Страница 5 из 13
– Я отработаю, – всхлипнула девчонка. – Не гони только.
– На что ты мне, – фыркнула Ника. – Ты, небось, только побираться умеешь. Я и так тебя накормила, от тетки твоей вызволила, теперь мне о себе думать надо.
Когда-то отец ее учил, что думать надо в первую очередь о других, более слабых. «Ну, и где он сейчас? И где бы я сейчас была, если бы выполняла его заветы? Прости, папа, – сморщилась Ника, – такая жизнь».
– Прогонишь – тетка меня опять поймает. Тогда все, – обреченно сказала девочка.
Ника хотела уже возразить, что это не ее проблемы. Ведь жила же девчонка как-то до встречи с ней – значит, проживет и дальше. Или умрет, если не сумеет приспособиться. О ней, Нике, тоже никто особо не заботился, но она ведь как-то выжила. И устроилась не самым худшим образом, хотя иной раз не знала, что будет с ней завтра. А слабым здесь было не место.
Но вдруг сердце девушки снова сжалось – померещилось, что в упор на нее взглянули те самые серые глаза. Она подумала о том, как бы Датчанин поступил на ее месте. Он – герой, он не бросил бы беспомощную нищенку пропадать. К тому же она, Ника, все же была старше, когда попала в беду. Можно сказать – уже почти взрослая. А эта пигалица – еще совсем ребенок. И если когда-нибудь Датчанин узнает об этом ее поступке, то станет ее презирать.
Ника вгляделась в девочку пристальнее. О чем-то задумалась, разглядывая шрамы у той на лице. Взяла за ухо, повернула к себе, провела рукой по щеке.
– Ладно, – буркнула, – так и быть, оставайся. Но будешь работать.
Девчонка уставилась на нее чуть ли не с ужасом. Кажется, оборванка решила, что сбежав от одной тетки, попала в лапы к другой, такой же злой.
– Да не бойся, продавать тебя не стану, – фыркнула Ника. – Кто на тебя такую польстится. Будешь мне в делах помогать: найти кого надо будет или записку отнести. Хотя сама решай – можешь уйти, плакать не стану.
– Некуда мне уйти, – пожала плечами девчонка.
– Тогда оставайся. Тебе сколько лет?
– Не знаю, – пожала плечами та. На вид ей можно было дать лет семь, но Нике казалось, что на самом деле бродяжка старше. Видно, от плохого питания получилась девчонка мелкой. «Хотя, ее не поймешь, – подумала Ника, – иной раз такое брякнет, что пятилетней впору. Вот и гадай тут. Впрочем, какая разница?»
– Погоняло твое мне все-таки не нравится, – сказала девушка. – Давай придумаем другое.
Ника некоторое время перебирала в голове имена бывших подруг и морщилась от грустных воспоминаний.
– Значит, на Женьку отзываться не желаешь?
Девчонка яростно замотала головой – нет, мол, не хочу.
– Соней хочешь быть?
– Не-а, – покачала головой бродяжка. – Я хочу красивое имя, как у той, с длинным волосом.
– С таким именем ничего хорошего тебе не светит, – сурово сказала Ника. – Я уже поняла – чем чуднее имя, тем страшнее жить. Надо тебе попроще чего-нибудь придумать, поближе к народу. Ее, небось, мамаша тоже по-другому звала – если она еще помнит. А это, типа, партийная кличка – для работы.
– Платье у ней какое, – мечтательно сказала бродяжка.
– Да ну, – скривилась Ника. – Не завидуй.
– У тебя красивое имя – Ни-ка.
– Папа мальчика хотел. Придумал ему имя – Никита. А родилась я. Мне кажется, папа иногда забывал, что я не мальчик. Стрелять меня научил еще в детстве. Но имя, конечно, пришлось придумывать другое. Мама предложила назвать Верой. Сошлись на Веронике. Хотя папа иногда все-таки называл меня – Ники-та. Когда мама не слышала. Как же тебя-то назвать. Леной? Катей? Марусей?
– Мусей, – вдруг невнятно повторила бродяжка.
– Вот и славно, – обрадовалась Ника, подмигнула ей. – Ладно, раз с именем мы определились, будет у нас еще небольшая проблемка. Документов у тебя не имеется, конечно?
– Тетка забрала, – отводя глаза, пробормотала девчонка, на ее бледном лице проступил слабый румянец.
– Врать не умеешь – это хорошо, – одобрила Ника. – Не дрейфь, это не самая большая проблема, ксиву я тебе сделаю, есть у меня знакомые.
Девчонка уставилась на нее с таким обожанием, словно Ника пообещала ей что-то необыкновенное.
– Будешь ты у нас Марией, – задумчиво проговорила девушка. – А какую бы тебе фамилию придумать?
– Как у тебя, – умоляюще сказала девчонка.
– Что-то в этом есть, – задумалась Ника. – Правда, я тут тоже не под своей фамилией. Вот уж не гадала, что сестренкой обзаведусь.
Девчонка вдруг робко погладила ее руку.
– Держи нос выше, со мной не пропадешь, – усмехнулась Ника.
– А что ты делаешь?
– Да так, торгую по мелочи. А что ты умеешь?
Девочка пожала плечами.
– Как же ты живешь? Побираешься, воруешь?
Девчонка только глазами стрельнула.
– Ладно, не важно. Язык за зубами держать умеешь? Секреты хранить?
– Вот чтоб мне сдохнуть, если расскажу кому, – поклялась девочка. – Чтоб меня трупоеды сожрали, чтоб меня в туннеле живьем засыпало.
Это была серьезная клятва. Ника наклонилась к уху новообретенной сестры:
– Буду тебе поручения давать: кому записку отнести, кому чего на словах передать. А еще мне надо, чтоб ты уши открытыми держала и слушала, о чем тут болтают. Особенно про человека одного.
– Про кого? – шепотом спросила девчонка.
– Прозвище его здесь – Датчанин. Все, что про него узнаешь, говори мне – так и сочтемся.
– Ага, – девчушка с готовностью кивнула. – Не сумлевайся.
– И за той, вчерашней, с чудным именем, тоже приглядывай, – мрачно сказала Ника. – Говорят, ходит он к ней. Идем, покажу, где ее палатка.
На станции царило обычное оживление. Девки заманивали клиентов. В одном месте народ скопился, раздавался чей-то зычный голос.
– Идем, послушаем, – дернула Ника за локоть маленькую напарницу. Та озиралась – видно, выискивала тетку в толпе.
Из-за плотной толпы им не было видно говорившего. Но слышно было хорошо.
– …И были люди изгнаны из рая и обречены на страдания тяжкие, невыносимые. Жгло их летом палящее солнце, донимали кусачие насекомые, уязвляя беспощадно. Зимой же терзал их голод, и лютый хлад пробирал до костей. Но и тут не смирились они – понастроили себе в своей гордыне жилищ теплых, изобрели приборы, чтоб смотреть бесовские картины. И разгневался бог, и уничтожил он мир в пламени последней войны. Лишь горстка выживших уцелела. Но не было им отныне пути на поверхность, ибо пламя пробудило драконов и иных тварей, а воздух был отныне отравлен. И пришлось им в благословенных подземельях оплакивать свои грехи и размышлять о несовершенстве своем. Но и здесь ухитряются они тешить беса. Покайтесь, окаянные, ведь третьего шанса не будет!
Стриженые братки смущенно пересмеивались, раздалось постукивание – это сыпались патроны в стоящее возле проповедника выцветшее красное пластиковое детское ведерко. Люди расступились, и напарницы увидели высокого тощего седого мужика с пронзительными глазами, задрапированного в бурую медицинскую простыню. Он гневно воздевал руки вверх, к закопченному своду. Нике его поза напомнила картинку из старой книги, по которой ее учили читать. Книга была про богов и богинь.
– Другого бы делиться заставили, отобрали бы половину, – пояснила девушка Мусе. – Но этого Лёха любит. Ну, конечно, сколько-то возьмет с него. Я его уже третий раз тут вижу.
– П-почему любит? – пробормотала девчонка, явно до сих пор находившаяся под впечатлением от Лёхиного заступничества. Кажется, Фейсконтролю удалось сильно напугать не только тетку, но и маленькую оборванку.
– Потому что считает его отмеченным. Говорит, проповедника этого он еще по прежней жизни знал. Беднягу тогда на счетчик поставили. И он уж совсем было с жизнью прощался, а тут раз – Катастрофа. И все концы оборваны. Те, кто с него долг взыскать хотел, без вести пропали – наверняка померли. А он уцелел. С тех пор и уверовал. Проповедников-то по всему метро полно – поди разбери, кто и впрямь блаженный, а кто так, умом повредился. А тут самой судьбой человеку знак был даден.
Рассказывая, она озиралась – не мелькнет ли в толпе знакомое лицо. Ей казалось, что она кожей почувствует, когда он появится здесь, на станции. Но сейчас шестое чувство подсказывало, что его нет. Да и будь он здесь – вряд ли пошел бы слушать проповедника. Скорее всего, отсыпался бы.