Клетка

Ивар Борисович не услышал последнего пассажа КГ, потому что на том конце провода, видимо, сняли трубку и замдиректора начал разговор со своим визави. КГ находился в какой-то прострации, он так и остался стоять у аппарата. Борис пришел в себя только когда телефонный разговор Якобсона закончился. Первым ощущением КГ был испуг и стыд за свое неуместное стояние рядом с аппаратом и как бы подслушивание чужого разговора. Этому всему надо было поскорее дать какое-то разумное объяснение.

– Видите ли, Ивар Борисович, мне позвонили и пригласили в одно место по очень важному вопросу, но забыли сказать во сколько.

– А вы возьмите и перезвоните.

– Знаете, в конце концов, это не так уж и важно.

– Ну, а если не важно, так незачем и идти. И, кстати, снимите ваш пластырь. Он немного отклеился и видно, что там уже почти ничего нет. Уберите, а то о вас создается какое-то неприятное и, возможно, превратное впечатление.

Замдиректора бросил еще несколько фраз, связанных с текущей работой, КГ буквально насильно заставил себя что-то ответить. Но это получилось у него крайне невразумительно. Потому что Борис все время думал, что завтра в Манежный переулок надо прийти все-таки к девяти часам.

В воскресенье дул пронзительный вечер, постоянно капал дождь. Была холодная, промозглая погода. КГ чуть было не проспал, потому что всю ночь думал о том, что с самого начала необходимо дать бой этому дознавателю. Следует вести себя предельно жестко и ни в чем не давать ему спуску. Дознаватель представлялся ему огромным звероподобным мужчиной с большими руками, в которые въелась многолетняя грязь, неизвестно откуда взявшаяся, но связанная, видимо, с его долгой и довольно нечистоплотной профессиональной работой по огульному очернению ни в чем не повинных трудящихся нашего социалистического общества.

Всю ночь он репетировал резкие и даже разящие ответы, которые он даст на дурацкие и бессмысленные вопросы дознавателя. Ворочался, кряхтел, а наутро заснул и чуть было не проспал. Вначале осмотрел то, что было под пластырем, – снимать его, пожалуй, рановато. В общем, встал он довольно поздно и поэтому не смог уже позволить себе позавтракать и, приведя себя в порядок, тут же отправился в длинный путь: вначале пешком, потом на метро с пересадкой с ветки на ветку, опять пешком – и вот он шаг за шагом приближается к означенной конторе, расположенной в Манежном переулке.

Борису хотелось, чтобы никто не был причастен к этому его походу к дознавателю. Хотеть хотел. Но тем не менее в вагоне метро напротив себя – ну, не совсем напротив, скорее наискосок, – он почему-то увидел Реликтова и Рецептова. Постарался сделать вид, что не заметил их. Они тоже делали вид. А на самом деле – искоса поглядывали на него и почему-то посмеивались. На остановке «Чернышевская» КГ первым выскочил из вагона, чтобы не столкнуться нос к носу с этими двумя, и, поднявшись по эскалатору, сразу двинулся в сторону Манежного. Чувствовал, что опаздывает, и поэтому временами переходил на бег. Ему не хотелось, чтобы кто-то увидел, что он спешит и тем более бежит, но тем не менее когда он шел, вприпрыжку переходя на бег, по Салтыкова-Щедрина, его обогнал трамвай, и в окне он заметил физиономии тех же самых Реликтова и Рецептова, – ну, никуда от них не деться! – которые внимательно следили за ним и наверняка что-то друг другу говорили.

Наверное, оба смотрели с удивлением, как бежит их технический руководитель. КГ показалось, что не с удивлением, а со злорадством. «Нет-нет, надо обязательно поговорить с Евгением Тимофеевичем. Их обоих следует непременно уволить. С формулировкой: «за утрату доверия». Или еще лучше: «за нарушение режима работы с секретными документами». Пожалуй, мне надо было тоже ехать, а не идти. А с другой стороны, как же это все-таки унизительно – показывать следствию свое рвение и пунктуальность». И, тем не менее, он бежал и бежал, хотя никто не назначал ему точного времени.

«Вот оно, уже видно это здание, я к нему подхожу». Воротник рубашки, стянутый галстуком, вспотел, лоб тоже заливал пот, смешанный с мелкой дождевой моросью.

«Что я делаю, что я делаю? На шляпе изнутри будут теперь сальные пятна. Вот я бегу, спешу куда-то… А вдруг как раз в эту секунду из окна своего служебного кабинета на улицу посмотрит следователь и увидит меня, увидит, что я, весь в поту, то бегу, то перехожу на быстрый шаг, с этой нелепой блямбой на лбу, что он обо мне подумает? Почему я все время иду у них на поводу?» – бормотал он, но остановиться никак не мог.

С первого взгляда на обшарпанное и невыразительное здание – похоже, что когда-то оно было, видимо, конным манежем, – становилась понятной первопричина названия этого переулка. Значит, подумал он, внутри должен быть большой двор, где выгуливали лошадей или занимались их выездкой, а вокруг – невысокие 2-3-этажные здания.

«Интересно, сохранился ли там запах навоза?» – с некоторой долей презрения подумал Борис Илларионович и, поднявшись по ступенькам на высокое крыльцо, вошел в проходную. Вахтер заметил наклейку на его лбу и, не глядя на протянутые документы, спросил:

– В суд?

– К дознавателю, – ответил КГ.

– Это, мил-человек, одно и то же. Иди, любезный. Жаль мне тебя, такой молодой, а вот, гляди же, сгубил свою юную жизнь.

– Почему вы так скоропалительно решили? Я ведь ни в чем не виноват. Разберутся…

– Все так говорят. А не говорить надо, а думать. Раньше надо было думать. И не попадать в шестеренки этой машины. Она всех перемалывает. А муку по ветру развеют.

– Вы так уверены, что мое положение безнадежно?

– Почему же безнадежно? Надежда всегда есть. А с другой стороны, не чувствовал бы ты за собой вины, так и не пришел бы сюда. Плюнул бы и не пошел.

– Нет, я должен им доказать, мое дело правое.

– Все так считают. А правосудию все равно, прав ты или виноват. Разве кошка думает, что мышка ни в чем не виновата? Она просто ее съедает. Потому что любит кушать мышек. Вот то-то.

– Вы не понимаете, в какой стране мы живем.

Вахтер вдруг успокоился, насупился и решительно сказал:

– А ты понимаешь, стал быть. Ну проходи, раз решил, пониматель. Посмотри на перед входом какой лозунг.

КГ поднял глаза. Впереди был выход во двор. Над этим выходом во всю стену был растянут огромный лозунг: «Коммунизм неизбежен!» Когда-то фон у него был белым, а буквы – красными. Сейчас лозунг выцвел, пропитался пылью. Его фон, засиженный мухами, стал серо-коричневатым, а буквы – серо-зеленоватыми.

«Духоподъемный лозунг», – подумал Борис и вышел во внутренний двор здания.

Вокруг двора, по которому когда-то выгуливали лошадей, теснились невысокие жилые дома. Бедные обшарпанные дома, густонаселенные квартиры. «Неужели отпрыски Берии или Хрущева могут работать в таких условиях? Интересно, где здесь они могут разрабатывать свои знаменитые лучшие в мире ракеты?» – подумал Борис.

Во дворе, несмотря на воскресный день, царила оживленная обстановка. По кругу, покачиваясь из стороны в сторону, катил очень старый и ржавый допотопный грузовик, видимо, довоенного производства. За рулем сидел мальчик лет десяти, рядом – небритый мужчина в майке, с сигаретой на оттопыренной губе. Видимо, инструктор. Он размахивал руками и кричал: «Влево, вправо, куда рулишь, сучонок?» Грузовик зигзагами несся по ухабам, сшибая изрядно помятые водосточные трубы и чуть не задевая стены. Зеваки, случайные прохожие и тощие кошки шарахались от грузовика, успевая все же в последний момент выскочить из-под колес.

Из открытых, несмотря на плохую погоду, окон со всех сторон выглядывали люди: мужчины в растянутых выцветших футболках или в мятых рубашках не первой свежести, неопрятные и несимпатичные женщины с растрепанными головами – все кричали, что-то советовали – то ли юному водителю, то ли инструктору. Играли в карты и домино, многие курили, в их числе было немало женщин.

В полуподвальных помещениях что-то ремонтировали, кто-то стирал белье. На лавочках сидели старухи и мамаши с детьми. Жизнь била ключом – все говорили, что-то обсуждали. Чей-то женский голос со двора вдалбливал кому-то через открытое окно второго этажа: «Ваньк, присмотри за дитем. Если что с ребенком случится, привяжу одну ногу к водосточной трубе, другую – к грузовику, порву как цыпленка». Из одного окна неслись звуки: «Я коней напою, я куплет допою…», из противоположного – еще громче: «Йеллоу субмарин».