Страница 6 из 127
— Он хочет меня… — Петр поднялся с кресла и со взрослой растерянностью спросил: — Если я откажусь, он меня заменит? — И наткнувшись на Авин непонимающий взгляд, уточнил: — В спектакле заменит?
— Вам что-то конкретное Эраст предлагал? — Ава подошла к мальчику, положила руку на плечо, удивившись, как напряглись мускулы под тонкой рубашкой, и мягко, но настойчиво усадила его.
— Нет, пока нет. Но он теперь станет моим врагом?
— Не у каждого человека бывают враги, чаще всего возникают ситуативные противники, которых, если постараться, можно переделать в сторонников или даже друзей. Давайте вместе подумаем, как поступить…
Еле слышное треньканье перебило ее. Не надо бы брать трубку, но когда боишься пропустить один-единственный звонок, не отозваться невозможно.
— Тарас, — назвался всегда ожидаемый голос, который она узнавала — нет, чувствовала — за мгновение до его звучания. — Представляешь, он опять уехал, не предупредив. Что делать?
PEC
(Швейцария, почти в то же время)
На моем веку, в самом его начале, Цюрихское озеро замерзло. Крепкий лед выдержал почти все столпившееся в выходные дни на этом чуде население Швейцарии — я тогда удивился, в какой огромной и любознательной стране мы живем. Целый февраль мы, дети, пользовались редким наслаждением от катания на коньках, салазках прямо возле дома, а не в далеких Давосе или Парпане, где родители снимали квартирку на время наших каникул. Но к концу месяца появились опасные трещины, и я упал в воду. Не успев испугаться вполне реальной опасности, я уцепился за кромку льда и выкарабкался на поверхность. Даже простуду не подхватил! В душе осталось ощущение праздника, восторг. А на фотографии — помню, ее в самом начале Seegfrorni, замерзания, сделал владелец дома, в котором специально для вселения нашей семейки сломали стену между двумя квартирами, чтоб у каждого ребенка была своя комната, — я кулачками тру заплаканные глаза: обиделся, что Рената воспитывает и наказывает только меня, младшего. Сестра потом утешила, рассказав, как доставалось ей — она до сих пор ежится, чувствуя или лишь подозревая материнское неодобрение. Но все замечания делались наедине с провинившимся, без посторонних, и тут самые близкие, родные — все равно что чужие.
Только теперь я могу сообразить, почему Рената, имея пятерых детей, не стала нашей рабой. Отец по делам своей химической фирмы часто и надолго уезжал в командировки, и не только не ревновал, а наоборот, радовался, когда она находила свои, независимые от него занятия. Случайно мы, дети, узнали, что одно из них — изучение русского языка. Не так уж и удивительно, ведь немецкий, французский и итальянский нужны каждому швейцарцу в бытовой жизни, английский — чтоб выбраться из провинции и быта на мировую арену, а все остальные языки уже одинаково второстепенны и более или менее равноправны. Хотя… И в школе, и в институте на военной подготовке воображаемым противником всегда был Советский Союз, нас обучали, что следует предпринимать, если русские нападут на Швейцарию. Но Рената выбрала самое трудное и, как оказалось, небезопасное.
Много позже, в 1990 году, прочитав в «Тагес анцайгер» о том, что на швейцарских граждан велись тайные досье, Рената потребовала показать ей свое дело. На десятках листов, как на картинах минималистов, текст прерывался черными горизонтальными прямоугольниками — так вымарывали следы наблюдения, начавшегося в шестьдесят седьмом, сразу после звонка Ренаты в советское посольство, когда она пыталась узнать, как попасть в Москву. Она вызвалась тогда помочь пожилой чете московских диссидентов вывезти фамильное бриллиантовое колье, которое должно было кормить стариков на Западе. Где взять приглашение в Союз? Ни Рената, ни ее приятельницы по группе, в которой они все изучали экзотический язык, не были знакомы в то время ни с одним русским. Три дамы купили двухдневный тур в Москву, по присланной фотографии заказали фальшивку и задекларировали ее на таможне. В полночь, улизнув из гостиницы, они по договоренности медленно продефилировали вдоль Гоголевского бульвара, встали у памятника изучаемого писателя и получили сверток из дрожащих рук испуганного незнакомца, который тут же, не замедляя шага, скрылся в темноте. Контрабандно вывезенное колье потом превратилось в деньги и спасло стариков от опасного шока, случающегося с теми, для кого эмиграция совпадает с первым выездом за границу, с теми, кто выстроил в своем сознании идеальный воздушный замок, осыпающийся при первом же столкновении с реальностью.
После смерти отца — он умер от инсульта, тогда, когда мы все еще надеялись, что Петер пойдет на поправку, — Рената старалась не мешать нам, взрослым детям с безалаберной жизнью, и опиралась не на нас, а на русский. Что ж, есть много способов жить духовной жизнью, и изучение русского — не самый плохой.
Я вернулся в родную квартиру. На выходные мы забирали Петера из лечебницы — казалось, в привычной с детства обстановке к нему начинает возвращаться сознание, руки лежат спокойно, а не перебирают воздух. Врач посоветовал нанять специального тренера, чтобы научить его чистить зубы, закуривать сигарету, одеваться — осмысленные мускульные усилия, может быть, помогут разбудить спящий мозг. В свой отпуск я устроился медбратом в лечебницу, чтобы научиться ухаживать за ним, когда он наконец вернется домой.
Пришлось разрываться, ведь на моем попечении было три пациента, а Петер лучше всего чувствовал себя на прогулках — не дергался, не раздражался, когда я не понимал его мычание. И мне становилось легче на душе от перезвона колокольцев, от бодрых запахов крестьянского хозяйства, находящегося по соседству. Мы молча смотрели на лебедей в небольшом пруду, устроенном фермером для красоты, без какой-либо практической пользы. Мне не хватало хотя бы фотоаппарата, чтобы самому запомнить лицо брата в эти минуты, чтобы показать его сестре, которая пока все еще не могла заставить себя переступить порог клиники.
Года через четыре стало понятно, что на чудо надежды нет. Дома Петер жить не мог — он все время сворачивался калачиком и прятался под кровать, под стол, как будто хотел вернуться в материнское лоно. И мы устроили свою жизнь так, чтобы хоть раз в неделю его кто-то навещал. Однажды Рената попросила нас, четверых, без семей и подруг, выбрать удобный для встречи день и, не предупредив меня, объявила:
— Ресу предложили сделать документальный фильм о Петере. От вас зависит, согласится он или нет.
Мы сидели в гостиной вокруг длинного низкого стола и пили кофе. Видимо, держать чашку и обдумывать Ренатины слова было слишком тяжело, иначе как объяснить громкий стук, почти взрыв, громыхнувший из-за чашек, одновременно поставленных на стол всеми нами. Смешно! Но никто не улыбнулся. Не знаю, о чем думали братья и сестра, могу сказать только про себя: мне хотелось сделать эту работу — давно хотелось, и было страшно; я обрадовался, что хотя бы сейчас Рената озвучила идею, бесчеловечную с точки зрения многих. Сама она, значит, такой ее не считала.
Фильм мы сделали за два месяца. Сестра перед камерой призналась: благодаря съемкам она смогла побороть ужас, заполнивший ее душу после того, что стряслось с братом. Рената подтвердила нашу общую догадку, что Петер, самый старший из нас, был любимым сыном отца. О себе она ничего не сказала и ни разу не прослезилась, даже вне кадра.
Очередь в кинотеатр на Парадеплац — редкость для документального кино, но она случилась. Два раза фильм показали по швейцарскому телевидению, была очень хорошая пресса. У меня есть видеокассета, можно сейчас посмотреть.
ТАРАС
Наступил следующий сезон, не театральный, а естественный, природный. Обычно весной я старался использовать эту первую свежесть для того, чтобы посмотреть на свою жизнь глазами оппонента — врага или хотя бы недоброжелателя. Полезные иногда открытия получались! Но тут забыл эту мудрую привычку, запамятовал скорее всего потому, что не выдержала бы эта, авторизованная мной, книжная затея Простенки резкого, разоблачающего света. Вся изворотливость моего ума уходила на то, чтобы оправдать столь присущую Эрасту необязательность — это деликатное слово примиряло меня с ситуацией. Высокопарно так думал: по большому счету книга наша ему нужна, не дурак же он и не может не понимать, что в ней надолго, а может быть, навсегда, останется и его летучее искусство, и он сам, смертный творец!