Страница 3 из 15
Новая власть неизменно рушила налаженный быт, будила самые низменные помыслы. В образцовом лазарете с приходом красных весь персонал остался прежний. Однако очень быстро, само собой, служба стала нестись небрежно, полы перестали тщательно мыть, младший персонал начал прекословить. Опять-таки, подобных наблюдений в ходе революции сколько угодно. Читатель может вспомнить и блистательные эпизоды из «Собачьего сердца»: «Пусть! Если социальная революция – не надо топить». В многочисленных клубах и кинематографах появлялись, как иронизирует автор, трогательные объявления с просьбой не грызть семечек, но помогали они мало.
Савченко подробно описывает, каким нехитрым, но верным способом втягивали интеллигенцию и чиновничество на советскую службу. Альтернатива, при стремительном огосударствлении всей жизни, оказывалась совершенно элементарной: или мой клозеты в качестве «общественных работ» и не имей куска хлеба, или ставь свою квалификацию на новую, советскую, службу и получай паек.
Однако автор видит и несломленных людей. Собственно, он сам таков. Мимоходом упоминается разговор о белогвардейской организации в буденновских частях. Сам он состоял в организации, готовившей восстание. Без подробностей автор упоминает о концлагерях, бунтах в них, побегах, неизменных расстрелах. Показательно, что находились немногочисленные штатские упрямцы, которые сносили всякого рода общественные работы, но на советскую службу не шли. Автор пишет о екатеринодарском семействе, которое было искренно шокировано, увидев его в форме красного командира. Отношения восстановились, только когда он объявил, что вошел в ряды РККА как разведчик.
Савченко отмечает интересную разницу в проявлениях большевизма в городе и станицах. За пределами города он был мягче, с настойчивым стремлением изымать ресурсы, но до времени не вмешивался во внутреннюю жизнь. Автор выводит такую формулу: «В станицах большевизм был коркой, под которой пульсировала, вопреки всем декретам, почти прежняя жизнь». Но все же не совсем прежняя. Очень любопытны наблюдения автора о проникновении нового быта в кубанскую станицу. Он пишет о том, что местная молодежь оказалась весьма падкой на «разврат», хулиганство, гулянье с красноармейцами. Девицы легко принимали подарки в виде награбленных колец, отрезов и т. п. Станичный врач жаловался на обширную клиентуру молодых казачек, о чем прежде и помыслить было нельзя. Малолетние дети играли в красных и белых. Все желали быть красными, стать комиссаром – верх удовольствия. И это происходило в семьях, из которых едва ли ни в каждой кто-то был в белых, погиб или скрывался в зеленых отрядах.
Савченко встречает однокашника – сотрудника политотдела 33-й стрелковой дивизии Красной армии. Перед нами разворачивается картина убеждений русского коммуниста с университетским значком. Да, революция – это насилие, нас понимает лишь малая часть России, народ – не более чем стадо. Но насилие во имя светлых идей. Предстоит глубокая переделка человеческой психики. Таков ход рассуждений рационального коммуниста. Вскоре состоится встреча со старым университетским другом – также политработником и убежденным коммунистом. Автор улавливает мотивы, уже знакомые ему по недавней аналогичной беседе: насилие как принцип, народ – ребенок. Революцией надо пользоваться, так как латать тришкин кафтан бесполезно, нужны настоящие перемены. «Страшно интересно жить», «мировой сдвиг» все равно состоится, даже если и не победим. Интеллигентный коммунист при этом видит ужас Чрезвычайки. Савченко подробно передает эти беседы, видно, ему самому они были интересны и нужны. Он делает вывод: нынешние большевики не только разрушители, но и фанатики новой жизни. Это очень глубокая тема. Савченко имел возможность видеть, как формируется советская номенклатура: новоназначенный министр торговли и промышленности Сибири – консерваторский студент. И он даже готов почитать книги о Сибири, в которой не бывал – «подготовиться» к должности.
Сослуживцы автора уже по Красной армии – интеллигент с университетским образованием, бывший меньшевик, а ныне партийный коммунист, комиссар инспекции кавалерии армии, Понамарев, командир и комиссар запасного кавалерийского дивизиона, который не преминул заявить, что ехал с Лениным в пломбированном вагоне (в доступных списках такой фамилии не значится, поэтому, видимо, он привирал и таким образом добирал себе веса). Последний – человек не военный, циник, легко забывающий о службе, когда есть на кого ее свалить, молодожен, более всего хлопочущий о переезде к себе супруги. При этом, по мнению Савченко, обладатель некоего секретного мандата от самого Ленина, который обеспечивал ему особое положение в местной большевистской иерархии. Будучи арестованным, наш герой попадает к следователю-интеллигенту. Это не облегчало участи арестованного, но избавляло от мордобойных приемов следователей из низших сословий, которые сводили весь допрос к скорейшему получению признательных показаний.
Сверхреволюционный буденовец в лазарете грозит перебить всякую контру, но под подушкой держит узелок с награбленными драгоценностями. Савченко видит и классического революционного пройдоху, который понимал всяческое комиссарство как кратчайший путь к обогащению и выходу в начальство.
Вообще, официальный коммунизм, как он видится автору, и его реальные проявления составляли причудливые контрасты.
Имея несколько свободных недель как выздоравливающий пленный Савченко много видит в городе, который на глазах превращается в коммунистический центр. Очень ценны наблюдения пленника о первых неделях красной власти. В годы Гражданской войны выходил журнал «Революция и церковь», в котором печатались подробные отчеты о вскрытии мощей святых. И Савченко видит, что цветные плакаты подобного содержания быстро возникли на заборах «освобожденного» Екатеринодара. Он замечает автомобили, с которых разбрасывается агитационная литература. Как грибы после дождя растут всевозможные клубы. На перекрестках улиц устанавливали граммофоны, и улица оглашалась выступлениями Ленина, Троцкого и других вождей. Столь же активно создавались библиотеки, которые, собственно, не являлись таковыми, а представляли собой агитпункты. В этих библиотеках обнаруживалась только агитационная литература, которую можно было не возвращать, а, напротив, следовало «передать товарищу». Книги дореволюционного издания могли выдаваться лишь по особым распоряжениям. С горечью пишет автор: «Интеллигенты стояли за библиотечным прилавком и раздавали коммунистическую литературу, которая призывала к погрому интеллигенции и буржуазии».
Вообще, искусству уделялось повышенное внимание. Стремительно возникали студии, театры, вечера, на которых царили футуристы.
Савченко берется читать бухаринскую «Азбуку коммунизма», которую, еще более вульгарно, чем диктует сам оригинал, представлял полуграмотный агитатор. Тем временем приходится осваивать заново и обыкновенную азбуку. Уже на красной службе рапорт автору приходится переписывать трижды – «ять» и «твердый знак» «предательски проскакивали на свои места».
В напористой агитации в ходу выражения типа «Крестовый поход против буржуазии». Подобные обороты в революционные годы встречались нередко. В одной из провинциальных корреспонденций было написано про деятельность контрреволюционеров: «Призвав на помощь всех богородиц, начали свою дьявольскую работу». Красная агитмашина переосмысливала и пускала в оборот привычные фигуры речи.
С массами только что плененного офицерства новые власти поначалу ведут себя лояльно. Собираются офицерские митинги. Недавний штабс-капитан, а ныне красный командарм-IX Левандовский выступал эффектно, офицеры хлопали. Комиссар армии, опять-таки с университетским значком, рассуждал о том, что белые генералы – выскочки, а весь лучший генералитет – в Красной армии. Комиссар называл и имена тех людей, которые красными не были или позднее перешли к белым. Наряду с Брусиловым, Гутором, Зайончковским, Каменевым (отнюдь не генерал!) назван и Андогский, перешедший к белым, и Лечицкий, весьма условно состоявший в РККА несколько месяцев до своей смерти. В положении офицерства предсказуемый разброд. Кто-то начинает искать пути в армию победителей, кто-то выжидает. Лишь небольшая часть пытается организовать восстание. К штабу подпольщиков примыкает и автор. Об этом в воспоминаниях говорится очень скупо. Он замечает вскользь, что к заговору примыкали и старые красноармейцы. Идея заключалась в том, чтобы поднять восстание во время первомайского парада, замкнуть на площади отборные части, выведенные на парад, и захватить власть. В ночь перед выступлением последовали аресты. На заборах появился список из 25 расстрелянных. Многочисленное офицерство согнали в концлагеря. Савченко пишет о страшном лагере на кирпичном заводе. В других импровизированных лагерях режим был гораздо спокойнее. Еще одна черта эпохи – абсолютное своеволие местных начальников. Автор уцелел, но надежды на переворот пришлось оставить. Интересно, что в этот же красный праздник инцидент произошел и в Ростове-на-Дону с участием 1-й конной армии. Заключенный Б. М. Думенко кричал в окно, что армия его, а не Буденного. В рядах некоторых частей было движение за освобождение Думенко из-под стражи[6]. Большевистские карнавалы бывали опасны для самих их организаторов! Летом 1920 года последовала очередная офицерская регистрация, на этот раз весьма глубокая, захватывавшая и тех, кто уже два года служил в РККА. Автор вновь на весьма опасной грани, но сослуживцы освобождают его от угрозы разоблачения. Феномен регистрации отмечен во многих мемуарах. Офицеры не у дел, без привычной среды, без средств к существованию оказываются весьма податливы на всякого рода устрашения. Например, перспектива высылки на север очень быстро склоняла к позорной петиции в пользу советской власти, которую готовы были подписать многие регистрируемые. Революция вообще умела заходить с «неудобной» стороны.
6
См.: Новак В. Кавалерия Семена Буденного на фронтах Гражданской войны в России и польско-советской кампании (1918-1920) // «Атаманщина» и «партизанщина» в Гражданской войне: идеология, военное участие, кадры. Сб. статей и мат-лов / сост. и науч. ред. А. В. Посадский. М., 2015. С. 350.