Страница 15 из 19
День ли был на дворе или же ночь – этого он тоже не знал, так как в камеру его не проникал даже лучик света.
Действительно, дом Валуа, организованный по подобию Лувра, похожий на крепость, располагал, как и все тогдашние особняки сеньоров, собственными темницами, собственной камерой пыток, собственным позорным столбом и собственной же виселицей, которая высилась на вершине башни, расположенной неподалеку от того места, где позднее предстояло появиться одной из башен Бастилии.
Прохожие, поднимая глаза на эту башню, довольно-таки часто видели чей-нибудь болтающийся на перекладине труп, зловещим часовым вставший на охрану Парижа.
И тогда прохожие говорили друг другу:
– Похоже, этой ночью монсеньор де Валуа вершил суд.
Именно в подземельях этой башни, где имелась также и комната для допросов, точнее – для пыток, были оборудованы темницы сеньора графа де Валуа, если слово «оборудованы» вообще применимо к примитивному устройству этих низких залов, вся обстановка которых ограничивается толстой цепью, прочно закрепленной на стене железными скобами.
Незадачливый Маленгр, ставший жертвой своей собственной алчности и расчетливости, находился, стало быть, в одной из таких темниц, не осознавая, сколько уже времени длится его заключение. Голода он не испытывал, но вот горло его обжигала невыносимая жажда.
– Ох! – простонал в этот момент несчастный узник. – Неужели я буду вынужден умереть от жажды? Чего бы я только ни отдал за то, чтобы хоть на минутку оказаться в кабачке Кривоногого Ноэля! О! Окажись я там, заказал бы целый кувшин ячменного пива, и самого свежего! – Он вдруг остановился, услышав шум за дверью. Кто-то пришел. Кто-то отодвигал запоры!..
Тогда, в неистовом порыве страха, он резко распрямился. Тогда он забыл о мучившей его жажде. Тогда он упал на колени, попытался поднять закованные в цепи руки и зарыдал:
– Пощадите, монсеньор! Не убивайте меня! Позвольте мне умереть здесь от жажды! Раз уж вы решили, что я должен умереть, какая вам разница, как я умру – от жажды или с веревкой на шее?..
Взрыв хохота был ему ответом.
Симон Маленгр поднял бледное лицо и увидел Жийону – похожая на одного из тех призраков, что наводняют наш мозг в часы горячки и кошмаров, та вошла в камеру, тихо притворив за собой дверь. Закрепив принесенный с собой факел в специальном зажиме в углу камеры, Жийона повернулась к Маленгру и села напротив него.
С этим безмятежным видом и безразличными жестами она и в самом деле напоминала одно из тех видений, что являются невесть зачем невесть откуда, и вы ждете не дождетесь, когда же они исчезнут.
Села она прямо на плиточный пол в трех шагах от Маленгра, окинула его долгим взглядом, а затем расхохоталась.
Маленгру пришла в голову мысль, которую он счел гениальной, но от которой любой, кто присутствовал бы при этой сцене, неизбежно бы содрогнулся:
Он тоже расхохотался.
То было ужасно. Смех Жийоны – злой, желчный, предвещавший конец удовлетворенной мести; смех Маленгра – дрожащий на редких, расшатанных зубах, пробегающий по этим искривившимся от страха губам; эти два смеха столкнулись, соединившись в преотвратительнейшую амальгаму.
Жийона вдруг перестала смеяться; Маленгр – тоже.
– Итак?.. – проворчала Жийона.
– Итак?.. – повторил Маленгр в тревожном хрипе.
Воцарилось долгое молчание. Затем Симон Маленгр промолвил:
– Если это была шутка, то весьма удачная! Впрочем, иного, Жийона, я от тебя и не ожидал!
– Правда ведь, удачная мысль меня посетила? – сказала Жийона с такой интонацией, что беднягу едва удар не хватил. – Подумать только, мой дорогой Симон, – ты всецело в моей власти, не можешь даже пошевелиться, и стоит мне только захотеть, как тебя тут же схватят и поволокут в камеру пыток. Вот сейчас ты ухмыляешься, но только подумай, какое будет у тебя лицо, когда тебя потащат на костер, когда ты начнешь поджариваться…
Из груди Симона Маленгра вырвался жуткий стон.
– Да что это с тобой такое? – вопросила Жийона. – Или ты не знал, что тебе предстоит быть поджаренным на медленном огне? Я попросила монсеньора: «Не отправляйте его на костер, сеньор граф…»
– Славная Жийона! – пылко воскликнул Маленгр.
– Просто прикажите повесить его на вершине вашей главной башни, – продолжала Жийона с самым спокойным видом.
– О! – простонал Маленгр, заскрежетав зубами. – О! Чертова злодейка! О! Мерзкая уродина! О! Дьявольская потаскуха!
– И знаешь, что мне на это ответил монсеньор? – продолжала Жийона. – Он сказал мне: «Нет-нет! Я хочу видеть, какая у него будет физиономия, когда его уложат на горящие угли». Видишь ли, Симон, раз уж сам монсеньор хочет взглянуть на твою физиономию, ты вряд ли посмеешь отказать ему в этом удовольствии… а заодно и мне.
– Что я тебе сделал? – возопил несчастный Маленгр.
– Ничего. Но я тоже ничего не делаю – просто передаю слова графа. Кстати, мой дорогой Симон, не скажешь ли ты мне, где спрятал те экю, что взял у меня?
– Скажу, Жийона, клянусь моим местечком в раю, скажу, как только ты вызволишь меня отсюда.
– Ну да! – сказала Жийона. – Что ж: я не говорю «нет».
– Ты не говоришь «нет»! – пролепетал Маленгр, задыхаясь от безумной надежды.
– Кстати, мой возлюбленный жених, раз уж мы делаем друг другу признания, ты должен сказать мне, чем обладаешь, – я ведь тебе сказала. Раз уж мы должны пожениться…
– Должны пожениться? – пробормотал бедняга, которого эти фразы надежды и отчаяния опьяняли страхом, так как страх, подобный хмельному напитку, как и любовь, подобная доброму вину, придает мозгу особое опьянение.
– Не ты ли обещал мне это? – продолжала Жийона. – Или уже нашел другую? – добавила она со зловещими интонациями комичной ревности.
– Нет-нет! Клянусь Богом, Девой Марией и всеми святыми, я люблю лишь тебя, Жийона, лишь тебя хочу видеть своей женой!
– В добрый час! А то я уже испугалась, что ты был мне неверен. Что ж, раз уж мы должны пожениться, раз уж я открыла тебе свое финансовое положение, теперь твоя очередь сказать, чем ты располагаешь. Скажешь – и я помогу тебе отсюда выбраться.
Симон Маленгр начал подозревать, что его положение не столь безнадежно, как ему думалось. Страх чуть отхлынул от его мозга, подобно тому, как вода при наводнении понижается, достигнув своего пика.
Но тут, как и после наводнений вновь становятся видны верхушки ушедших под воду деревьев, жадность, поглощенная страхом, вновь ожила в его душе:
– А располагаю я, моя бедная Жийона, сущими пустяками – примерно тысячей су, да и те отчеканены не в Париже.
Жийона встала и направилась к двери.
– Куда ты? – всполошился Маленгр.
– Пойду поищу палача монсеньора, – спокойно отвечала Жийона, – так как вижу, что тебе нужно немного вытянуть язык раскаленными щипцами, чтобы заставить быть с невестой искренним.
– Пощади! Остановись! Я всё скажу!
Жийона остановилась, повернула голову через плечо и замерла в выжидающей позе. Отчаянное сражение развернулось в душе скупца, который в конце концов опустил голову и застонал.
– Двести серебряных экю! – выдохнул он. – Ах, Жийона, ты меня убиваешь! Должно быть, я действительно тебя люблю, раз рассказываю про эти жалкие серебряные экю, которые я с таким трудом собирал монета за монетой.
Жийона сделала еще два шага к двери.
– Куда ты? – в ужасе взвыл несчастный.
– Ты – тупица, Симон Маленгр, и излечить тебя от твоей тупости могут лишь горящие угли в камере пыток.
– Постой! Ты узнаешь всё, но на сей раз мое сердце может и не выдержать.
– Сколько? – безмятежно спросила Жийона.
– Восемьсот золотых экю! – прохрипел Маленгр и действительно, словно это признание могло его убить, без чувств упал на пол.
Жийона вернулась на место и принялась ждать, пока узник придет в сознание, даже не подумав оказать ему помощь.
Мучительный вздох дал ей понять, что Маленгр приходит в себя. Открыв глаза, бедняга посмотрел на Жийону с тем испуганным видом, какой бывает после кошмарных снов, и, разрыдавшись, забормотал: