Маргарита Бургундская

– Потому, что вашего благородного батюшку зовут Ангерран де Мариньи, и они с Карлом де Валуа смертельно ненавидят друг друга. Понимаете? Будь вы дочерью Клода Леско, вы были бы счастливы.

– Увы, но, похоже, тут ты права. Моего отца все боятся… да и как не бояться первого министра короля! С тех пор, как я узнала это, Жийона, мне кажется, что я живу в каком-то кошмарном сне. Где те славные времена в Ла-Куртий-о-Роз, когда я не думала ни о чем, кроме моих цветов, когда самой большой из моих печалей был вид гусеницы на розе, когда о батюшке я и не думала иначе как о честном торговце! Почему я не осталась в этом блаженном неведении, почему я на самом деле не могу быть дочерью торговца гобеленами?!.. Я чувствую, что погибаю, и, кажется, напрасно я противлюсь судьбе. Дочь Ангеррана де Мариньи, дочь королевы Франции, я приговорена, так как доказательство былых ошибок должно исчезнуть!

Миртиль зарыдала. Жийона смотрела на ее слезы без каких-либо эмоций. Она соврала, когда заявила, что когда-то любила Миртиль.

Жийону переполняла жажда мести.

Она поклялась, что Симон Маленгр жизнью заплатит за тот страх, который ей довелось пережить, и особенно за кражу ее бедных милых сердцу экю.

– Вам не стоит опасаться ни вашего отца, ни королевы, – живо сказала она. – Опасность для вас исходит не от них.

Миртиль горестно покачала головой.

– Опасность, – продолжала Жийона, – это граф де Валуа. Как жаль, что этот человек не довольствовался одной лишь ненавистью к вам как к дочери Мариньи!

– А что еще он может? – спросила Миртиль с очаровательным простодушием.

Жийона улыбнулась, подошла к девушке и прошептала:

– Граф впервые вас увидел, когда приехал в Ла-Куртий-о-Роз, чтобы вас арестовать. Что я могу сказать? Любовь графа еще более опасна, чем его ненависть. А вы сейчас как раз и находитесь в доме графа де Валуа!

Миртиль издала крик ужаса. Ею овладел невыразимый страх: выпад Жийоны достиг цели. Для Миртиль ненависть Валуа и все ее последствия были одним несчастьем, и закончиться это несчастье, при самом худшем раскладе, могло лишь насильственной смертью. Но любовь Валуа – то был гнусный позор, бесчестие, более жуткое, чем клеймо палача. Миртиль уже даже забыла, что Жийона ее предала и может предать снова. В голове у нее вертелась лишь одна мысль: немедленно бежать от этой любви, неизбежная угроза которой явилась теперь ей со всей очевидностью. Жийона продолжала:

– Если я и призналась в тех преступлениях, что совершила против вас, то лишь потому, что раскаиваюсь. Вы мне верите? Я постараюсь вас спасти. Я хочу этого всем сердцем. И лишь я одна могу спасти вас от Валуа или, по крайней мере, лишь я одна могу принять необходимые меры. Пока же они ограничиваются одной-единственной: нужно предупредить мессира Буридана…

При имени жениха лицо Миртиль немного просветлело. Сердце ее застучало, и она прошептала:

– Да… если бы Буридан знал, где я, он бы все на свете перепробовал, лишь бы меня спасти…

– Вот и я о том же подумала, – живо сказала Жийона. – Если всего-то и нужно, что предупредить мессира Буридана, я могу взять это на себя… если вы мне, конечно, скажете, где его искать?

– Если он на свободе, если он сумел бежать из Пре-о-Клер, то вы наверняка найдете его в особняке д’Онэ, что на улице Фруадмантель, но…

Миртиль уже собиралась высказать свои опасения насчет ареста Буридана, как у нее вдруг зародилось подозрение:

Да, Буридан был свободен! Да, он мог бежать! И к ней, Миртиль, подослали Жийону, чтобы выведать его убежище! И именно она, его невеста, его сейчас предавала!

Миртиль резко умолкла и, побледнев, отступила на пару шагов. Жийона поняла, что происходит в ней.

– Вы не доверяете мне, и это совершенно естественно, – сказала она, – но клянусь вам моим местом в раю – если мне, конечно, вообще посчастливится попасть в рай – клянусь моим спасением, я вас не предам. Прощайте и не бойтесь. Если я найду мессира Буридана, действовать будет он, если же нет, то я буду действовать сама. Я хочу, чтобы вы ускользнули от Валуа, и это не просто расплата за мои прошлые грехи, но и мой собственный интерес.

С этими словами, немного успокоившими бедное дитя, Жийона удалилась.

– Уж этот мой дорогой Маленгр! – ухмылялась мегера, уходя. – Какое это будет удовольствие – видеть, как он поджаривается на медленном огне, как и обещал монсеньор! Поскольку малышка Миртиль все-таки убежит. И кто подготовит ее побег? Ты, мой славный Симон!.. Что же до того, что станется с нею после – это уж мое дело. Все у меня будет, все – и месть, и богатство!..

II. Королева тоскует

В то время, как Мабель все еще укрывала Миртиль в своем тайном прибежище, а Валуа, следуя советам Маленгра, принимал решение убить пленницу; в то время, как Жийона отправлялась на поиски Буридана, Маргарита Бургундская, уединившись в своих покоях в Лувре, терзалась смертельной печалью. Доступ к ней имели одни лишь принцессы Жанна и Бланка, которые и пытались, как могли, развеять ее скуку.

Король, обрадовавшись, что угроза болезни так скоро рассеялась, вернулся к своим обычным занятиям, но, дабы достойно отпраздновать столь значимое событие, как выздоровление королевы, приказал устроить народные празднества.

Его камердинер, коему дозволено было говорить королю всю правду в глаза, заметил, что, поскольку госпожа королева и не болела, то и не стоит приглашать в Париж народ для празднования ее выздоровления. Пребывавший в хорошем расположении духа Людовик на это отвечал:

– Это на тот случай, если позднее королева все же заболеет и выздоровеет. Обольщаться еще рано. Но, раз уж ты нашелся, что возразить, я хочу, чтобы по этому поводу состоялся праздник дураков, и королем дураков будешь именно ты.

Слуга короля не воспринял эту угрозу всерьез, и зря: вскоре мы увидим, что несчастному камердинеру лучше было бы в тот день промолчать.

Этот проект народных гуляний по подобию ежегодного праздника дураков настолько воодушевил Людовика, что он тотчас же созвал совет и принялся изучать сей вопрос с той серьезностью, с какой ему следовало бы относиться к делам первостепенной государственной важности.

Тем временем королева, томно лежа в длинном кресле – глаза закрыты, лоб нахмурен, на губах горькая усмешка, – вновь и вновь мысленно возвращалась к последним, столь сильно ее удивившим событиям. И суеверным рефреном на ум ей приходило всё то же слово:

– Проклял… Готье меня проклял… Мне не следовало показываться на верхней площадке Нельской башни…

Она приоткрыла глаза и увидела двух своих сестер, занятых вышиванием красивых узоров.

– Бланка, – промолвила она, – Жанна, вы слышали, что проклятие, произнесенное при определенных обстоятельствах, может повлиять на жизнь, изменить ее течение и в конце концов привести к смерти?

– О каком проклятии ты говоришь, дорогая сестрица?

– Какая разница! – нетерпеливо воскликнула королева. – Вы не ответили на мой вопрос. Ох! Знали бы вы, сколько вопросов крутится в моей бедной голове! – продолжала она уже шепотом. – Что стало с Мабель? Что стало с ней… с ней… моей дочерью… моей соперницей? Ох! Держать этих людей в своих руках и…

Она неожиданно замолчала, вскочила на ноги и принялась лихорадочно расхаживать по комнате, а затем сказала:

– Жанна, Бланка, послушайте меня. Пока эти люди живы, покоя не видать ни мне, ни вам.

Принцессы вздрогнули.

– Стоит любому из них заговорить, – глухо продолжала королева, – и тайны Нельской башни таковыми быть перестанут, а это означает конец для нас всех… постыдную и ужасную смерть в какой-нибудь темнице.

Побледнев, Жанна и Бланка переглянулись. Для них тоже это было незримым мучением, портившим теперь им жизнь. Но, менее подверженные риску в связи с отсутствием их дражайших супругов, они старались успокоить эти тревоги, или, по крайней мере, их не показывать.

– Их нужно найти, – сказала Жанна. – Филиппа и Готье д’Онэ должна постигнуть та же судьба…