Маргарита Бургундская

– Всех! Взять их всех! – завопил Мариньи.

– Ну же! Вперед! – закричал Жан де Преси.

– Смерть им! Смерть! – проревели лучники, устремляясь вперед.

В ту же секунду четверо из них упали замертво, а остальные остановились.

Четыре клинка поднялись в едином движении и вонзились в четыре груди.

Буридан, оба брата д’Онэ, Гийом и Рике бросились в соседнюю комнату, где находилось выходившее во двор со львами окно. Буридан прикрывал отступление. Его длинная шпага порхала, колола, била, и при каждом отблеске стали, что мелькал в этом вихре, падал один из лучников. Пылающие глаза юноши искали главного врага, и он приговаривал сквозь зубы:

– Это для твоей груди, Мариньи, предназначался этот удар. Для твоей!

– Посторонись, Буридан! – вопил Гийом.

– Да ты эгоист, Буридан! – ревел Рике.

– Вперед! – кричал Жан де Преси.

Грязные ругательства и проклятия сталкивались, бились друг о друга, перекрывая бряцанье озверевшей стали.

Позади Буридана Гийом и Рике искали просвет, чтобы тоже нанести удар. Позади императора и короля, неподвижный, задумчивый, со сложенными на груди руками, держался Филипп.

«О смерть! – думал он. – Как ты желанна!»

Над всей этой группой высилась статная фигура неистового, с блуждающим взглядом и перекошенным ртом, Готье, который едва успевал выдумывать такие ответные оскорбления, рядом с которыми проклятия лучников казались безобидной и банальной прозой.

– А это – тебе, Жан де Преси, раз уж Мариньи пока не достать! – прорычал Буридан.

Прево попятился, обливаясь кровью, и упал на руки двух лучников, которые только обрадовались возможности увильнуть от сражения.

Мрачный, покрывшийся испариной Мариньи тем не менее страстно и с глубоким восхищением наблюдал за действиями этого юноши, который любил его дочь! Этот юноша ненавидел его, первого министра, всей своей душой! Этот юноша дважды оскорбил его, покрыл позором на глазах у всего Парижа!

Из двенадцати или шестнадцати лучники, что наводнили зал, шестеро или семеро валялись на полу, тогда как остальные уже начинали отступать.

– Вперед! Зададим им жару! – закричали Гийом и Рике.

В этот момент Мариньи поднес к губам свисток, пронзительно свистнул, и на лестнице послышался топот еще более многочисленной толпы. Через пару мгновений в комнату ворвались человек сорок лучников, на груди у которых сверкал герб Мариньи. Они с презрением растолкали лучников короля, пробившись вперед.

– Проклятье! – взревел Мариньи, не скрывая досады.

Буридан и его друзья исчезли.

В ту секунду, когда жандармы министра, откликнувшись на сигнал, поднимались по лестнице, Ланселот Бигорн, появившись позади братьев д’Онэ, обхватил Готье за плечи и втолкнул его в третью, самую дальнюю комнату, и на крик «Вперед!», изданный Гийомом и Рике, ответил другим:

– Отступаем!

Буридан, обернувшись, в один миг оценил ситуацию. В тот же миг король и император, схватив юношу за руки, потащили его к двери.

– Раз уж ты осел, – проговорил Гийом, – и способен всю жизнь колебаться между Мариньи и нами…

– Буридан, еще немного – и мы точно заплачем, – поддержал товарища Рике. – Похоже, лицо этого Иуды Мариньи нравится тебе гораздо больше, чем столь приятные физиономии твоих старых друзей. Ты просто упрямый осел, Буридан.

– Иа! – радостно подтвердил Бигорн.

Искатели приключений отступили в зал, где Бигорн уже активно поработал. Заперев дверь на засовы, Ланселот придвинул к ней громадный сундук, на который начал наваливать всевозможную мебель.

– Вот укрепления, – сказал он, – вот осадная провизия. А это наш путь к отступлению.

Говоря так, он последовательно указывал на сиденья – огромные дубовые кресла, которые, будучи нагроможденными одни на другие, действительно образовали неприступную стену; затем на стол, куда он перенес все, что нашел в доме из еды, а именно: хлебцы, бесчисленное множество кувшинов с вином, хорошо проваренный кусок оленины и несколько тушек птицы, которые на деньги прево Бигорн купил уже поджаренными на Гусиной улице. Затем, наконец, он подвел товарищей к окну и продемонстрировал уже привязанную длинную веревку, по которой Филипп и Готье поднялись со двора.

Улыбнувшись, Буридан положил на стол с провизией свою окровавленную шпагу и тотчас же принялся помогать Бигорну подтаскивать к двери мебель.

Филипп опустился на стул, внешне безразличный ко всему, что происходило вокруг.

В едином спонтанном порыве Готье, Гийом и Рике повернулись к столу с едой и напитками, издав тройной вопль радости.

– Мы только что трапезничали, – сказал Готье, – но это не повод для того, чтобы не испытывать голод.

– И серьезный повод для того, чтобы испытывать жажду, – заметили двое других.

И тогда, пока Бигорн и Буридан возводили деревянную стену, пока за дверью разносились резкий и хриплый голос отдающего распоряжения Мариньи и восклицания жандармов, и пока раздавались первые глухие удары, Гийом методично отбил горлышко бутылки и наполнил кубки; Готье ощипывал гуся и, обнаружив под рукой шпагу Буридана, начал использовать ее в качестве ножа.

Покончив с работой, к друзьям присоединились и Буридан с Бигорном.

– Когда ж вы вышибете эту чертову дверь?! – ревел Мариньи.

– Эй, Бигорн, ты заслужил бедрышко, – вскричал Готье. – Буридан, возьми это крылышко. Что до моего брата Филиппа, то его питает любовь.

Буридан голоден не был, но его мучила жажда, что он и доказал. Бигорн же принялся уничтожать бедро, ворча:

– Клянусь святым Варнавой, у меня и так уже живот, что та бочка; но, поскольку неизвестно еще, когда нам доведется отужинать, то, полагаю, будет благоразумнее отобедать дважды.

– В полночь, – промолвил Буридан, – нам нужно быть в особняке Валуа, не забывайте.

– Черт возьми! – воскликнул Готье. – Я это тем более не забуду, что на этот вечер у меня было назначено свидание с Аньес Пьеделе.

– Клянусь достопочтенным кюре из Сент-Эсташа, мы там будем! – сказал Бигорн.

– Мертвые или живые! – добавил Гийом.

– А что – логично! – заметил Рике. – Так как в полночь нам нужно быть в доме Валуа, а живыми мы отсюда вряд ли выйдем, мы отправимся туда мертвыми. Что ты на это скажешь, Буридан, бакалавр чертов, который защитил бы и докторскую по логике, дай тебе королева Маргарита еще немного времени?

Дверь наконец слетела с петель, и за нагромождениями укреплений возникли разъяренные лица осаждавших.

– Господа, – проговорил Буридан, подходя ближе.

По жесту Мариньи жандармы смолкли.

– Господа, – продолжал Буридан, – мои друзья и я, мы советуемся по поводу тех встреч, на которые мы приглашены этим вечером. Окажите услугу: помолчите пару минут, а то вы так истошно орете, что мы едва друг друга слышим.

Люди Мариньи разразились гневными воплями, к коим примешивались оскорбления, которые, приведи мы их в тексте, современный читатель нам бы вряд ли простил, разве что если бы мы использовали латынь или греческий.

– Такого и на ярмарке в Ланди не услышишь! – присвистнул Гийом.

– И даже на свином рынке, когда в бурлящие котлы бросают поросят с отрубленным окороком, или евреев, у которых отняли все их золотые экю.

Новая порция ругательств встретила эти слова Рике Одрио, который безмятежно опорожнил кубок. Но Мариньи взмахнул рукой. И посреди этой горланящей толпы вновь воцарилась тишина.

– Жан Буридан, – промолвил первый министр, – я даю тебе час. Пока можешь быть спокоен, но потом тебе придется предстать перед судом короля.

– Мариньи, – сказал Буридан, – я даю тебе месяц, так как, по слухам, именно такой срок отвел Филиппу Красивому мессир Жак де Молэ, но потом тебе придется предстать перед судом Божьим!

Буридан развернулся, и шестеро осажденных товарищей уселись за стол.

– Покончим же с обедом! – сказал Буридан.

Сгустились сумерки. В том зале, где находились Мариньи и его люди, зажгли факелы, которые отбрасывали красноватые отблески на стальные кирасы и оружие, но соседняя комната с осажденными оставалась погруженной во тьму.