Клетка

– Мы все так часто сталкиваемся со всякими смертельно опасными коллизиями, и при этом я совершенно не разбираюсь в судебных делах. Поверьте, это очень и очень меня интересует. Закон, суд, правосудие – это ведь страшно увлекательное дело, как вы думаете? Но я надеюсь, что мне удастся пополнить свой багаж знаний в этом столь важном для общества вопросе. На следующей неделе я перехожу на работу секретарем-машинисткой в адвокатское бюро. И уже знаю адвоката, с которым буду работать.

– Не может быть, как интересно. Ну тогда, милая девушка, вы мне сможете помочь в моем деле, процессе, следствии, уж не знаю даже в чем. Дело мелкое, не вижу причин для привлечения профессионального юриста. А вот советчик, да еще такой очаровательный, как вы, мне бы не помешал.

– Почему бы и нет, почему бы и не применить свои знания на практике? Пока их нет, но ведь они будут. Только вы все это несерьезно, вы просто подшучиваете надо мной.

– Как это шучу, с чего вы взяли?

– Что я смогу вам посоветовать, если я и дела-то вашего не знаю. О чем там речь идет в вашем деле или в процессе, как вы изволили выразиться?

– Вы будете смеяться. Или сочтете, что я не в своем уме. Или немного того. Но я ведь тоже не знаю, в чем там дело.

– Послушайте, товарищ Кулагин. Как вам не стыдно? Вы меня глубоко разочаровали. Тоже нашли подходящее время для ваших розыгрышей. Я же вам сказала, что очень-очень устала. Это, знаете ли, не смешно. Совсем не смешно. – Марина отошла от КГ и повернулась к окну.

– Что вы такое говорите, как вы вообще могли подумать такое? Просто это кажется, будто какая-то ерунда случилась. Приходила целая комиссия. Людей взяли с моей работы – этих двоих малахольных Реликтова и Рецептова. Для чего приходили – неясно. Сказали, что меня арестовали. И ушли. А я вроде на свободе. И вот эту штуку мне наклеили. Вернее, они наклеили другую штуку. И сняли. Но получилось так, что мне самому пришлось наклеить эту штуку над виском. Чтобы никто не узнал, что мне наклеили ту штуку, которую потом сняли.

Марина опустилась на диван и засмеялась:

– Слушаю вас и удивляюсь, какой вы все-таки забавный.

Она погрузила локоть и одно плечо в подушку, одну ногу подняла на постель, и часть ноги у нее оголилась. «Какая красивая щиколотка, да и вся она… Глаз не отвести».

– Так как все-таки это все было?

– Нелепо, гротескно и абсолютно безвкусно. Как плохой театр.

– Это мне ни о чем не говорит. Может, закончим уже эту тему, я так устала.

– Да, я понимаю, вы пришли поздно.

– Опять вы меня в чем-то упрекаете. Поделом мне. Не надо было впускать вас в мою комнату. Вы уже дважды ворвались ко мне. Сегодня утром. И сейчас – хотя уже почти ночь. Откуда вы взялись на мою голову? Главное, что во всем этом не было никакой необходимости.

– Нет, было. Было. Как же не было?

КГ чувствовал, что он должен сейчас обязательно что-то сделать, чтобы только не покидать комнату товарищ Толоконниковой. Он стал переставлять столик, показывать, кто где сидел, где находился он сам в этот момент.

– И теперь начинается самое интересное. Инспектор зовет меня, но не просто говорит и не просто кричит, а будто он взывает меня к новой жизни. Вам не представить себе этой нелепой ситуации, и поэтому я должен закричать в точности так, как это сделал инспектор.

Марина рассмеялась – «все-таки я сумел ее немного растормошить» – и приложила палец к губам. Поздно! КГ уже несло, и он прокричал – грубо и протяжно:

– Борис Кула-а-а-гин!

За стеной в соседней комнате постучали – громко и настойчиво. Марина испугалась, схватилась за сердце, КГ тоже вначале немного испугался. Потом заставил себя успокоиться, бросился к Марине, прижал ее руку к себе и страстно прошептал:

– Ничего не бойтесь, моя дорогая. Я все беру на себя. Но кто там, в этой комнате? Там ведь никого не должно быть. И быть не должно, и никто не должен там спать.

– Как это никто? – прошептала Марина прямо ему в ухо, и он почувствовал тепло ее губ и дыхания. – Я вам уже говорила, когда мы сюда заходили, – почему вы никогда не слушаете, что вам говорят? Там уже три дня как остановился родственник Евдокии Прокопьевны. Он, между прочим, лейтенант КГБ. Редько Петр Кононович, он, кстати, из казаков. А я совсем забыла о нем. Ну скажите на милость, что это вам так приспичило кричать что было мочи? Я в отчаянии.

– Прошу вас, не придавайте этому слишком большого значения. Я ведь не распространяюсь относительно своего ареста. Хотя это очень необычный арест, и он носит скорее виртуальный характер; боюсь, что вам незнакомо это важное слово из лексикона продвинутой интеллигенции.

Марина не знала, что ему ответить, она откинулась на подушки, совершенно обессилев. Борис вплотную придвинулся к ней, осыпая поцелуями ее лоб, лицо и шею.

– Да что же вы делаете? Как вы можете? Уходите немедленно, если вы меня хоть чуть-чуть уважаете. Он же подслушивает, он все слышит. Вы же не понимаете, кто он такой. Ах, я уже совсем без сил! И все из-за вас.

– Нет, нет, мы говорим совсем тихо, он ничего не услышит. Я не уйду, пока не буду решительно убежден, что вы окончательно успокоились.

Он продолжал целовать ее шею, потом плечи, грудь. Она покорно позволила ему расстегнуть свою кофточку.

– Здесь нет ничего предосудительного, – говорил он, задыхаясь. – В этом вопросе главную роль играет мадам Гаулейтер. Она обожает меня. Обещаю, у вас не будет никаких неприятностей.

Он посмотрел на ее волосы, стянутые наверх тугим узлом. Попытался снять с ее головы вуалевую косынку, Марина пробормотала:

– Нет, нет, не трогайте, я хочу чувствовать себя немного невестой, не Христовой, конечно, но и не вашей тоже.

– Какой у вас красивый лоб, какие нежные губы…

Она ответила ему, не меняя позы:

– Я просто испугалась, потому что стук был внезапным и раздался совсем рядом. И я очень благодарна вам за то, что вы готовы заступиться за меня. Но не могу принять вашего заступничества. Не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, но я, знаете ли, сама несу ответственность за все, что происходит в моей комнате. Вы просили меня уделить вам несколько минут, а прошло уже полчаса и даже больше. Я так устала… Нет, нет, не останавливайтесь, прошу вас, продолжайте, пожалуйста.

– Но вы на меня не сердитесь?

– Нет, нет, что вы. Я вообще ни на кого не сержусь. Продолжайте, пожалуйста. Продолжайте, пожалуйста. Неужели вы не понимаете, как это было бы сейчас некрасиво, если бы вдруг прервали… Как что? И поцелуи, и все остальное. Или вдруг вздумали немедленно уйти. Только говорите тихо. Шепотом, как я. Я так устала… Но я не могу отказать вам в этом. Ведь вы так настойчивы. И потом во мне говорит голос сострадания. Ведь вы арестованы. И при этом так необычно и красиво – виртуально, как вы сказали. Люблю непонятные слова. И я постараюсь дать вам совет. Только не сейчас. Через несколько дней. А сейчас продолжайте, Борис Илларионович. Еще, еще… Не останавливайтесь. Я хочу, чтобы вы почувствовали дорогу в вечность. Боже мой, как я устала…

Когда все закончилось, она выскользнула из его объятий, накинула на плечи шаль, открыла дверь, вышла из комнаты и прошептала из прихожей:

– Идите сюда, милый. Видите? – и она показала на полоску света под дверью соседней комнаты. – Свет горит, и он подсматривает за нами.

КГ подбежал к ней, прильнул к ее шее и долго не отнимал губ. За дверью лейтенанта послышалось недовольное шуршанье.

– Да, да, я ухожу, – сказал КГ и хотел назвать Марину тем тайным именем, которое она ему сказала – хотел, но не мог его вспомнить.

Она, будто бы понимая, что он забыл ее настоящее имя, устало кивнула, подала руку для поцелуя так, будто это вовсе и не ее рука и все произошедшее ее вовсе не касается, и, как-то вся сжавшись и нахохлившись, ушла к себе, ничего не сказав напоследок.

Вскоре КГ уже лежал в своей постели. Он стал вспоминать, не оставил ли он впопыхах у товарищ Толоконниковой что-нибудь из своих предметов одежды. Поразмышлял о причинах своего неожиданно импульсивного поведения, не смог найти ни одного разумного объяснения, но в целом остался собой доволен. Почему он доволен собой? – это удивительно. Жаль все-таки, что не удалось унести домой обычный трофей. Но, может быть, это получится в другой раз. Правда, она сказала, что мы не увидимся. Или увидимся не скоро.