Страница 8 из 22
Оказалось, мне этого сильно не хватало. С приемными родителями, мы никогда в подобном ключе не общались, и душевной близости с ними, у меня не возникало. Ничего не хочу сказать плохого - они замечательные люди. Но, по моим тогдашним детским воззрениям, жили они в своем мирке, со своими проблемками, а я, со своими вселенскими несчастьями, которыми с ними не делился, в своем. Только теперь я понял, каким эгоистом был, и испытал к Всеславу настоящую благодарность за это прозрение.
Мне тоже, в первый раз в жизни, захотелось выговориться, выбросить угли, не до конца перегоревших эмоций. Услышать слова сочувствия, одобрения и поддержки.
Он слушал внимательно, не перебивая и не переспрашивая, и в глазах его, светилось такое спокойствие и мудрость, что я усомнился в его возрасте. Настолько разительна была перемена, произошедшая в этом парне. Насколько он был моложе, рассказывая о близком для него, настолько же он был старше, слушая меня.
Я ему рассказал о том, как рос у приемных родителей, не зная, что они не родные. О своих увлечениях, победах и поражениях. Про Веру. Про не пришедшую до сих пор, настоящую любовь и не совсем ясную надежду на будущее.
И, о своем страхе несостоятельности, об отсутствии вариантов, верю я или нет, в рассказанное Демиургом, - путь назад уже закрыт. Все изменилось вокруг. Я изменился.
На что, совет был прост:
- Боишься, - не делай. Делаешь, - не бойся! - и Всеслав запел: - Ойся, ты ойся, ничего не бойся. Я пойду с тобою, ты не беспокойся! - и сделал проходку, как в лезгинке.
- Это я так, к слову. Ты должен знать свои корни, - он снова присел рядом. - Бабушка моя с Кубани, а у отца, деды и прадеды, русский Север обживали. Поморье да Заонежье. Казацкая ниточка с Кубани, еще дальше тянется - на Яик. Наши предки туда с атаманом Василием Гугней пришли. А до того, яицкие казаки, при Тамерлане личной гвардией состояли. В общем, там круто замешано. У матери же твоей корни, с одной стороны кельтские, а с другой, тоже казацкие, из запорожцев и дунайцев, но, последние впрочем, сами бывшие кубанцы. Так, нам ли бояться покорять миры? Казаку, только бабу свою, бояться не зазорно!
И он снова запел:
- Ойся, ты ойся, ничего не бойся...
А затем продекламировал:
"Боюсь, что буду я бояться, боюсь покинуть я тропу,
Боюсь упасть и не подняться, боюсь, что что-то не смогу...
Но не боюсь лежать и думать, о том, что я всего боюсь!"
- Прикольно! А это, кто написал?
- Я...
- Пишешь стихи?
- Нет. Баловался раньше. А теперь муза меня покинула.
- Мать?
- Нет. Просто Муза. Диана стихи не любит. Даже про любовь. Она, вся такая целеустремленная, а стихи - для неудачников, которые вместо денег, производят на свет сопливые рифмы. Она напрямую об этом не говорила, но, не раз давала понять намеками, чтобы меня ненароком не обидеть.
- И ты бросил писать, только потому, что ей это не нравилось?
- Нет. В один из дней, я вдруг вспомнил, что давно ничего не писал. Попробовал. Ничего не писалось, и самое
печальное, - уже и не хотелось. Не хотелось, чтобы написалось. И я, перестал даже думать об этом. Вот, как-то так...
- Жаль, наверное, могло что-нибудь получиться.
- Нет, не жаль. Могло или нет, неизвестно. А так, все время, которое я потратил бы на стихи, я потратил на
доработку Мира. О чем, совершенно не жалею, не смотря на то, сколько проблем он принес и еще принесет. А знаешь, налей-ка мне чайку, - он протянул чашку. - А то за разговорами, мы о нем совсем забыли!
В тишине допили обжигающий ароматный напиток.
- Скажи мне, тебя называют Создателем, Творцом, - начал я. Мне было интересно, что он сам думает по этому поводу.
Он промолчал, ожидая продолжения.
- Говорят, что ты ушел. Решил передохнуть, перед тем, как создавать следующий мир.
- Все намного прозаичнее. Я не ушел, - меня ушли. И у творцов, есть могущественные недоброжелатели, - он улыбнулся.
- А насчет новых миров, - мало ли? Вдруг, захочется чего-то новенького? Все может быть. Но, с полной уверенностью, могу сказать тебе одно - пока Мир в опасности, ничего такого, творить я не буду! По крайней мере, нового! - рассмеявшись, сказал он.
- Как это - знать, что есть целый мир, который без тебя не появился бы на свет, что он развивается, осознает себя?
- Я не смог быть рядом с тобой, когда ты делал первые шаги, начал разговаривать, читать, пошел в школу... Но, думаю - все точно так же, - он снова улыбнулся. - Блин! Я себя ощущаю столетним дедом! Никак не осознаю, что так может быть! Ты мой ребенок, и Мир - мой ребенок. А я сам еще не вырос! Как я могу к вам относиться? Я вас, просто люблю, и никому в обиду не дам! Никому! Ну, что? Вместе? - он протянул мне ладонь.
- Вместе! - я протянул ему свою руку, на которой лежал перстень с семилучевой звездой.
- Что это? - Всеслав осторожно, двумя пальцами взял артефакт и покрутил перед глазами, рассматривая. Тот радостно заискрился короткими лучами, обволакивая его руку всеми цветами радуги. - Ого!
- Он тебя признал! - удовлетворенно констатировал я, вспоминая слова Аксиньи. - Это тебе подарок, от одной загадочной ведуньи. А зачем? При встрече, думаю, расскажет.
V
"Каждый шаг действительного движения
важнее дюжины программ".
К. Маркс.
Резиденция Демиурга.
Всеслав.
Прошло три дня.
Три дня сибаритства и гедонизма.
Мы, рожденные в нищете, выросшие в стесненных жилищных, финансовых, инфраструктурных, политических, моральных и прочих неблагоприятных условиях, просто дорвались до совершенно невозможной халявы.
Как поступили бы Вы, если все, доступное к пожеланию, появлялось бы в ту же секунду?
Так и все мои товарищи. Почему бы не пожелать?
Устоять было трудно, да и нужно ли? Поэтому мы пробовали, все чего не пробовали в прошлой жизни. Не тронутым оказалось только то, о чем мы не знали или не смогли вспомнить.
Мне, кроме дегустируемых в неограниченных количествах деликатесов, не нужно было ничего. Леха же, запросил полный комплект одежды фирмы "Lee Cooper", от майки до куртки и комплект обуви, от вьетнамок, до ботинок, той же фирмы. Не знаю, какая любовь связывает его с этим английским брендом, спрашивать не стал. Только посоветовал взять дополнительно несколько единиц нижнего белья и носков, а то по одной паре, как-то маловато. Так он и сделал.
Точно так же поступили и Макс со Степаном. Они вчера выбрались из открывшихся капсул совершенно здоровыми, новенькими и розовокожими, как будто не тронули их рваные осколки, крупнокалиберные пули и сложные переломы. После коротких приветственных обнимашек, первым делом набросились на разносолы, наколдованные в автоповаре, обрадованной их благополучным возвращением, бывшей медсестрой. Потом Леха, постоянно перебиваемый возбужденной Настей, поведал о последних событиях и прочем, ожидающем нас всех в скором будущем. Улыбки сползли с их, минуту назад еще счастливых лиц. Решение принимать предстояло серьезное, и по старинной славянской традиции, все решили прибегнуть к помощи универсального антидепрессанта - советчика.
Кудрячили всю ночь. Я участия в возлиянии не принимал, ограничившись парой бутылок полутемного пива, изредка отвечая на те вопросы, на которые у меня были ответы.
Настя же оказалась настоящей тряпошницей. Она чахла, словно Кощей над своим златом, возле огромной кучи всевозможной одежды и аксессуаров, с той только разницей, что не над ней, а уже практически - под ней.
- Настя! Ау! Ты там жива еще?
- Не дождетесь!
- И как ты эту гору тащить будешь?
- А вы у меня на что?
Ну, вот и поговорили.
Ребята определились со своим выбором. Никто не захотел, ни на Альфу Центавра, ни к Бете Цефея. Даже через Пояс Ориона.