Кляксы на лице

От автора

Младший брат писал мне письма каждые две недели из гимназии-интернат, который находился в другом городе. Сейчас Саше двадцать пять лет, и после тех случаев с ним ещё много всего произошло, но написать я хочу о том, что было тринадцать лет назад. Писал он обычно ночью под одеялом после отбоя. Я складывал эти письма в полку, чтобы не потерять, не знал, для чего они пригодятся, но это казалось важным, и я слушал свои чувства. Нужно доверять своим чувствам, они откуда-то заранее знают, что пригодится в жизни.

Саша всегда был спокойным мальчиком, а его лучшего друга звали Марк…

Марк

Где я сейчас? Не знаю! Темно.

Пальцами нащупал что-то. Фонарик. Включил его. Вижу свои пальцы на листке бумаги, и они держат ручку. Яркий свет от фонаря падал на белый лист и ослеплял меня, что хотелось бросить всё и обратно завалиться спать. Похоже, я под одеялом. Помню, ложился в десять вечера вместе со всеми в интернате, чтобы проснуться поздно ночью и снова написать письмо брату, Артуру.

То был самый эмоциональный период в моей жизни, и я никогда не рассказывал ему об этом. Никому не рассказывал эту историю. Я встретил хорошую девушку и видел рождение новой жизни. Иногда что-то с тобой произошедшее должно оставаться лишь при тебе, и только так оно станет волшебным, разве нет?

Но началась эта история печальным событием. Самым печальным событием в моей жизни. Меня стошнило неделю назад от вида крови, на следующий день говорили, что меня трясло всего. До сих пор не выношу вида крови.

Помню, что было год назад. Тогда я видел, как упал Марк.

Дворовое футбольное поле. Марк вёл мяч вперёд к воротам соперника, пока я защищал наши. Он уже забил два гола, но ход игры повёл его к краю поля, и он был настроен на третий гол. Двигался по линии футбольного поля, а когда его накрыл соперник, развернулся на месте, обводя одного защитника, и пустил мяч между его ног, обходя второго, перехитрив обманным манёвром в сторону и снова оказался во главе наступления, но, когда к нему подбежал третий, попытался развернуться снова, но оступился и случайно наткнулся на свой же мяч. А после, он упал. Нога заплелась где-то между мячом и другой ногой, и Марк устремился на землю прямо лбом, не успев выставить руки вперёд.

По началу, мне показалось, что мой друг просто устал, вот и лежит там, не шевелясь. К нему уже подходили ребята, собирались вокруг него, но никто не приближался. Я побежал в их сторону.

Пока бежал, думал, что Марк поцарапал ногу, и теперь придётся тащить его домой. Он на полгода меня старше и во многом разбирается уже лучше меня, но от помощи в этой ситуации не откажется точно. Хотя всегда старается делать всё самостоятельно. Тоже мне, тринадцать лет ему уже, видите ли. Ладно, помогу ему добраться до дома, а вечером может у меня посидим, в приставку порубимся. Упасть на футбольном поле – не самое страшное, правильно? Вот мы с ним на стройке прыгали от одного бетона на другой, на трёхметровой высоте. Вот там на самом деле было страшно и опасно. А вдруг сейчас он ушибся сильно? Вдруг он пострадал и его в больницу увезут?

Приближаясь к нему, я не мог не заметить, что он лежал совсем без движений. У меня сердце к горлу полезло и встало там комом.

Чёрт возьми, Марк, дружище!

Оставшиеся пару шагов я делал медленно. Я был в ужасе. Мы с ребятами стояли пару секунд, боясь даже дышать. Вдруг я понял, что ни о чём уже думать не могу. Даже пошевелиться не удавалось. В моей голове витал лишь страх. Не только от того, что Марк не двигался, но больше всего я боялся, что он умер. Думаю, этого боялись все.

Мяч белым камнем встал возле головы моего друга. Его любимая синяя бейсболка отлетела немного в сторону, словно уже не принадлежала никому. Чёрные волосы на затылке растрепались и легли не в ту сторону, казалось, и развернуло голову. Комки сухой земли разбросало по серой футболке. Левая нога согнулась в коленях и легла на правую. Пальцы одной руки скрючены, будто он изображал когти кота, а другая рука валялась у лица, сжатая в кулак.

В голове промелькнула мысль, что нужно что-то сделать. Просто необходимо. Нельзя же просто стоять с ним рядом и не делать ничего. Но почему он не двигается?! Хоть пальцем бы пошевелил, а то и рукой всей помахал, затем присел бы, сказал, чтобы не волновались, что с ним уже всё в порядке, и как обычно, подмигнул, мол, под контролем всё, дружище. Я бы ему в ответ сказал, что сбегаю за подорожником, чтобы кровь остановить со лба.

Кровь! С головы оттекала кровь, не торопливо лилась словно из приоткрытой бутылки. Вскоре возле головы образовалась небольшая лужа густой жидкости.

Тогда, я окаменел. Не мог больше двигаться. Уставился глазами на кровь и думал о том, что Марк…

(Нет, нет, нет, молчи, не смей об этом думать) Но мысль эта уже успела просочиться в мой разум.

…умер!

Внезапно Дима сорвался с места и умчался прочь. Ещё четверо парней последовали его примеру.

Как они убегали я не видел, но слышал их удаляющийся топот. Рома, с кем мы вдвоём остались стоять, подсел к Марку поближе, и вовсе не испугавшись, как я, дотронулся до его спины. Тот, будто спал. Никак не реагировал.

– Вот чёрт, ему реально хреново. – Заметил Рома.

Еле шевеля губами, словно я использовал их впервые в жизни, пробормотал, что позову на помощь, и убежал в сторону супермаркета. Ноги несли меня быстро, но их я не чувствовал, ощущал лишь холодный ветер. Тот насвистывал мне в ухо, что Марк уже умер. Вскоре лицо обдало теплом магазина, и я сходу завопил о том, что произошло. Всё рассказал на одном тяжёлом дыхании. Продавец по началу застыла в безмолвии, округлив глаза, а уже затем взялась за телефон.

Я развернулся на месте и умчался обратно к Марку.

Тем же вечером Марк Захаров, мой лучший друг, умер в больнице.

Скорая приехала минут через пятнадцать – точно знать не могу – и увезла его в больницу с воем серен. Они торопились: быстро разложили специальную кровать, осторожно уложили туда Марка, запаковались все обратно в автомобиль и умчались с громким шумом. Помню, как испугался этого воя. Тогда меня пугало всё: разговоры врачей, стуки закрывающихся дверей, собравшиеся вокруг люди, визги шин, когда скорая машина отъезжала. И конечно, меня пугали мои мысли.

Чувствовал оледенелые пальцы рук; оледенелые пальцы ног. Что-то кололо кончики ушей, и казалось, мертвенный холод проник даже в мою голову: нормально думать больше я не мог. Мысли не витали там, как раньше, теперь они ползли, словно люди волокли безжизненные ноги по грязной земле; словно и там всё продрогло. Мысли ели шевелились. И не было там мыслей. Была лишь одна. Одна единственная. То, что пугало меня больше всего. Из-за чего и говорить не хотелось, даже ходить или присесть.

Внутренний голос твердил, что мой лучший друг не вернётся из больницы.

Никогда не понимал, когда кто-то говорил, как он опечалился настолько, что внутри умерло всё. Раньше я этого не понимал, а тут вдруг понял.

Когда мама тем же вечером зашла ко мне в спальню, я сидел у окна. Взглянул на неё лишь раз и понял что-то. Внутренний голос подсказывал, чтобы я выпроводил маму за дверь, не дал сказать ей что-либо. Если я это сделаю, то ничего и не произошло. Просто посижу один у окна в своей комнате. Но она села на край кровати и сидела там с таким лицом, что у меня в груди всё сжалось. Я почувствовал, как чьи-то холодные пальцы коснулись моего сердца. Из-за двери показался папа, зашёл брат.

Только мама начала говорить, как задрожали её губы, а потом и всё лицо. Она заплакала. Следом заплакал и я, не понимая от чего.

Не помню, что было дальше, но брат говорил, что я наорал на всех. Выгонял из комнаты, не давая никому заговорить, говорил всем молчать. Помню, как я ходил там один и говорил что-то, чувствовал, будто лежало на мне что-то очень тяжёлое. Не мог поднять даже голову, а глаза жгло, всё лицо горело. И больше всего хотелось кричать.

Кричать и завывать на всю улицу до хрипоты. Так, чтобы горло заболело, разорвалось на части, чтобы заглушить все мысли в голове и выпустить всю боль наружу, которая внутри меня зарождалась с каждым вдохом и выдохом зарождалась снова. А накричавшись, завернуться под одеялом и уснуть. Больше ничего не видеть, не слышать и ни с кем не говорить.