Страница 31 из 42
– Сестра, вы куда? Видите, сколько прибыло раненых? Нужна помощь!
– Доктор, я после дежурства…
– А! Ну, хорошо. Поешьте и приходите помогать. А отдыхать потом будем. Много раненых совсем еще не осмотрены! Особенно из тех, кто ночью прибыл…
Пошла пешком. День был прекрасный. Я очень устала, но свежий воздух освежил и подбодрил меня. Около подъезда гостиницы стоял Гайдамакин.
– Гайдамакин, давай скорее горячей воды, а потом кофе. Я только поем и опять иду в госпиталь. Какие новости есть у тебя?
– К вам заезжала генеральша Зубова. Просила позвонить, как только вернетесь домой.
– Хорошо. Неси воду скорее; да и кофе вместе!!
Я помылась, выпила кофе и хотела сразу же идти обратно. Но сон и усталость взяли свое… Я прилегла и моментально заснула. Мне казалось, что я спала одну минуту, когда от стука в дверь я проснулась. Но было всего два часа дня.
– Барыня, генеральша Зубова приехали, – доложил Гайдамакин.
– Проси сюда! – я соскочила с кровати, вышла в коридор и пошла навстречу поднимавшейся по лестнице Екатерине Михайловне.
– Здравствуйте! Простите меня, что я не позвонила вам.
– Здравствуйте, Тина Дмитриевна! Что с вами? Мы с мужем забеспокоились. Не звоните, не приезжаете…
– Я работаю в госпитале! Сегодня была дежурная и сейчас опять пойду туда.
– Много раненых?
– Очень много! Не успеваем перевязывать; не хватает персонала; а новых раненых все подвозят и подвозят!.. Нас, сестер, всего только пять. У меня на руках еще кухня. Принимаю продукты; смотрю, как развешивают порции мяса и отпускают раненым еду…
– Знаете, нужно немедленно организовать общественную помощь! А насчет персонала я сейчас же заеду к медицинскому инспектору! Он у нас вчера был и говорил, что здесь много врачей и сестер милосердия, бежавших из Сарыкамыша!..
– А что нового есть о Сарыкамыше?
– Ничего пока! Никаких сообщений и никакой связи нет. Но муж говорил, что сюда пришли свежие войска и что-то предпринимают.
– Извините, Екатерина Михайловна, мне нужно идти в госпиталь.
– Я вас подвезу. А потом поеду к инспектору.
В три часа я была в госпитале. За мое отсутствие привезли еще немало раненых…
– Нет больше мест на койках! Будем класть на пол, – сказал доктор Божевский.
Но к вечеру получили телефонограмму: «Приготовиться к приему трех тысяч раненых». Поднялась целая паника! Как приготовиться?! Куда поместить еще три тысячи человек, когда помещение уже и так переполнено! Нужно теплое помещение, еда, перевязочные материалы! Нужны руки, чтобы накормить и перевязать…
Старший врач хватается за голову:
– У меня нет места и для этих-то, – показывая на лежавших и сидевших на полу раненых, которые занимали всякое свободное место.
Позвали на совещание заведующего хозяйством, врачей и даже сестер. Но в это время пришли какие-то военные и прямо обратились к старшему врачу с заявлением, что они должны обсудить с ним вопрос об устройстве новых раненых, которые уже находятся на пути в госпиталь…
Они сели за наши канцелярские столы и стали совещаться. А мы, сестры, за ненадобностью, пошли делать свое сестринское дело к нашим раненым…
– Сестра! Меня не осматривали еще, но рана очень болит; кость у меня прострелена, – говорит раненый казак.
Я нагибаюсь, чтобы посмотреть, как наложена повязка. Казак лежал на полу, укрывшись своим полушубком. Я откинула полу полушубка: нога – как бревно, толстая. Повязку прикрывала разрезанная штанина суконных шаровар.
– Сейчас я принесу что-нибудь подложить под ногу.
Я принесла большой кусок ваты и стала осторожно обкладывать под ногу, стараясь не шевелить ее. И только подсунула пальцы, сразу почувствовала горячее, посмотрела на пальцы – кровь!
– Да вы, сестрица, смелее: нога-то в лубке, – говорит казак, стараясь подбодрить меня. Я положила вату под ногу и пошла сказать доктору, что у раненого кровотечение.
– Где, где он? Несите его в операционную!
– Санитары! Вот этого – на носилки и несите в операционную.
Двое взяли носилки с раненым, а один взял его полушубок и сумку. Оставлять на полу нельзя. Казак еще не записан, и вещи его не сданы; могут пропасть – затеряться…
Принесли. Положили на стол, шаровары и кальсоны сняли; разрезали повязку, сняли лубки. Все было в крови. Доктор осмотрел рану. Нашел в ней осколки раздробленной кости.
После операции я уложила раненого на койку. Для этого пришлось снять с койки и положить на пол менее тяжело раненного.
Подошел доктор Беляев и сообщил, что решено открыть для приема новых раненых другое здание – напротив.
– Сестра! Старший врач только что распорядился, чтобы переменить повязки раненым, которые в этом нуждаются; накормить вновь прибывших и собрать всех в дорогу. Поезд подадут к девяти часам вечера… Скорее за работу! Да, еще новость: вон, посмотрите, пришли еще сестры и врачи помогать нам.
Все это нам сообщил на ходу доктор Беляев.
Легко сказать! Переменить повязки, подбинтовать, накормить и приготовить к отправке на поезд пятьсот человек, из коих половина не могут ходить, а другая половина не имеет рук, чтобы поесть и одеться самому!.. А как это все выполнить?! На каждого раненого надо потратить по крайней мере полчаса времени, чтобы его перевязать, покормить и одеть. Но сами раненые так хотят поскорее уехать подальше от наших – страшных – мест, что, когда подходишь к ним, говорят:
– Сестрица, у меня повязка не промокла.
Другой уверяет, что он сам может одеться. Третий заявляет, что он не голоден… И, конечно, при таком настроении у всех – дело подвигается скорее. Раненых выносят и кладут на подводы, а кто может идти сам, идет и садится на эти огромные фургоны. Наконец все погружены и готовы трогаться на вокзал. Но и тут без сестры не обходится:
– Сестра Семина, вы будете сопровождать раненых из третьей палаты, там двое тяжелораненых; у одного осколок в животе. Скажите поездному врачу, – говорит доктор Михайлов.
Залезаю в фургон, где высоко, на толстом слое сена, лежат раненые. Фургон трогается. При каждом толчке раненые стонут, а я кричу вознице: «Тише, тише!» Но снег, скованный морозом, как стальной, и каждый маленький комок, попавший под колесо, встряхивает фургон и доставляет новые страдания раненым… Никакой помощи сестра на таком коротком расстоянии оказать не может, но раненых одних отпускать не полагается. Как только фургон остановился на платформе около санитарного поезда, я спрыгнула и пошла к вагону. Дверь из вагона открылась, и оттуда вышли санитары и врач.
– Доктор, вот в этом фургоне двое тяжелораненых, один в живот.
– Хорошо! А список раненых у вас?
– Нет, список привезут в одном из последних фургонов.
Я сдала своих раненых, забралась на сиденье рядом с возницей, и мы поехали обратно в госпиталь.
Эту дорогу, от госпиталя и до станции, каждый фургон проделывает раз десять за вечер, пока не перевезут всех раненых. Когда мой фургон въехал во двор госпиталя, я увидала у противоположного здания, которое приготовили к приему новых раненых, целый ряд таких же фургонов, как и мой. Но было видно, что эти приехали издалека – лошади были сплошь покрыты инеем.
– Ну что, сестра, благополучно довезли? И сдали? – спрашивает доктор. – Теперь сразу примемся за вновь прибывших… Человек двадцать придется оставить для немедленной операции! А может быть, и больше. Сестра, берите карандаш и бумагу и записывайте. А я буду осматривать и говорить вам, что записывать.
Есть такие раненые, которых сразу нельзя отправлять; нельзя трогать их с места: нужно дать ранам немного поджить, надо остановить кровотечение. Страшные раны в голову, живот, в грудь. Или когда перебиты большие кровеносные сосуды. При малейшей неосторожности происходит смертельное кровотечение.
– Сестра! Раненые готовы к погрузке. Можно выносить?
– Выносите, выносите.
– Сестра, где списки раненых? Этого включите к отправке, – говорит доктор.
Я записываю имя, фамилию и род ранения, зову санитаров, спешно одеваем, и санитары выносят на подводу. Наконец последний вынесен! Сразу наступает в палатах тишина… И только теперь чувствуешь, как устала! Хочется сесть и забыть все…