Клетка

– Ты считаешь, ему что-то еще может помочь?

Эсмеральда Вагиновна оторвалась от груди Нюры, выпрямилась, свела ноги и одернула юбку.

– Не знаю почему, но сегодня я настроена благодушно и легкомысленно. Хорошо, так тому и быть. Начнем все сначала. Сколько сейчас? Почти одиннадцать. В протоколе напишем – девять. Иди, ты знаешь, что надо делать. Встаньте, Борис Илларионович. Сегодня ваш день, вам везет. Да приведите вы себя в порядок. Как вы выглядите? Будет комиссия, будет допрос, вам нужно предстать перед ними в должном виде. Наденьте пиджак, поправьте галстук, вот так лучше.

Нюра тоже привела себя в порядок, подошла к часам и перевела стрелку на без пяти девять. Нажала на кнопку под часами, раздался пронзительный звонок. Нюра покинула зал.

Через несколько минут дверь зала отворилась, и стали входить люди. В основном пожилые, некоторые согбенные, некоторые с палочкой, одеты, как правило, неопрятно, большинство – в костюмах с рубашкой и галстуком. Когда зал полностью заполнился, появились стулья. Кто-то сел на стулья, а кто-то встал на стулья, прямо за спиной сидящих. Потолок оказался настолько низким, что стоящие на стульях не могли полностью выпрямиться. Им помогали какие-то дети. Они приносили войлочные киргизские шапки, чтобы те, кто стоял на стульях, не обдирали голову о шершавый и пупырчатый грязный потолок. Появились свободные места, и вошли еще люди. Люди толпились так плотно, что КГ буквально прижали к столу дознавателя. Но в зале почему-то остался свободный узкий проход, разделивший собравшихся на две почти равные части.

Когда все разместились, Эсмеральда Вагиновна осмотрела зал и ударила пресс-папье по столу:

– Заседание комиссии объявляю открытым. На повестке дня предварительный допрос подозреваемого Кулакова.

– Я не Кулаков, ваша честь. Кулагин Борис Илларионович.

– У вас есть документ, удостоверяющий личность? Ладно, не показывайте, верю. Тот самый редкий случай, когда я могу с вами согласиться.

«Мадам дознавательница» полистала свою амбарную книгу, подняла глаза на Бориса и спросила:

– Итак, подозреваемый, соглашайтесь, вы сантехник?

«Опять это издевательство, – подумал КГ. – Я думал, все закончилось. Похоже, все только начинается».

– Нет, я начальник сектора телеметрии НПО «Базальт». Наше объединение занимается очень серьезными оборонными заказами.

Услышав это, левая половина зала – все как один начали хохотать, хлопать руками по коленям, у некоторых из глаз катились слезы. Кто-то поперхнулся в припадке смеха и долго не мог откашляться. Причем хохотали люди только в левой части зала. Все это было так заразительно, что КГ тоже стал смеяться.

Мадам дознавательницу это страшно рассердило. Она стучала по столу пресс-папье – зачем, интересно, ей пресс-папье? – давно используются шариковые ручки, а об обычных чернилах все уже позабыли лет эдак двадцать. Стучала, стучала, но понимала абсолютную бесполезность своих усилий.

Группа справа молчала. Люди спокойно переглядывались. Казалось, их совсем не удивил диалог дознавателя с подозреваемым в преступлении. Тем не менее Борису показалось, что они выслушали его тираду с одобрением.

– Ваш вопрос, товарищ дознаватель, очень хорошо индицирует характер всего этого начатого против меня дела. Это ведь не вопрос, а утверждение. И если вы действительно уверены, что надо допросить этого беднягу сантехника, то бишь слесаря Кулакова, то зачем, объясните, пожалуйста, арестовали меня и наклеили на лоб эту позорную заплату? Вы ответите мне, что разбирательство собственно еще не началось. И здесь я с вами совершенно согласен. Потому что достаточно прочесть мое так называемое «чистосердечное признание», чтобы понять, что и разбираться-то тут не в чем. Но тем не менее я поддержу вас и признаю, что разбирательство как бы началось, и сделаю это исключительно из чувства симпатии к вам и признания вашего исключительного женского обаяния и привлекательности. При всем при том хочу вам в присутствии уважаемой комиссии заявить прямо и недвусмысленно: разбирательство, начиная с моего так называемого «ареста», идет крайне неряшливо с нарушением всех мыслимых и немыслимых процессуальных норм. Я все это говорю только для того, чтобы вы, Эсмеральда Вагиновна, сами это все прочувствовали и осознали.

КГ сказал последние слова очень резко. Он внимательно осмотрел помятые лица членов комиссии. В конце концов, он говорил все правильно и, конечно же, заслужил одобрения. Но возгласов одобрения не было. Наступила тишина. Все ждали, что теперь будет, чем разрешится эта непонятная ситуация. Сейчас, сейчас все взорвется, эта жгучая темпераментная брюнетка все поймет, и на этом, наконец… finita la commedia. Сердце его радостно екнуло. КГ пристально смотрел на капитана Вагинян. Казалось, его слова упали на плодородную почву.

В этот момент приоткрылась дверь и в зал тихо, на цыпочках, вошла Нюра Ишкинина. Все повернулись к ней. «Каждый раз она появляется в самый неподходящий момент, что за удивительная способность!» – подумал Борис.

Эсмеральда Вагиновна задумалась, села и снова погрузилась в свою амбарную книгу.

– Ну что вы, знойная женщина с Кавказа, там высматриваете? Неужели вы не понимаете – ничего вам не поможет. Что там за список моих прегрешений, вы аж затерли строки, бесконечно проводя по ним своими холеными руками, размягченными ланолиновым кремом – или что там вы используете? Мне не разрешено туда посмотреть, да мне и неинтересно.

Борис двумя пальцами взял за переплет амбарную книгу и брезгливо уронил ее на пол. Капитан Вагинян кинулась к брошенной книге, подхватила ее, разгладила руками помятые страницы и снова углубилась в изучение ее содержимого. Зрителями это было воспринято как свидетельство полного унижения дознавателя.

Правая половина зала продолжала смотреть безучастно на все происходящее, полагая, видимо, что они ничего не могут изменить.

Борису хотелось, чтобы они вышли из оцепенения.

– То, что со мной случилось десять дней назад и сегодня тоже, само по себе не имеет какого-либо серьезного значения. Главным образом потому, что кажется мне только забавным курьезом. И я тут борюсь и отстаиваю права – не свои и не для себя. Это все пример, как разбираются дела многих приличных, достойных и ни в чем не повинных людей. Я за них борюсь, за их права и вовсе не за свои.

Голос его гремел. Левая половина зала подняла руки, раздались аплодисменты. Кто-то кричал: «А ведь он прав, черт бы побрал этого сантехника. Так их, так их! Тем более с Кавказа. Браво, браво!»

Стоящие справа никак не отреагировали.

– Я заметил. Дознаватель дает вам тайные знаки. «Свистки» – вы свистите, «пренебрежение» – вы пренебрегаете, «аплодисменты» – вы хлопаете. Дирижер этой комедии, что же вы стесняетесь? Так прямо и говорите: «Свистите, хлопайте, молчите». Неумелая и неумная манипуляция. Хотя чего-то вы добились. Например, осмысленного осуждения меня, Бориса Илларионовича, со стороны моих сотрудников.

Люди, стоявшие далеко, у самой двери, не могли понять, в чем там дело, что случилось. Они тихонько расспрашивали соседей, а те что-то им отвечали, столь же тихо, прикрывая рот ладонью. Обе толпы смешались, одни показывали пальцем на КГ, другие – на капитана Вагинян.

– Вот и мной вы пытались манипулировать. Зачем вы устроили это как бы любовное представление? Или просто хотели побаловаться с хорошеньким мальчиком? А я-то отнесся к вашим причудам с почтением и даже, если хотите знать, с нежностью и теплом. Нет, вы просто хотели превратить меня в послушную игрушку, чтобы я верил каждому вашему слову и делал все, что вам заблагорассудится, не так ли? Неужели вы думали, что всерьез восприму весь этот неприличный балаган? Арест, дознание, суд. Что я совсем сумасшедший, так вы думаете, что ли?

Капитан Вагинян от смущения или от нетерпения заерзала на стуле. Борис почувствовал напряженное внимание аудитории к его словам. Никто не хлопал, никто не кричал, никто не отвлекался. Казалось, все уже в чем-то убедились или готовы были убедиться. КГ мог теперь говорить не торопясь и совершенно тихо.