Бобылка

–Вы прекратили к нам ходить,– заявил Стерлядкин,– поэтому мы перестали включать вас в зарплатную ведомость. Теперь мы перевели вас с зарплатной на гонорарную основу. Вам просто поменяли график работы, а вы перестали работать.

–Хорошо, но в августе-то я работала.

–Двух тысяч вполне достаточно,– хмыкнул Стерлядкин. – И не такая уж вы и бедная, если ходите в кожаной куртке.

Эту куртку Лера носила одиннадцать лет.

Лера ждала возвращения матери, как приговорённый к смерти – палача.

Для оплаты госпошлин мать, как бухгалтер, выписала себе аванс. И началось традиционное гестапо:

–Скотская рожа, где деньги? Кто вообще знает, что у тебя есть деньги? – чётко, как диктор, выговорила мать.

–Ну… все знают.

–Кто эти «все»?

–Ну… на работе.

На самом деле в «Горожанке» все её знали и презирали как нищебродку.

–А может быть,– задохнулась от ненависти мать, – ты вообще всем рассказываешь о том, что у нас есть?!!

А что у них есть? Пара «Бентли», недвижимость на Адриатике? Это Анастасия Владимировна расписывала всей бухгалтерии, что бабушка при жизни не перевела её долю в квартире на себя. «Насть, мать тебя – не любила! Ей было достаточно у нотариуса заявление написать. И как ты теперь будешь в очередях стоять с таким здоровьем?» – «Я знаю».

А мать всё больше и больше заглатывала бездна ненависти:

–Это вообще не твои деньги, они мне нужны!–То же самое говорил и Стерлядкин.– Я же слышала, как ты всю ночь не спала, ворочалась! А когда я просила тебя купить мне крем на козьем молоке, а ты всё не покупала, я сразу поняла, что денег у тебя не было!

Её воспалённый мозг отчего-то решил, что Лера такая добрая, что дарит каким-то «друзьям» крупные суммы. А ей просто ничего не платили, вот она и врала всё время.

–Я даже знаю, кому ты их отдала!– кричала мать.

Лера подумала, что она говорит о Стерлядкине, но она вешала всех собак на несчастную Илону Протасову, которой вообще теперь не было в области! Но её единственные друзья никогда не спрашивали с неё никаких денег, Зинаида, наоборот, приглашала то на празднование столетия своей веры в России, то на венчания по их обряду, предлагая безвозмездно оплатить дорогу!

Лера считала, что ни по закону, ни по морали она уже ничего не обязана докладывать матери. Но та истязала её, где она бывает вечерами, и Лере пришлось наврать, что она встретила на площади девочку Илону, с которой они учились в одной школе. Можно сказать, что она дружила и с матерью, и с дочерью, но всё-таки Илоне были куда ближе подружки-сверстницы. А мать дико ревновала и, по своему обыкновению, поливала грязью людей, которых она совсем не знала.

–Где деньги?!!– как буйно помешанная, орала мать.-И куда же ты их дела? Десять тысяч– это очень много. Даже если ты компьютер на работе испортила, с тебя бы столько не взяли.

И вдруг – словно лёгкий прохладный ветерок в жару, словно кто-то её успокоил: эта травля – последняя, больше так уже не будет. Святой Дух, что ли?

–Знаешь что, Лер,– мать задыхалась в своей ненависти, уже не зная, что ей придумать.–Я не буду тебе бабкину квартиру подписывать, ты всё промотаешь. Я оставлю её Виктору Владимировичу. Где деньги?!!

И тогда Лера пообещала, что обо всём расскажет завтра. Потому что вдруг ночью мать умрёт, и каяться уже ни в чём не нужно будет?

Но в эту ночь мать не умерла. Настало солнечное осеннее утро, которое мать взорвала, испоганила своим маниакальным криком:

–Ну и где деньги?!!

За ночь, чуть успокоившись, Лера отредактировала свою покаянную речь, а то она уже весь этот бред собиралась рассказывать, что она-де покушалась на честь примерного семьянина Стерлядкина. Матери вся эта мерзость будет поводом для очередных издевательств. Поэтому Лера представила всё так: ей заказали предвыборный агитационный материал, но этот кандидат не прошёл, вот её и наказали рублём. Это было куда правдоподобнее истинному положению вещей, и мать поверила.

–Вот будешь теперь знать, как в «комках» работать! Ну, сколько бы ты меня ещё обманывала?–уже сладенько пропела она. – Надо было вчера сказать: «Мам, у меня нет денег!»

Но Лера вспомнила, как отчим однажды сказал:

–Насть, что ты делаешь? Лерка всё время врёт, потому что знает, что будет такое, что лучше домой не приходить.

–Ха, так я же всё равно узнаю! – самонадеянно заявила мать.

–Ну и что? Пусть хоть на несколько дней гроза отойдёт.

Когда Лера ещё только начала работать, мать всё допытывалась:

–А заявление ты писала? А трудовую у тебя взяли? Я спрашиваю, чтобы тебя там не обманули!

И Лера врала: да, всё оформили по высшему классу. Очень уж ей хотелось там работать. Как ни странно, мать ни разу не спросила про свой любимый медицинский полис, которым сама никогда не пользовалась, – она ещё при жизни несчастной Марины Павловны сделала ей фальшивый, будто бы Лера работает у них секретарём. А Лере было западло иметь такой зелёный «аусвайс».

–А вдруг глаз, нос, ухо, аппендицит? – причитала мать. – Мы больничный по этому полису брать не будем, он нам не нужен! – успокаивала она себя.

Вот так на два выходных они стали лучшими подругами. Но Лера чувствовала себя ужасно, как будто она голая, или с неё содрали кожу. Дружить с её матерью – это же противоестественно!

***

Кладбище Леонтьевка было закрытым, разрешались лишь родственные захоронения. Новое место давалось на два человека. На одном участке покоились бабка с дедом, на другом – отчим.

Деду, чтобы в мае положить с ним бабушку, пришлось совершенно по-свински снести столик и лавочку, установленные ребятами из его цеха. Маму можно было похоронить вместе с мужем, но Лера так и не смогла найти свидетельства о его смерти, хотя точно знала, что оно цело и невредимо.

Пришлось идти в архив отдела загс, платить штраф в двести рублей. Но по дубликату хоронить было нельзя, надо было получить на это разрешение в районной администрации и почему-то в Комитете по ЖКХ.

В нужном им кабинете сидел импозантный, моложавый мужчина, с русыми кудрявыми волосами, без пиджака, в шерстяной жилетке. Еврей. Он отбивался по телефону от проблемы опоздавшего снегопада и гололёда:

–Я сам хожу там каждый день на работу, там хорошо посыпано… Да, представьте себе, хожу пешком! Я вообще из другого города, из Флягино. Понимаю, бабушка неосторожно шла. Так мне самому уже не семнадцать лет, молодой человек! Там хорошо песком посыпано. Щёлок – это же не десять метров, а восемьдесят гектар!

Валерий Николаевич вежливо предложил им присесть. Никодимов объяснил, какое разрешение им нужно получить.

–Кто у вас умер? – участливо спросил чиновник.

–Мать, – хрипло сказала Лера.

–Не «мать», а «мама», – поправил её Валерий Николаевич.

И завизировал.

На улице дядя Витя сказал:

–Лерочка, нам нужно торопиться, а то у них, на кладбище, обед по два часа.

В Комитет вели очень крутые ступеньки. Из кабинета вышла дородная, хорошо постриженная дама в вишнёвом брючном костюме и довольно любезно всё подписала.

–Хоть бы печать какую для приличия поставили,– попытался пошутить дядя Витя.– Конечно же, по дубликату хоронить нельзя! А то брат его какой-нибудь объявится и скажет: я тоже рядом с ним лежать хочу!

У отчима и вправду был старший брат в Забайкалье, от которого не было никаких известий, и мама считала, что он давно умер.

Они сели в «шестёрку» и помчались на химзавод, где загрузились Гайденко и Голубкина. Первая стала поучать Леру, как ей жить дальше:

–Пойдёшь в Центр занятости населения и встанешь там на учёт. У тебя будет идти трудовой стаж. Тебе дадут жилищную субсидию. От нашего государства нужно взять всё!

В этом году Гайденко пошла на пенсию. Мама рассказывала:

–Представляешь, у Людки зарплата – восемнадцать тысяч, а она отстояла в соцзащите очередь, чтобы получить бесплатный проездной! А он ей не нужен, у её сына – джип, который ему её любовник купил, и её саму на работу и с работы на машине возят!