Железный марш

— Помоги мне, Сереженька, — попросила Катя. Опьяневшая от такого невозможного счастья, она даже не могла самостоятельно расстегнуть платье. Сергей отметил, что она больше не называла его иронично-отчужденно — Минин, но только — Сереженька.

Освободившись от своего восхитительного ангельского одеяния, Катя в одном кружевном белье прошла в ванную. Однако дверь закрывать не стала, чтобы он мог свободно полюбоваться ее наготой.

Сергей быстро, по-солдатски, избавился от своей одежды и, бросившись на постель, задумчиво смотрел, как она моется под душем, то и дело улыбаясь ему в проем неосвещенной спальни. Даже самый взыскательный ценитель женщин, глядя на Катю, вынужден был признать, что эта шестнадцатилетняя девочка была очень красива. Ростом она явно не вышла. Зато отличалась безукоризненным совершенством форм, вполне сформировавшихся и одухотворенных чистотой юности. Грудь у нее была небольшая, но трогательно милая и невинная. Вьющиеся черные волосы густыми волнами сбегали до самых бедер. Миндалевидные карие глаза с характерным страдальческим разрезом напоминали полные затаенной страсти очи библейских красавиц. Это и понятно. Покойная мать Кати была еврейкой. И когда однажды Сергею случайно попалась ее фотография, он подумал, что прекраснее женщины до сих пор в своей жизни не видел.

Наконец Катя на ощупь вышла из ванной и остановилась перед ним в темноте. Кожа ее как будто светилась изнутри чистым ангельским светом.

— Какие звезды! — восторженно прошептала девушка. — Я хочу туда… — И, взяв его за руку, увлекла Сергея на террасу.

Тут тоже стояла роскошная кровать, только поменьше, застланная легким золотистым покрывалом. Нетерпеливо сдернув его на пол, Катя раскинулась на крахмальной простыне и замерла, устремив завороженный взгляд в мерцающее звездное небо. С разбитой внизу огромной клумбы, будто фимиам, поднимался густой карамельный запах цветущих роз.

— Господи, как чудесно! — томно вздохнула Катя. — Совсем как у Бродского: «Постелю тебе в саду, под чистым небом. И скажу, как называются созвездья…» Ты любишь Бродского, Сереженька?

— Я люблю тебя, — глухо ответил он. И нежно привлек девушку к себе.

Сергей чувствовал, как под его опытными пальцами восторженно звенит все ее упругое шелковистое тело. Ласкал и распалял его бесстыдными прикосновениями. И наконец, потеряв голову, зарылся лицом в душистые волосы у нее на лобке.

Катя исступленно застонала.

— Иди… Иди ко мне… Родной, любимый, единственный…

И когда он вошел в нее, осторожно и благоговейно погружая ее в таинство, негромко вскрикнула и прижалась к нему всем телом, как дитя…

Катя уже спала, трогательно свернувшись калачиком на широкой постели. А он, нагой и красивый, словно античный бог, все стоял и стоял на террасе под звездами. Курил, слушая звенящий в тишине самозабвенный хор цикад. И думал с удивлением о том, что произошло. А главное — о том, что будет после. Ведь теперь что-то непременно будет. Неизбежно.

— Одно из двух, — задумчиво произнес он. — Или грудь в крестах. Или голова в кустах…

Отстрельнул во мрак сигарету. И, зевая, отправился спать.

Строгино

Вечер

Цыган добрался до Москвы только к вечеру. Повезло, что вообще добрался — без денег, без документов, весь перепачканный высохшей кровью.

Попутчик ему попался что надо. Назвался бизнесменом и лишних вопросов не задавал. К чему вопросы, когда все ясно с первого взгляда? Само собой, когда Цыган маленько оклемался, завели разговор. Но по молчаливому соглашению выбрали наиболее отстраненную тему — политику. И до самой Москвы обсуждали ее всенародно известных клоунов. Благо тема была практически неисчерпаема.

Миновав кольцо, Вадим — так представился ему хозяин «опеля» — любезно согласился подбросить Цыгана домой. В самом деле — не светиться же ему по городу в таком виде… Сделал небольшой крюк в Строгино и высадил пассажира у подъезда нового шестнадцатиэтажного дома. Цыган уже собирался по-быстрому смотаться к себе и принести бабки, чтобы расплатиться за помощь. Но Вадим лишь небрежно отмахнулся. Мол, пустяки… Одно по-прежнему настораживало Цыгана: где он мог видеть это лицо?

Ввалившись в квартиру, Цыган сразу почувствовал сладковатый, дурманящий запах травки. Похоже, Нинка, его нынешняя подружка, в отсутствие хозяина неплохо проводила время. В кухонной мойке скопилась гора немытой посуды. На весь дом благоухало мусорное ведро. На столе — полная пепельница окурков и несколько пустых жестянок из-под пива. Нинка вообще была страшная неряха. Целыми днями только ширялась и кайфовала. Зато в постели была просто неподражаема. За это, наверное, он до сих пор ее и терпел.

Кстати, постель в спальне оказалась разворочена — блин, даже на это у нее времени не хватило. А на полу Цыган неожиданно заметил использованный презерватив. Это что еще за шутки?! Не побрезговав, поднял и внимательно изучил. К счастью, презерватив оказался его собственный. Цыган тоже имел привычку безоглядно швырять их на пол. Но Нинка, Нинка-то хороша!

Самой подружки дома не оказалось. Когда Цыган уматывал в командировки, она тоже неизменно сваливала к своей знакомой наркоте. Отрывалась по полной программе, шалава. Однако сейчас ее отсутствие было Цыгану только на руку.

На ходу сбросив опоганенные шмотки, он бросился в ванную. И пока хлестал себя душем, успел собраться с мыслями и прикинуть, как доложить обо всем шефу. Доложить необходимо было немедленно. Мало ли ребят могли, ничего не подозревая, рвануть в Прибалтику тем же путем…

Наскоро вытеревшись пахнущим Нинкой полотенцем, Цыган бросился к телефону (его постоянная спутница «моторола» тоже осталась в проклятой машине). Занес над ним руку. Помедлив, перекрестился. И затаив дыхание снял трубку.

— Компания «Рострейдинг», — обворожительно и мелодично пропела секретарша. — Кто? Одну минуточку…

Шеф оказался на месте. Он вообще не имел привычки отчаливать домой раньше девяти вечера. Как Цыган не имел привычки звонить ему напрямую. Для этого существовало несколько исполнительных директоров. Но сегодня был особый случай. И Цыган чувствовал, что имеет право побеспокоить шефа лично.

— Широков слушает, — с характерной хрипотцой наконец ответил тот. Помолчал, слушая торопливую скороговорку Цыгана. И внезапно оборвал его с резкими, металлическими нотками, которые нередко звучали в его голосе, когда Широков крутел. — Ясно… Никуда не выходи. Сейчас будет машина…

Повесив трубку, Цыган с облегчением вздохнул. Кажется, пронесло. Если шеф не пригрозил оторвать ему яйца в первую минуту, значит, уже не оторвет. Шатаясь, добрался до кухни. Заглянул в холодильник — хоть шаром покати. Потряс стоявшую на столе пивную жестянку. На дне еще что-то булькало. Слил отовсюду остатки пива в захватанный бокал. Жадно выплеснул в пересохшее горло. И вдруг яростно хватил пустым бокалом об пол.

— Ну, с-сука! Появись только! Я с тебя шкуру спущу…

Офис компании «Рострейдинг»

Игорь Николаевич нервно перебирал пальцами по глянцевитой поверхности стола. Лицо его было каменнонепроницаемым. Полуприщуренные серые глаза отрешенно устремлены в пространство.

Кроме него, в просторном и респектабельном кабинете президента компании находились еще два человека. Один, молодой, со смуглым, несколько растерянным лицом, сидел, неестественно выпрямившись, на краешке мягкого кресла напротив президентского стола. Другой, высокий крепкий мужчина лет пятидесяти, с огромной лысой головой и немигающими змеиными глазами, стоял позади этого первого и выжидательно смотрел на Игоря Николаевича. Это был Горобец — начальник широковской службы безопасности. Бывший сотрудник бывшего КГБ и правая рука своего шефа. А может, и обе руки сразу. Был он из тех людей, чьи невыразительные черты лица трудно поддаются запоминанию. А вот глаза — глаза намертво врезаются в память с первой встречи. Недаром все без исключения сотрудники компании боялись его как огня и втихомолку называли Кощеем Бессмертным. Но самую точную характеристику дала ему изрядно невзлюбившая этого человека Катя Широкова, с легкой руки которой сам Игорь Николаевич величал его про себя исчерпывающе лаконично: «Гроб».