Страница 27 из 30
Меня признали негодным и выдали удостоверение, которое я должен был предъявить в уездный комиссариат.
При обратной поездке из губернского города в уездный я был назначен старшим в команде, состоявшей из тех пятидесяти семи человек, которые были командированы на переосвидетельствование. Мне были выданы перевозочные документы и список с отметками о годности и негодности. С большими хлопотами опять ночью при сильном морозе вернулись в уездный город, где на вокзале, на полу, пришлось провести остаток ночи до рассвета. Третья ночь абсолютно без сна, три дня все время на ногах дали себя знать и, как ни жестко и неудобно было лежать на каменном полу с жестким мешком вместо подушки под головой, я все-таки подкрепился трехчасовым крепким сном.
В ожидании вечернего поезда, с которым я только и мог уехать, я зашел в земельный отдел уездного комиссариата, чтобы там заодно уже справиться, насколько обеспечено пребывание мое в деревне и не грозит ли мне выселение, несмотря на мою малоземельность и собственную обработку своего участка. Мне заявили, что я подлежу, безусловно, выселению, и чем скорее это сделаю сам, тем для меня же лучше. Когда я спросил, на основании какого декрета я подлежу выселению, мне было отвечено, что все нетрудовые хозяйства поступают в распоряжение земельного отдела независимо от их величины, и этот отдел распределяет их по своему усмотрению. Я возразил на это, что мое хозяйство не может быть причислено к разряду нетрудовых, ибо я сам работаю и не пользуюсь наемным трудом.
– Полноте, генерал, – ответил мне на это комиссар земельного отдела, – ведь не собираетесь же вы убедить нас, что вы живете трудами своих рук, обрабатывая свои две десятины.
– Конечно, этого недостаточно, но я прирабатываю себе починкой часов и слесарными работами.
– Ну уж это ни в чем не сообразнее. Генерал, и чинит часы! Нет уж, поезжайте лучше в город подобру-поздорову.
– Куда же я поеду, когда в городе нигде у меня нет пристанища и нет средств для жизни.
– А это уже не наше дело. Вы в свое время, перегоняя нас с места на место, выселяя из одного города, не разрешая жить в другом, не заботились о том, куда нам деться. Теперь нас так же мало интересует, куда вы денетесь.
Комиссар был из евреев и, очевидно, намекал на черту оседлости{133}. Тем разговор и кончился.
В тот же день из любопытства пошел я в пролетарскую столовую «Имени комиссара Володарского» (он же Коган){134}, убитого в Петрограде весной 1918 года. На видном месте, подобно царским портретам, висели большие фототипические портреты Ленина, Троцкого и Володарского. Вокруг грязь, мерзость, беспорядок. Обед стоил четыре рубля и состоял из так называемых щей, в сущности воды, в которой плавало несколько лепестков кислой капусты и маленькие кусочки сушеной воблы, и затем полрыбки той же сушеной воблы, поджаренной на каком-то жиру и обсыпанной вместо сухарей овсяными высевками, и двух отварных картофелин. Хлеба ни крошки. Для того чтобы утолить нормальный аппетит, надобно было бы съесть по крайней мере четыре таких обеда. Несмотря на такую высокую цену и скудность обеда, столовая была полна, и все заготовленные обеды не только расходились полностью, но даже не хватало многим желающим.
Глава X. Вторичный призыв меня на службу и мое бегство
Итак, когда я избавился от одной беды, пришла другая. Я освободился от службы в Красной армии, но надо мной повис дамоклов меч выселения. По собственному почину выселяться я не хотел, поэтому решил ждать принудительного выселения. К этому я начал постепенно готовиться, ликвидируя свои дела в деревне и строя различные предположения, как и чем я буду жить в городе и в каком. Но вот новая беда пришла не с той стороны, откуда я ожидал ее.
Но прошло и месяца после моего возращения к себе в усадьбу, как в январе 1919 года ко мне вновь начали присылать анкеты из волостного комиссариата, опять все с теми же пунктами, иногда лишь стоящими в другом порядке.
Я приписывал это тому, что сменились военные комиссары. После землемера, который был очень приличным человеком, был назначен бывший урядник[46], «пострадавший» при старом режиме за взяточничество и какую-то уголовщину. Его сменил какой-то бывший солдат. Но причина, как оказалось, была иная. И вот в начале марта (по новому стилю) я получил так же внезапно, как и в первый раз, предписание явиться в уездный город на переосвидетельствование, которому подлежат все офицеры без исключения, независимо оттого, по каким болезням они не были бы освобождены. Кроме того, там же упоминалось, что ст. 37 расписания болезней, в числе некоторых других статей, отменялась{135}. Предписание я получил утром 5 марта, а переосвидетельствование в уездном городе было назначено на 6 марта. Таким образом, на сборы в дорогу у меня было только несколько часов времени. Соседний дьякон, которому я выполнил несколько заказов безвозмездно, предложил мне отвезти меня на своей лошади на станцию. Это дало мне экономии два часа времени.
Имея уже опыт первой своей поездки в уездный город, я сделал некоторые изменения в составе тех вещей, которые брал с собою. Так, например, я отказался от второй пары сапог, занимавшей много места и тяжелой, а взамен того я взял с собой весь имевшийся у меня запас сахара (фунта три с лишком), махорки (четверть фунта) и папирос (около 300 штук), так как все эти предметы очень выгодно можно было менять на хлеб. Кроме того взял самые необходимые мелкие слесарные инструменты, предвидя возможность путешествия пешком по деревням. Все эти вещи я разместил в альпийском мешке, носимом за плечами, и в ручном кожаном саквояже. Последний за время моего пешего путешествия немало смущал меня, так как своим опрятным видом нарушал общий мой ансамбль.
Денег у меня нашлось всего лишь около 350 рублей николаевскими кредитками и рублей около 100 керенками[47].
Провизии захватил с собой на 10 дней, общим весом в 10 фунтов[48]. Весь багаж весил немногим более пуда[49].
В уездном городе на следующий день, то есть 6 марта, явился я в ту же приемную комиссию, как и в первый раз. Состав ее только был несколько иной, но председатель, помощник уездного военного комиссара и военный руководитель были те же. Доктор задал мне тот же стереотипный вопрос о том, что не могу ли я на что-либо пожаловаться, я так же, как и в первый раз ответил, что, кроме близорукости, никаких органических недостатков за собою не знаю. В результате на выданном мне ранее удостоверении о негодности была сделана отметка, что я признан годным на административные должности.
Тотчас же из приемной комиссии отправился я в комиссариат, чтобы узнать, чего мне ожидать дальше. Так как прием еще не окончился, то в комиссариате я не застал ни комиссара, ни его помощника, занятых приемом, а от начальника мобилизационного отдела, бывшего офицера (как выяснилось из разговора с ним, служившего во время войны этапным комендантом[50] на Западном фронте и знавшего меня по фамилии) я узнал, что теперь могу возвратиться к себе домой и там ожидать вызова; что приемные списки уездный комиссариат должен представить в штаб округа к 10 марта, и затем уже оттуда, а то, может быть, из Москвы, последует мое назначение, но что, по всей вероятности, ждать мне придется недолго, так как, судя по всему, советское правительство нуждается в офицерах со служебной подготовкой, подобной моей, в частности же обо мне был уже запрос.
Я выслушал эти сведения с таким видом, что мне очень приятна перспектива скорого назначения, а следовательно, и материального благополучия, и, поблагодарив его, ушел из комиссариата. Это было около четырех часов дня. В этот день все равно ничего нельзя было предпринять, кроме того, надо было обдумать, что мне делать. Поэтому я решил переночевать в гостинице, запастись свежими силами после проведенной без сна во время переезда ночи и на следующий день уже отправиться туда, куда Бог на душу положит.
133
Чертой оседлости называлась в Российской империи граница территории, за пределами которой евреям запрещалось постоянное жительство. Она охватывала 15 южных и юго-западных губерний, а также все 10 губерний Царства Польского. При этом на целый ряд категорий еврейского населения черта оседлости не распространялась: на купцов 1-й гильдии (с домочадцами, слугами, приказчиками и др.), почетных граждан, военнослужащих, отслуживших в армии унтер-офицерами и офицерами, лиц с высшим образованием, отслуживших в армии рекрутов, ремесленников, прислугу и т. д. Выселение же применялось лишь в случае нарушения закона, а не по произволу местных властей.
134
Автор ошибается: настоящими именем и фамилией революционера, известного под партийным псевдонимом В. Володарский (11.12.1891–20.06.1918) был не Коган, а Гольдштейн Моисей Маркович. Он в 1905 г. вступил в Бунд, затем примкнул к украинским социал-демократам, активно участвовал в антиправительственном движении, арестован был только в 1911 г. Приговорен к ссылке в Архангельскую губернию, но уже в 1913 г. по амнистии освобожден, после чего эмигрировал в США, где с Л. Д. Троцким и Н. И. Бухариным издавал газету «Новый Мир». В мае 1917 г. прибыл в Россию, вступил в РКП(б), стал членом Президиума Петросовета и Президиума ВЦИК. В 1918 г. назначен комиссаром печати, пропаганды и агитации Союза коммун Северной области. Руководил разгромом небольшевистской печати, организовывал подтасовку результатов выборов в Петросовет, став для всех «главным душителем свободы слова». Был убит в Петрограде боевиком партии эсеров.
46
Это звание в казачьих войсках: старший урядник соответствовал в армии званию старшего унтер-офицера, младший урядник – младшему унтер-офицеру.
135
Подобные мобилизационные мероприятия проводились на местах с начала 1919 г. Широкие масштабы они приняли несколько позже – летом 1919 г. Так, 27 июня 1919 г. председатель Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкий направил во Всероглавштаб телеграмму с требованием принять «самые энергичные меры к пополнению армии лицами командного состава», для чего «аннулировать не менее 75–80 % данных отсрочек». Управление по командному составу разработало инструкцию губернским особым комиссиям, которые должны были рассмотреть дела «всех без исключения кадровых офицеров», при этом предоставленные ранее отсрочки бывшим офицерам «следовало считать аннулированными».
47
Николаевские кредитки – государственные кредитные билеты Государственного банка Российской империи; керенки – казначейские знаки образца 1917 г., выпускавшиеся как Временным правительством, так и СНК.
48
Около 4,5 кг.
49
16 кг.
50
Комендант этапа – пунктов для ночлега и дневок войск во время передвижений в тыловых районах.