Хочешь выжить - худей!

Было что-то похожее в отчаянном рывке из страны Аэлиты на безоглядный и быстрый побег на Запад Фианы, хоть и случилось все у обеих по разным обстоятельствам. Собранная, как пружина, Ляпунова целеустремленно рванула в бой за собственное утверждение в жизни. Отупевшая от алкоголизма и мужиков с их развратом и требованиями, безвольная, лишенная малейшего чувства собственного достоинства Аэлита выпала из России по чужому распоряжению, но втайне, хотя и почти не веря в успех, надеялась забыть прошлое и начать в Калифорнии с чистого листа.

Не тут-то было. От себя никуда не денешься, и просто так ничего не забывалось.

Ее мать, Лилиана, забеременела, будучи молоденькой девчонкой, надеясь таким образом переманить от бездетной жены и удержать при себе любимого человека. Тот сказал, что жену любит и не бросит, а случившееся на этой стороне, - ошибка и ничего не значит, поскольку произошло по пьяни, он даже и не помнит ничего толком.

Лилиана не поверила, что человек может отказаться от родного существа, и решила по-своему. Девочку, копию биологического папаши, назвала поэтично, хотя фантастику не читала и о том, что красивое имя придумал некий граф, не имела ни малейшего представления. С новорожденной крошечкой Лилиана поспешила к возлюбленному на работу, наивно веря в хеппи энды.

Новоиспеченный папочка решил себя разговором не утруждать, лишь выслал к визитерше своего секретаря, который на словах передал молодой матери, что хозяин видеть ни ее, ни ублюдка не желает, денег не даст (денег, впрочем, никто и не просил), а если эта тварь посмеет настаивать или, не дай Бог, тявкнет жене, - пусть пеняет на себя. Сама его подловила, сама и виновата. У него для таких случаев приготовлена машина с заляпанным номером.

Лилиана повернулась к дочке, которая во сне на свою беду улыбнулась, и выкрикнула: - Чего лыбишься? Сильно довольна? Чтоб ты сдохла, жертва аборта!

Жизнь Аэлиты с этого момента, а был ребеночек нескольких дней отроду, стала сплошным кошмаром. О своем младенчестве несчастная, конечно, не помнила; в памяти так же не запечатлелось страшное пожелание матери в ответ на не менее страшное поздравление отца. Все же мелкие подробности стали известны от свидетелей соседей, которые иногда подкармливали ребенка, а иногда одаривали обносками. Шмотье Лилиана выбрасывала со словами "я этого не покупала".

Например, как проходило отучение малышки от памперсов. Мать привязывала дочурку к горшку и уходила по делам, а годовалая кроха часами сидела в своих каках, захлебываясь в слезах и соплях. В два годика Лилиана постоянно орала на малютку, а за любую провинность начала выгонять из дому бедняжку, которая еле-еле ковыляла на неокрепших ножках. Трехлетнюю, ее уже не пускали в дом ночевать, например, за пролитое молоко. Или просто так, потому что "будут гости".

А с четырех Аэлита уже все помнила. Ее поманил шоколадкой большой дядя, завел куда-то в подвал и велел снять трусики. Он сделал ей очень больно и очень стыдно. Когда вся окровавленная и зареванная, девочка предстала пред светлые очи матери, та заорала: - Ах ты, проститутка! - сняла с ноги туфлю и этой туфлей избила дочку.

После этого несчастное существо научилось изворачиваться и лгать, но никакие уловки не помогали. Лилиана бранила дочку, как заведенная, лупила и таскала за волосы систематически. За невыученную в первом классе таблицу умножения мать схватила малышку за волосы и несколько раз приложила головкой к стенке. В другой раз - за брошенные не туда чулочки - повалила на пол и стала молотить ногами куда попало.

Если Аэлита сидела, то "что ты расселась, дрянь!" Если стояла, то "чего стоишь столбом, идиотка!" Уходила - "лишь бы куда свалить, шлюха проклятая!" Возвращалась - "Ага! Явилась не запылилась, сволота паршивая!"

Самыми же страшными были дни рожденья и дни мамы. Для кого-то другого они могли бы быть праздничными, Лилиана же носила траурные наряды и делалась особенно жестокой и агрессивной к дочери, сетуя больше всего на то, что сама же своими руками (руки на этих причитаниях картинно воздымались вверх) "втюхнула миру эту уродину, лучше бы приключился выкидыш".

Бедняжка росла в постоянном страхе, ходила с опущенными плечиками, словно задавленная невидимой ношей, даже дышала с опаской, что ворует воздух, на который не имеет права.

Когда Аэлита подросла и пыталась разыскать отца, все тот же секретарь осведомил девочку-подростка о случившемся в тот день, двенадцать лет тому назад.

Аэлита вышла из конторы отца, на порог ее не пустившего, и подошла к первому попавшемуся человеку, вроде приличному.

- Дяденька, дай денюжку.

- Зачем тебе?

- Кушать хочу.

Тот дал. Подошла к другому, третьему... Насобирала на бутылку дешевого вина и выпила всю. Ночевала на скамейке в скверике, все равно бы мать выгнала, предварительно побив до полусмерти. Дальше пошло-поехало.

В конце-концов, очередной "дяденька" ничего не дал, но сообщил, что денюжку заработать надо, и предложил пойти с ним.

С ним так с ним, - терять было нечего. Аэлита оказалась на панели. Ей уже на все было начхать, лишь бы насобирать на выпивку и забыться.

Однажды какой-то богатый мужчина, застегивая ширинку, невзначай спросил ее имя. Она назвалась. Тогда он изумленно поднял на проститутку глаза и, сам себе не веря, спросил имя и фамилию матери. Девушка сказала, и человек взревел, как подстреленный кабан. Из его воплей она поняла, что перед ней ее папа. То, что закончилось пять минут назад, не произвело на нее впечатления. Одно-единственное пришло в голову: наконец-то, они стоят друг перед другом

- За что ты меня бросил? - Не надеясь ни на удачу, ни на честный ответ, Аэлита все-таки, в конце концов, задала этому человеку главный вопрос, мучивший девочку всю ее короткую жизнь. - На мне же тогда не было написано, что я стану пьяницей и падлой. Откуда ты знал, что я такая дрянь, чтоб от меня отказаться?

Она серьезно смотрела на него в ожидании ответа, но ответа так и не получила.

Отец, обращаясь куда-то к небу, взвыл нечто длинное, матерное, грязное и заковыристое, даже повидавшую на своем недолгом веку всякое девочку пробрало до шока, потом долго выкрикивал вверх нечленораздельные обвинения, бил себя кулаками в грудь, проклинал Лилиану, а еще потом отвез дочку к себе на дачу и там они вместе - папаша с горя, а дочка от радости, что выпивка даровая и отрабатывать не надо - квасили до утра. Он все расспрашивал Аэлиту о ее жизни, плакал пьяными слезами и снова крыл бранью и проклятьями эту гадину, ее мать.

Утром он велел дочери из дачи не высовываться и исчез. Скоро появился, забил холодильник продуктами, приказал опять-таки носу на улицу не высовывать и укатил на своей тачке.

Аэлита на улицу и не рвалась, благо напитков был полон бар, а девочку ничего другого не волновало. Очень скоро отец позвонил и объявил: правды все равно добился, и дочка (уронил это слово и самого аж перекосило) едет в Америку с хорошей семьей. Потом приехал папашин водитель (самого дергало еще разок постоять перед девочкой) с чемоданом и деньгами на дорогу и первое время и отвез в аэропорт, чтоб отец больше никогда не слышал о такой дочери. Так Аэлита оказалась в Калифорнии.

Когда деньги закончились, а "хорошая семья" вышвырнула ее на улицу, четырнадцатилетняя девчонка сперла в магазине бутылку, потом другую, третью, - и, наконец, попала в полицию, оттуда - в детдом, другой... Очень скоро, и году не прошло, кривая дорожка привела Аэлиту на принудительное лечение в филиал для малолетних алкоголиков при агентстве, где она до лучших времен и обосновалась.

У Фианы сжималось сердце всякий раз, стоило ей только подумать о девочке. Несколько раз даже мелькала мысль удочерить Аэлиту, но что она могла ей дать, практически взрослой женщине? Предъявить Яшку? Или всех остальных? Так одного Цыгана с лихвой...

Тот, кстати, звонил уже несколько раз, интересуясь, когда же Фиана закончит с психами на стороне и вернется в резервацию. Конечно, он пил и, разумеется, это начинался запой. Фиана хорошо знала замашки любимого и легко разгадывала оттенки его голоса.