Страница 20 из 61
-- Ну что еще созрело в твоей умной головке? -- издевался Гольдштейн.-Не хочешь ли, чтобы мы сыграли ввосьмером, ведь на трибунах будет так мало болельщиков?
Все игроки рассмеялись, построились в шеренгу и стали по одному выходить на поле, энергично размахивая руками -- хоть бы немного согреться на ледяном ветру, задувающем с севера. Шиперс, понаблюдав за ними с минуту, вернулся в помещение и включил магнитофон.
"Вперед, только вперед, если ты вышел на поле!" -- громогласно раздавалось из динамика на весь стадион, когда "Красные дьяволы" Шиперса выстраивались в линию на поле, чтобы отразить первую атаку противника. Готовились они к ней без шлемов.
ПРОГУЛКА ПО БЕРЕГУ ЧАРЛЗ-РИВЕР
-- Итак, Шелли! -- провозгласила Гортензия.-- Перси Биши Шелли. Тысяча семьсот девяносто второй -- тысяча восемьсот двадцать второй. Что это за даты?
-- Помню: тысяча семьсот девяносто второй -- тысяча восемьсот двадцать второй,-- откликнулся Роджер на противоположном краю стола, где они сидели за завтраком.-- Поэт-романтик. Направление романтизма: Уильям Вордсворт, Сэмюел Тейлор Колридж, Джон Китс1, Джордж Байрон, Перси Биши Шелли.
-- Совершенно верно! -- похвалила Гортензия; заметила вдруг, как у него закрываются веки в полудреме, что постоянно одолевала его в последние дни, крикнула высоким голосом: -- Роджер!
-- Я не сплю.-- Он откинул назад большую седую голову; на его розоватом профессорском лице появились запоздалые морщины.-- Сегодня утром -- никакой сонливости. Обсуждаемая тема: Шелли -- поэт и драматург. Как видишь, я не сплю и совершенно бодр, дорогая.
-- Налить еще кофе?
-- Не люблю кофе, ты знаешь.
Гортензия налила еще чашку. Для утреннего кофе она приобрела громадные чашки, похожие на миски для каши. Он вытащил одну из своих старых записных книжек для лекций и медленно принялся что-то в ней читать, потирая глаза; передал ее Гортензии.
-- Выпей кофе! -- настаивала она.
Роджер поднял чашку обеими мягкими, старческими руками и стал пить -- в какой-то особой, подчеркнуто аккуратной, деликатной, домашней манере; такая особенность была у него всегда и вот сохранилась даже в старости.
-- Он был выходцем из очень порядочной и богатой семьи,-- начала Гортензия.
-- Скажите, какой парадокс! Подумать только -- еще в тысяча семьсот девяносто втором году порядочность и богатство не мешали друг другу, как-то уживались.-- Роджер фыркнул.-- Ну, вот видишь, со мной все в порядке, даже откалываю профессорские шуточки; жизнерадостен и дееспособен.
Гортензия, улыбнувшись, коснулась руки мужа.
-- Замечательно! Его выгнали из Кембриджа, когда он написал книгу "Необходимость существования атеизма", а его отец перестал разговаривать с ним...
-- Я отлично все помню! -- подхватил Роджер.-- Курс английской литературы для первокурсника; обзор английской литературы. Сам читал его тридцать лет назад. Должен же я хоть что-то помнить из него, как считаешь?
-- Да, дорогой,-- ответила Гортензия.
-- Сегодня утром все так ясно перед глазами,-- отметил Роджер.-- Все ясно как стекло. Может, мне становится лучше? Что скажешь, дорогая?
-- Вполне возможно,-- подтвердила Гортензия.-- Ну а теперь, дорогой, Шелли...
-- Сегодня утром нечего беспокоиться. Для этого нет абсолютно никаких причин. Я прекрасно справлюсь с лекцией в аудитории; буду держать их в ежовых рукавицах. Слава британской поэзии, джентльмены,-- только подумайте: какая дивная музыка столетий! Ну, это риторика старика профессора для молодежи.-- Вдруг, вздохнув, он закрыл глаза и заснул.
Гортензия недовольно покачивала головой, нервно перебирая пальцами седую прядь на шее. Подошла к мужу, легонько потрясла его за плечо.
-- Ну, Роджер! Роджер! Сейчас не время для сна! В девять у тебя пятидесятиминутная лекция.-- Потрясла сильнее.
Голова его беспомощно перекатывалась на груди из стороны в сторону.
-- Роджер! -- закричала она.-- Роджер, встань! Очнись!
-- Дай поспать,-- процедил он сквозь зубы, не открывая глаз.-- Прошу тебя, дай поспать! Всего пять минут... Прошу тебя -- всего пять минут...
-- Нет, никаких минут! Немедленно открывай глаза, сию же секунду! -- не понижала голоса Гортензия.-- Ты должен сегодня бодрствовать хотя бы до двух дня! Дорогой, Роджер, прошу тебя, прошу тебя!
-- Послушай,-- тихо произнес Роджер с закрытыми глазами,-- я старый, уставший человек. Уйди, не мешай!
Гортензия, взяв его голову обеими руками, сильно тряхнула.
Наконец он открыл глаза.
-- Ну что ты ко мне пристала?! Оставь меня в покое! -- закричал он ей прямо в лицо.-- Убирайся отсюда, прошу тебя! Я уже не в состоянии кого-либо учить. Я хочу только одного -- поскорее умереть! Убирайся отсюда!
Она поднесла чашку с кофе к его губам.
-- Давай! Выпей!
Он машинально начал пить, бормоча после каждого глотка:
-- Как я тебя ненавижу... Ты превращаешь последние годы моей жизни в настоящий ад... Пусть меня выгоняют, пусть! Мне абсолютно на это наплевать...
-- Лучше вспомни, какому наиболее заметному влиянию подверглась поэзия Шелли! -- стояла на своем Гортензия.-- Вспомни Уильяма Годвина1, Платона!
-- Мне ничего не нужно! Я хочу спать, и все тут. К черту пенсию, к черту...
-- Так кто оказал наиболее значительное влияние на творчество Шелли, Роджер?
-- Годвин и Платон.-- Он устало махнул рукой.-- Я все знаю. Я себя хорошо чувствую. Прости меня. Неужели я сказал, что ненавижу тебя?
-- Не обращай внимания! -- отмахнулась Гортензия.
-- Нет, я тебя вовсе не ненавижу,-- продолжал Роджер своим слабым старческим голосом.-- Я тебя очень люблю.
-- Знаю. Оставим это!
-- Стоит мне закрыть глаза, как иногда я вижу сны,-- объяснял ей Роджер.-- Не знаю, сплю я или бодрствую, но я вижу сны. Я гуляю по берегу Чарлз-ривер, гляжу через нее на здание Гарварда, а ты идешь со мной рядом. Такое происходит, как только я закрываю глаза.
-- Не будем об этом, дорогой.
-- Ну что в этом дурного или опасного? Я снова отлично себя чувствую,-Роджер потягивал из чашки остывший кофе.-- Как жаль, что мы уехали с Восточного побережья! Нельзя было этого делать. В этом городе мы чувствуем себя словно в ссылке; никогда он мне не нравился. Мне всю жизнь хотелось жить в Бостоне. Ну что нам здесь нужно?