Страница 9 из 21
2008 г.
Бийск, квартал АБ – улица Ленинградская, 33.
1974–2014 г.
Текст опубликован в альманахе «Тобольск и вся Сибирь» – т. 24 – Бийск – 2015 г.
16. Переулок Фомченко, 20
Голубые розы, жёлтые хризантемы, оранжевые солнца ноготков, белый душистый табак – всё это благоухало, сияло и рвалось в маленькие открытые окна. Две круглые клумбы на высоких пьедесталах – чья-то фантазия, чей-то труд. Только что прошёл дождь. С крыши всё ещё падали тонкие лучики воды. Трава в ограде зеленела ярко, словно на картинке, нарисованной фломастером. За низким забором были видны аккуратные посадки – помидоры, лук, чеснок.
Я сидела в старом кресле посередине пустой маленькой комнаты, смотрела на этот сказочный вид и слушала радио.
Старое кресло, радиоприёмник на стене и диван в углу – вот всё, что пока имела на новом месте жительства.
Высокий голос Мэркури, словно с неба – откуда-то с высоты, маленькая квартира в двухэтажном деревянном доме, июльский дождь, ветер, пахнущий цветами – казалось, что я всегда жила здесь. Сколько дней и лет сижу перед раскрытыми окнами? Какая разница! Не хотелось двигаться, что-то менять. Прикрыла глаза и улетела вместе с мелодией туда, где в синем провале неба кружилась стайка стрижей.
Случались такие минуты, когда душа замирала, растворялась в окружающем и становилась всем сразу и ничем – одновременно. Благодать – так называлось это летучее состояние. Секунды становились объёмными, похожими на бездонное хрустальное пространство. Минуты превращались в века. Физическое тело исчезало, становясь невесомым, прозрачным и вечным, как воздух. Видимых причин для этой благодати не требовалось. Просто сесть где-нибудь в тихом или, наоборот, шумном месте. Например, на вокзале. Сесть и уйти в себя.
За окном – в цветочной сказке – прошла женщина. Светлый платок, светлая кофточка. Она прошла и скрылась в сером игрушечном кубике – это была баня с тонкой трубой на крыше.
Я перенеслась в реальность, в свою маленькую пустую комнату, где всё ещё пел Фрэдди Мэркури. Эта квартира в старом двухэтажном деревянном доме возле трамвайных путей была моим десятым по счёту местом жительства. Я привыкла к переездам, постоянной потере вещей во время очередной смены жилья.
Жизнь всё время с какой-то остервенелой настойчивостью вывозила на этот путь, словно хотела доказать, что вещи ничего не значат. Что можно, находясь в любой точке пространства, в любых условиях, оставаться самим собой. И не только можно, но и нужно. Только тогда ты свободен и ты – человек.
И вот, наконец, перебравшись в десятый раз в новое жилище, я стала совершенно свободным человеком.
Не зависела от вещей, не зависела от начальников, работы, знакомых, от прошлого – всего этого не стало. Всё исчезло, растворилось где-то далеко позади. Вот это ощущение полной свободы и даже могущества – оно возникло именно сейчас, когда я никому и ничего не была должна. А мне самой ничего и не требовалось. Точно знала, что могу обойтись вот этой крошечной комнатой, старым креслом и диваном. Какой – нибудь ковш или кружка, чтобы набрать воды – вот всё, что нужно. Что-то другое будет лишним. Странное и нереальное ощущение. Или, наоборот, именно это и есть реальность?
Но в этой реальности любая вещь сверх того, что имеется в данную минуту, бессмысленна. Бессмысленны и усилия для приобретения лишнего. Суета только отнимет время – время жизни. Личное время, которое отпущено именно мне.
– Может быть, я и родилась только для того, чтобы понять это. Понять, что такое лишнее, – думала я, всё ещё сидя в кресле.
Женщина в белом платочке прошла по поляне перед окнами в обратном направлении. Перед собой несла она охапку чистого белья, снятого с верёвки. Женщина была красива с этой белой ношей. Смуглая кожа рук казалась ещё темнее на белом фоне, а платок своим голубоватым оттенком словно специально усиливал белизну белья.
Но в глубине души я знала, что всё это изменится, стоит только узнать, кто эта женщина, её имя, имя мужа, увидеть детей. Стоит только услышать о заботах, нехватке денег, болезнях … И красота исчезнет. Свернётся и почернеет, как обмороженный цветок.
– Не хочу ничего знать. Ни с кем знакомиться, разговаривать. Хочу сидеть у окна и смотреть. Только смотреть. Издалека. Могу я себе это позволить? Ну, хотя бы ненадолго.
Я вернулась в город, где прошла почти вся моя жизнь. Вернее, тот отрезок её, когда человек живёт, исполняя долг. Именно так. Живёт так, как нужно.
Кому нужно? Наверное, обществу, государству. Семья, работа… По большей части, это работа за кусок хлеба, за крышу над головой. Но этот период рано или поздно заканчивается. Если повезёт. Если человек доживёт. И тогда можно сказать, что «долг» исполнен. Так или иначе, хорошо или не очень, но исполнен.
Вернулась в родной город после трёхлетнего отъезда в Самару. И то, что было в прошлой жизни – тот самый «долг», люди, которые меня окружали тогда, НИИ, где работала, суетный ритм рабочих дней, звуки, краски, чувства – всё это исчезло, растворилось в бездне прошлого времени, словно и не было ничего.
Я вернулась в другой город, в другую жизнь. В океане прошлого утонули и девять квартир, в которых обитала когда-то, переезжая с места на место, и всё то, что выплеснулось из жизни и захватило в Самаре. И вот я в этом маленьком деревянном доме, 1904 года постройки. Квартира пуста. В ней живёт пока лишь мой голос.
Голос, отразившись от стен, гулко закачался в воздухе пустой квартиры. Эхо в доме, где никто не живёт – особенная вещь. Говоришь – и словно кто-то тебе отвечает из далёкого необъятного пространства.
Вот это гудение, подобное звуку эфира в радиоприёмнике, появляется в момент произнесения слов. Как будто включается некая связь с невидимым собеседником. Я каждый раз при очередном переезде отмечала это, когда осматривала новое жильё.
Пустая квартира, не загромождённая вещами – всегда «фонила», как часть космического эфира. Видимо, вещи, вытесняя пространство из помещения, отгораживают человека от живого мира. Я понимала, что это всего лишь образ, но образ, попадающий в «десятку».
Поднялась, прибила гвозди высоко над оконными проёмами, натянула шторы. Отныне белые лотосы с сиреневым отливом поселились в каждом окне. В доме стало уютно. Мир снаружи, словно подчиняясь гармонии этих узорных лотосов, засветился ещё ярче, заглядывая в кружевные прорези.
В правом углу между окнами повесила любимую иконку Казанской Божьей Матери – теперь мой дом защищён.
– Ну, вот и всё! Будем жить!
День клонился к вечеру. Из-за пологой горы заглядывало в дом вечернее солнце. Его лучи, уже отдающие оранжево-розовым, били напролёт в угловые окна. Там стояло зеркало. Отражённый луч падал на противоположную стену, а гранёная кромка зеркала превращала его в радугу. Радужное пятно длинным прямоугольником высвечивало рисунок на обоях – чайные розы, гроздьями свисавшие по бокам узористой вазы.
Я долго следила за этой весёлой радугой. Цветное пятно постепенно бледнело, сползало всё ниже по развесистым чайным розам. И, наконец, погасло.
В комнате стало сумрачно, но в сумерках новое жильё казалось ещё уютнее. Этот укромный уголок – теперь мой любимый дом.
Нравилось и то, что дом стоял на перекрёстке, а квартира была угловой. Два окна в разные стороны, большой обзор. Я просто болела, если в жилище из окна не открывались любимые просторы. Вот этот простор для глаза – это и было главным для меня в любом жилье. Навсегда запомнила, как прекрасно жилось на восьмом этаже. Посмотришь в окно, и всё – полетела душа! Остальное не имело значения. То, что другие считали недостатками, я просто не замечала.
– Что ж, пора спать. Как там говорят? На новом месте приснись жених невесте.
Первую ночь в новом жилище запомнила надолго – из – за того сна, который увидела под утро.
Приснилось, что вхожу в свой дом, а справа – откуда-то из-за угла, выглядывает домовой. Подмигивает, улыбается. Не успела подмигнуть в ответ, как домовой уже из другой комнаты – из-за печки выглядывает. И снова подмигивает. Рукой ему помахала, он вышел на середину комнаты. И ну – ходить перед хозяйкой. Ходит взад-вперёд, по-петушиному поглядывает – искоса и сверху вниз. Ножки резво при ходьбе выбрасывает, руки за спину заложил. Гордый такой, и похож, как близнец, на Жириновского. Причёсан аккуратно, в новом сером костюмчике, и комплекции такой же – плотный, крупный. Важный, в общем, господин.