На земле и на небе

Ирина Тарасова

На земле и на небе

ГЛАВА 1

Катя зашла на кухню и поставила на стол тяжелую сумку с продуктами — и только тогда заметила записку. Белый клочок бумаги и аккуратно выведенные слова: «Сегодня не жди, иду в поля».

Она устало опустилась на табурет. Взгляд ее бездумно заскользил по сторонам: клеенка в мелкий цветочек местами потерлась и отошла от стены, потолок пожелтел, краска на оконных рамах потрескалась и кое-где облупилась, на широком подоконнике высилась горка чистых тарелок, рядом стояли заварочный чайник в форме слоника и полупрозрачный конус пластмассовой вазы. Легкая улыбка пробежала по ее губам, и взгляд потеплел. Этот чайник она подарила Роману на день Святого Валентина в первый год их супружества в ответ на его подарок — упругую, еще не распустившуюся розу ют в этой бесхитростной, легкой вазе. Сейчас ваза стояла пустая, а на хоботке слоника темнела полоска от заварки. Катя вздохнула и провела рукой по лицу, как бы стирая горечь известия о том, что сегодня она опять, как уже не раз бывало за время их более чем шестилетнего супружества, ляжет в постель одна.

Она поднялась с табурета и пошла в переднюю раздеваться. Повесив на плечики свой, увы, неновый кроличий полушубок, она расстегнула «молнии» на высоких кожаных сапогах и, переобувшись в мягкие тапочки, прошла в комнату. Квартира, где они жили, была стандартной однокомнатной хрущевкой, с прихожей в квадратный метр, совместным санузлом и кухней, где помещался только стол, два стула, холодильник да двухконфорочная плита. Ей вдруг вспомнилось, как они с мужем — высоким, статным молодым офицером, оба немного взволнованные, в первый раз оглядывали тесную квартирку и как она радовалась, ощущая себя хозяйкой этого маленького мирка.

Ее муж Роман заключил контракт и поступил на службу в воинскую часть, что гарантировало им предоставление жилья. В первое время они должны были жить в арендованной квартире, а через несколько лет надеялись стать владельцами собственной. Но тогда, в их первый день на новом месте, они были несказанно счастливы, чувствуя себя на седьмом небе при одной мысли о том, что теперь они могут ни от кого не зависеть. В освещении вечернего, закатного солнца квартирка показалась им теплой и уютной. Она к тому же была уже полностью укомплектована мебелью, необходимой для жизни: добротный деревянный шкаф, двуспальная кровать, маленький столик, два кресла. Правда, мебель была старой и принадлежала разным эпохам. Платяной шкаф с потемневшим от времени зеркалом был явно из сталинских пятидесятых, столик и легкие кресла с гнутыми подлокотниками, покрытыми светлым и уже успевшим потрескаться лаком, — времен хрущевской «оттепели», а двуспальная кровать с деревянными спинками и пружинным матрасом, вероятнее всего, была приобретена в конце семидесятых. Катя вспомнила, как она впервые стелила постель, расправляя складки свежей, хрустящей от крахмала простыни и как эта простыня через несколько часов была влажной и мятой от бурной, безудержной страсти изголодавшихся в долгом томлении молодых тел.

До свадьбы они жили в разных городах, но раз в неделю Роман бывал у нее или она приезжала к нему. Его родители встретили ее дружелюбно: девушка из порядочной семьи, хорошо воспитана, не белоручка, не избалованная, с высшим образованием — прекрасная жена для молодого офицера. И родители Романа вполне снисходительно относились к тому, что Катя оставалась у них на ночь. Другое дело — ее семья. Отцу, казалось, все равно: взрослая дочь как отрезанный ломоть, а вот мама была явно недовольна выбором Кати. Свое недовольство она выражала поджатыми губами, укоризненным взглядом и демонстративным молчанием. Роману было неуютно в их доме, и ночевал он всегда у своего двоюродного брата, который жил неподалеку.

Регистрировали брак в городе, где жил Роман, сразу после окончания пятого курса. А уже через неделю, упаковав свои вещи в три тяжелые сумки, они сидели в купе, тесно прижавшись друг к другу. Напротив них расположился молодой священник, который, вероятно, тоже ехал на свое первое место службы, а на верхней полке громко храпел командированный, распространяя тяжелый запах перегара. Около суток молодая супружеская пара ехала в этой обстановке почти в полном молчании, и только тесно переплетенные пальцы говорили о едва сдерживаемой страсти.

Первый месяц пролетел как один миг, наполненный радостью узнавания. Ей нравилось в супруге все: сдержанная нежность, немногословность, скупость жестов и бурный темперамент. Они могли заниматься любовью несколько часов подряд, и Кате подчас казалось, что она теряет ощущение собственного тела, словно оно уже не принадлежало ей, а подчинялось только ему и было продолжением его.

Она опустилась в кресло, откинула голову назад и прикрыла глаза. Когда же все это изменилось? Когда сказка закончилась? Может, это она виновата, что разделила свою любовь на две половинки, отдав часть своего чувства их маленькой дочери, родившейся через год после свадьбы.

В груди у нее потеплело от одной только мысли о дочери. Но другая мысль, придя на смену первой, заставила нахмуриться: Роман обещал Ксюше сводить ее завтра в цирк, и девочка в предвкушении праздника прожужжала матери все уши, рассказывая, что она очень любит медведей, которые ездят на велосипедах, но собачки, которые бегут за ними вслед, даже лучше, потому что они веселые и крутят хвостиками… Катя вздохнула: ей опять надо будет как-то объяснять дочурке, почему они идут развлекаться одни.

Она открыла глаза, смахнула слезинку, предательски просочившуюся из-под опущенных век, поднялась из кресла и подошла к окну. Шел снег. Уже полгода черно-белый мир окружал ее, а она никак не могла привыкнуть к серости и холоду. А может, это в ее душе теперь постоянные сумерки — без тепла и ласки? И она никак не могла приучить себя к постоянному отсутствию мужа, к его круглосуточным дежурствам и поздним приходам домой. Она понимала, что это его работа, его служба, его долг, но привыкнуть не могла. Ей всего двадцать восемь, думала она, а ее жизнь давно превратилась в нескончаемую череду будней. Катя готовила себя к тому, что жизнь у нее легкой не будет, но она не могла даже предположить, что будет так одинока. Они с Романом жили вместе чуть больше шести лет, но как же все изменилось за эти годы… Их по-прежнему связывала постель, но былая страсть из их отношений давно исчезла, и кажется, навсегда. Катя изо всех сил старалась быть хорошей женой и хозяйкой, поддерживать уют в доме, готовить завтраки-обеды-ужины и любила, горячо любила своего красавца мужа. Но почему-то чем более открыто она выражала свою любовь, тем сильнее он отстранялся, становясь холодным и чужим. И вот уже страх начал закрадываться ей в душу. Она боялась пораниться о холодный, как лезвие ножа, взгляд мужа, она страшилась того отчуждения, которое чувствовала, когда дотрагивалась до его напрягшихся от ее прикосновения плеч. Ей казалось, что она обременяет его, что ее нежность только докучает ему. И, обнимая его, она чувствовала, как Роман замирает, но не от страсти и восторга, как это бывало раньше, а словно выжидая, когда она разомкнет свои объятия и он сможет спокойно отстраниться от нее.

«Два индейца под одним одеялом не замерзнут» — так говаривала ее сокурсница Лариска, когда они на фольклорной практике, укрывшись одним одеялом, устраивались на ночлег. Сейчас Катя чувствовала себя одиноким индейцем без одеяла — холодно, очень холодно без ласки и заботы любимого человека. И как она устала! Невольно слезы опять навернулись на глаза.

А начиналось все так прекрасно! Она познакомилась с Романом на вечеринке у подруги.

Пятый курс назывался «невестин срок». И хотя распределение по дальним и ближним селам, как это было в советские времена, теперь никому не грозило, но то ли по инерции, то ли подчиняясь ходу каких-то неумолимо тикающих биологических часов сокурсницы выходили замуж одна за другой. Городок у них был небольшой, три института: педагогический, политехнический и сельскохозяйственный. Так что понятно — выбор женихов был невелик. О замужестве Катерина особенно и не задумывалась. Она была прилежной студенткой: утром лекции, днем библиотека, тренировки или курсы кройки и шитья, а вечер она обычно проводила дома наедине с телевизором, книгой или занимаясь привычными домашними делами. Иногда она придумывала какой-нибудь наряд для себя, сестры или мамы — и тогда увлеченно шила до глубокой ночи. Так называемая студенческая жизнь с ее тусовками и разговорами до полуночи о том, что есть предназначение человека и есть ли жизнь на Марсе, ее не привлекала. Обсуждать с сокурсницами фирменные тряпки или постоянно вертеться перед зеркалом, пробуя тот или иной макияж, ей тем более было неинтересно. Она, конечно, не была и затворницей — танцевала на дискотеках, встречалась с парнями, но и это ее особенно не увлекало. Она была провинциалкой со всеми своими достоинствами и недостатками. День за днем жизнь ее текла размеренно, плавно, предсказуемо. Катя любила свою семью: маму, папу, младшую сестренку. И семья у них была вполне среднестатистическая. Мама по инерции ходила в какой-то исследовательский институт, где в связи с новыми веяниями давно ничего не исследовали, так как на науку денег не выделяли, а все средства, полученные от сдачи в аренду площадей маленьким и совсем малюсеньким фирмам, занимающимся тем, что раньше называлось фарцовкой, а по нынешним временам — коммерцией, стекались в два кармана — директора и бухгалтера — и проявлялись впоследствии в приобретении ими машин, квартир и в поездках за границу. Папе повезло больше: он как работал, так и продолжал работать прорабом на строительстве. Его заработками и жила семья. А сестренка, беззаботное и легкомысленное существо, училась в школе.