Страница 50 из 61
Сержант затолкал мать на прежнее место.
-- Говорить по-русски! -- приказал он.-- Все говорят только по-русски!
-- Она не знает русского,-- солгал я, торопливо намечая про себя, что могу им отдать, а что не отдавать.
Я ходил из комнаты в комнату, а за мной следом шли пятеро из толпы. Мне казалось, что с каждым сделанным сейчас шагом я становлюсь старше, хитрее, опытнее, ловчее, раздумчивее. Я им показывал такие вещи, которые они и без моей помощи могли легко отыскать,-- кое-какие серебряные безделушки, кое-какие, не самые лучшие одеяла, несколько дешевых украшений матери. Ведь за этой толпой явится другая, и они тоже захотят кое-что поиметь, поживиться.
Когда я снова проходил через гостиную, то увидел страшную картину. Дядя Самуил лежал на полу, из раны на голове у него сочилась кровь. Крепкий, здоровый крестьянин держал на одной руке четырехмесячного младенца. Сара стояла в углу и плакала. Ее окружили мужики, игриво хватали ее за одежду, задирали юбку. Гестер сидела на полу, посасывая кулачок. Мать, маленькая, полная, флегматично сидела перед стеклянными дверцами книжного шкафа. Отец, худой, высокий, стоял мечтательно глядя в потолок, время от времени подергивая маленькую бороденку. Эти погромщики весело смеялись, что-то говорили, хотя трудно разобрать, что именно. На ковре я заметил осколки разбитого стекла.
В спальне матери я решительно остановился. Мои сопровождающие уже связали в громадный узел все изъятые у нас вещи. Он лежал в прихожей.
-- Все,-- сказал я им.-- Вы забрали все. Больше ничего нет!
Сержант, широко ухмыльнувшись, потянул меня за ухо.
-- Какой ты милый маленький мальчик,-- похвалил он. Ему ужасно нравилась его роль.-- Ты же не станешь мне лгать, правда?
-- Конечно нет.
-- Ты знаешь, что может произойти с маленькими мальчиками, которые осмелятся мне врать, или не знаешь?
-- Знаю. Оставьте в покое мое ухо. Мне больно!
-- Ах вон оно что! -- Он повернулся к своим головорезам, делая вид, что ужасно удивлен моими словами.-- Вы слышали? Я ему делаю бо-бо! Я причиняю боль этому маленькому жиденышу, тащу его за ухо. Ну куда это годится!
Его люди дружно засмеялись. Повсюду в доме только и слышался смех. Все эти толпы погромщиков, которые побывали в нашем доме, всегда смеялись.
-- Послушай, может тебе его отрубить? -- предложил сержант.-- Тогда и не будет больно. Что скажете, ребята?
Ребята, конечно, все согласились.
-- Очень хорошее, вкусное ушко,-- заметил один из них.-- В самый раз для кошера1. Можно приготовить похлебку.
-- Ты абсолютно уверен, что в доме больше ничего ценного не осталось? -- Сержант выкручивал мне ухо.-- Ничего?
-- Ничего! -- твердо ответил я.
-- Очень хочется надеяться, что ты говоришь правду, малыш. Тебе же лучше.
Мы прошли вместе с ним через всю гостиную и подошли к маленькой музыкальной комнатке, расположенной рядом с ней. Их отделяли друг от друга стеклянные раздвижные двери.
-- Сейчас мы обыщем весь дом! -- очень громко, чтобы слышали все, объявил сержант; у него был довольно слабый голос, и его плохо было слышно из-за поднятого шума и гвалта.-- И если мы обнаружим то, что ты нам не показал,-- если, например, найдем маленькую серебряную ложечку для младенца...-- он кольнул меня кончиком штыка в горло -- на коже выступила кровь, капли падали на воротник,-- тебе каюк! Несчастный маленький жиденыш! -- Сержант бросил многозначительный взгляд на мою мать.
Она перед ним не спасовала -- твердо глядела ему прямо в глаза. Два моих старших брата -- Элиа и Давид,-- бледные, с каким-то отрешенным, духовным выражением лиц, точно таким, как у отца, стояли рядом, держа друг друга за руку. Глаза у Давида сильно расширились, а по щекам поползли белые полоски. Братья в упор глядели на меня, ни на секунду не отрывая взора.
Сержант втолкнул меня в музыкальную комнатку, приказав своим погромщикам обыскать весь дом.
-- Ну-ка, садись, малыш! -- Он плотно закрыл двери.
Я сел, он устроился напротив, положил штык на колени.
-- Одна маленькая серебряная ложечка для младенца,-- повторил он.-- Ша!
Я не боялся, что он убьет меня. Это был глупый, грузный человек, с раздвоенным подбородком. Я читал книжки по французскому искусству, знал, что такое импрессионизм, видел репродукции Сезанна и Ренуара. Вряд ли этот дурак, верзила, в разорванной грязной солдатской форме, убьет меня.
-- Ты до сих пор утверждаешь, что больше ничего ценного в доме не осталось?
-- Нет, у вас в руках -- последний предмет.
-- Всех жидов нужно убивать! -- убежденно произнес он. Я, глядя на его стальной штык, думал о том, как сейчас, вот в эту минуту, его люди, проводящие обыск, проходят мимо книжного шкафа, с его книгами, а между страницами спрятаны купюры; мимо чемодана с двойным дном на чердаке; мимо кучи угля в подвале,-- в ней зарыт самовар, а в нем спрятаны дорогие кружева...
-- В России кишмя кишат евреи.-- Сержант широко ухмылялся.-- Они настоящая чума в нашей стране. Я сражался при Танненберге, в Восточной Пруссии, знаю, что говорю.
Сара вдруг завизжала в гостиной, и я слышал, как отец начал читать молитвы.
-- Мы уничтожим всех жидов,-- вещал сержант,-- а потом покончим с большевиками. Надеюсь, ты -- большевик?
-- Нет, я художник! -- с гордостью возразил я -- даже тогда не побоялся.
-- Ну...-- еще громче заговорил сержант, чтобы заглушить крики Сары,-такой мальчик, как ты.-- Взял меня за руку, увидел наручные часы.-- Вот они-то мне и нужны! -- И, сорвав часы с моего запястья, опустил их в карман.-- Спасибо тебе, малыш.-- Снова ухмыльнулся.
Мне стало не по себе -- наручные часы делали меня господином, гражданином мира.
Он достал пачку сигарет, вытащил одну, машинально протянув пачку мне. Я никогда прежде не курил, но все же взял сигарету. Закурил, почувствовав себя сразу настоящим человеком, и подумал, что скажет отец, увидев, что я курю. Никто в нашем доме не курил, даже мой дядя. Но, несмотря на это, я знал, как нужно курить,-- не затягивался, а только втягивал дым в рот, а потом быстро выдыхал.
-- Художник,-- разглагольствовал сержант,-- маленький художник. Ну, ты весело проводишь время, господин художник?
Этот сержант -- жестокий человек, точно.
-- Может, сейчас мои люди роются в вашей кладовке внизу,-- продолжал он, поглаживая мое колено,-- может, уже обнаружили там золотые подсвечники.