой украинской присяги. Таких, как он, Алексей слыхал, было немало — больше десяти тысяч. Многих на службе незалежной удержало жильё. Но отец за служебную площадь с кухней и туалетом в конце коридора особо не хватался. Да и конфликт у него был какой-то с командиром полка подполковником Олейником. Рассчитывал устроиться в России. Не может быть, говорил, что там не нужен хороший офицер-зенитчик.

В России отец вписался в какие-то там политические расклады, вступил в Союз офицеров, выступал за сохранение общей армии СНГ и ещё за что-то. Алексей не вникал — ему только исполнилось тринадцать лет, он оказался в другой школе, в другом мире, среди новых людей. Да и не тот возраст был, чтобы политикой интересоваться.

А вот отца, похоже, именно политика и подвела. Союз офицеров был тот, что тереховский, прославившийся активным неприятием новой российской власти. Засветившегося среди его активистов отца кадровики стали мягко, но упорно динамить, чётких отказов не давая, но и ничего реального не предлагая.

Из Брянска, где семья Кравченко устроилась в квартире бабушки, в Москву — за очередной неудачей — было не наездиться. Так что отец как-то плюнул на все хлопоты да и подал в отставку. Прозвучало, правда, как-то в одном из позднейших пересказов, что намекнул ему кто-то сердобольный на такой выход как на единственный. Пока, дескать, не поздно, не то и нормальная отставка под вопросом окажется.

Ещё бы: Алексей помнил, как отец собрался резко в Москву в конце сентября 1993 года. Поучаствовал в событиях возле Белого дома. А потом вернулся темнее тучи. Разочаровался, махнул рукой теперь и на политику — и устроился военруком в школе. Хорошо, что в пятьдесят третьей, а не в той, куда определили Алексея. При отцовой-то требовательности ему пришлось бы особенно кисло…

Впрочем, и с бабушкой, которая преподавала в его тринадцатой, тоже был не сахар. Хоть она и вела уроки в начальных классах, но семейного-то контроля как избежишь…

Так и жили на улице Ново-Советской в городе Брянске, тихо и уже без бурь, политических и житейских.

Мать устроилась в Автозавод. Там, однако, дела пошли вскоре весьма худо. Девяностые, что взять… Весь Брянск встал. Включая знаменитый БМЗ. Заводы сдавали помещения под офисы, телепались со спорадическими бизнесами, выполняли разовые заказы.

Но отцу приходила завидная по брянским меркам военная пенсия, шла зарплата — выживали неплохо. Даже квартирку однокомнатную приобрели. Отец каким-то образом провернул. Туда бабушка переехала, сказав, как отрезав: «Я одна, что ли, в трёхкомнатной жить буду. Отдавайте мне эту!».

Впрочем, оба дома были недалеко друг от друга, в Бежицах, так что бывали друг у друга часто.

Отец в то время как-то воспрял. А через несколько лет признался Алексею: «Знаешь, всё время чувствовал себя, как примак приблудный. Неуместно офицеру. А тут вроде своё жильё приобрёл, плечи развернулись».

Ну, и куда было из таких обстоятельств мальчишке податься? В гражданский вуз как-то не тянуло. На инженера в политехе выучиться? Или на учителя в педагогическом? О московских вузах можно было и не заикаться — хоть читал много и всякого, но не с обычным-то средненьким областным образованием в московские вузы стремиться…

Вот и подал документы в Краснодарское авиационное — на лётчика. Просто потому, что дядя Эдик был лётчиком. И Лёшка с детства запомнил, как приезжал к ним ещё в Луганск молодой старший лейтенант, потом капитан — в погонах с голубыми просветами и в фуражке с голубым околышем. Как угощал непременной «Алёнкой». Как рассказывал про полёты над проливом Лаперуза вдоль самой кромки государственной границы. Или про то, как воевал с некими «шуриками» — так он именовал солдат из аэродромного обслуживания, — всё норовившими напиться, подраться и замёрзнуть потом под снежным бураном…