Страница 5 из 20
Солнечный свет выжигает запах из предметов; это подтвердит каждый, кто вывешивал залежавшееся белье для прогревания на солнце. И все же затхлый, отталкивающий запах сохраняется очень долго, хотя и слабеет. Чтобы запустить возбуждение рецептора, достаточно всего восьми молекул вещества, но, чтобы почуять что-то, необходима работа сорока нервных окончаний. Далеко не все обладает запахом: лишь достаточно летучие вещества, способные распылять микрочастицы в воздух. Мы повседневно сталкиваемся с множеством веществ – например, камень, стекло, сталь, слоновая кость, – которые не испаряются при комнатной температуре и, следовательно, не позволяют их обонять. Если нагревать капусту, она «обретает летучесть» (все больше частиц испаряются и перемещаются в воздухе), и ее запах резко усиливается. Из-за невесомости космонавты в полете утрачивают ощущения запаха и вкуса. В отсутствие гравитации молекулы лишаются подвижности, и поэтому лишь очень малое их количество проникает в нос достаточно глубоко, чтобы их можно было распознать как носителей запаха. Это серьезная проблема для кулинаров, создающих «космическую еду». Вкус пищи в наибольшей степени зависит от ее запаха; некоторые химики в своих утверждениях доходят до того, что вино – это всего лишь глубоко ароматизированная безвкусная жидкость. Они говорят, что если вы будете пить вино во время насморка, то решите, что это просто вода. Прежде чем удастся распробовать вкус чего угодно, вещество необходимо растворить (например, твердая карамель должна растаять в слюне), а для того, чтобы мы могли почуять запах, молекулы вещества должны раствориться в воздухе. Мы различаем лишь четыре вкуса: сладкий, кислый, соленый и горький. Это означает, что все, что мы называем «вкусами», на самом деле «запахи». Но многие виды пищи, которые мы якобы обоняем, ощущаются нами лишь на вкус. Сахар не летуч, и мы не можем обонять его, зато отчетливо воспринимаем вкус. Если мы хотим распробовать и оценить какой-нибудь деликатес, нужно взять кусочек в рот и сделать вдох: воздух изо рта пройдет через обонятельные рецепторы, и мы сможем как следует воспринять запах.
Но каким образом мозгу удается распознавать и каталогизировать так много запахов? Одна из теорий запахов – стереохимическая теория Дж. Эймура – предполагает связь между геометрическими формами молекул и обонятельными ощущениями, которые они вызывают. Молекула определенной формы попадает в соответствующую нишу нейрона и порождает нервный импульс, который отправляется в мозг. Мускусные запахи порождаются дисковидными молекулами, на которые реагируют эллиптические чашевидные клетки нейронов. Мятные запахи производят клиновидные молекулы, которые улавливаются V-образными клетками. Камфарные запахи – сферические молекулы, на которые реагируют эллиптические клетки, меньшие по размеру, чем те, что предназначены для мускуса. Эфирные запахи – палочковидные молекулы, улавливаемые кюветоподобными клетками. Цветочные запахи создают дисковидные молекулы с хвостами, которым соответствуют клетки, похожие на чашу с блюдцем. Молекулы гнилостных запахов имеют отрицательный заряд и притягиваются к положительно заряженным клеткам. У едких запахов молекулы заряжены отрицательно и попадают на участки с положительным зарядом. Некоторые запахи воспринимаются двумя-тремя видами клеток сразу и создают эффект букета (смеси). Эймур обнародовал свою теорию в 1949 году, но практически то же самое говорил в 60 году до н. э. энциклопедист своей эпохи римский поэт Лукреций в поэме «О природе вещей». Метафора «замок и ключ» все чаще употребляется для объяснения различных явлений природы, как будто мир – это зал с множеством дверей. А может быть, замок с ключом – это всего лишь очень знакомый образ, относящийся к одному из немногочисленных методов, с помощью которых род человеческий осмысливает окружающий мир (два других – это язык и математика). Как некогда сказал Абрахам Маслоу: «Если бы единственным орудием человека был ключ, он каждую проблему представлял бы себе в виде замка».
Некоторые запахи бывают восхитительными в слабой концентрации и отвратительными при избытке. Фекальный смрад чистого цибетина может вызывать рвоту, но его микроскопическая доза придает духам свойства афродизиака. Совсем небольшие порции некоторых запахов – например, камфары, эфира, гвоздичного масла – перегружают нос и делают дальнейшее обоняние практически невозможным. Некоторые вещества, как обонятельный эквивалент проводниковой боли, пахнут как нечто абсолютно иное (горький миндаль – цианидом, тухлые яйца – серой). У одних людей есть обонятельные «слепые пятна» (особенно это касается мускусных запахов), зато другие способны улавливать слабые и мимолетные запахи. Рассуждая о том, что является нормой для человека, мы склоняемся к сужению рамок. Одно из удивительных свойств, присущих запаху, заключается в широчайшем разбросе реакций на него, обнаруживаемых на кривой, которую принято называть фигурой нормального распределения.
Большая часть жизни проходит как бы фоном, но на долю искусства выпадает проливать свет на то, что находится в тени, и обновлять тем самым жизнь. Многие писатели питали пристрастие к запахам: чай и печенье мадлен с ароматом лайма у Пруста; у Колетт – цветы, возвращающие ее в детство – в сад и к матери, Сидо; парад городских запахов у Вирджинии Вулф; воспоминания Джойса о детской моче и клеенке, святости и грехе; промокшая под дождем акация у Киплинга, напоминавшая ему о доме, и тяжелый казарменный дух военной жизни («одно дуновение… это вся Аравия»); зловоние Петербурга у Достоевского; записные книжки Кольриджа, в которых он пишет, что «навозная куча издалека пахла мускусом, а дохлая собака – увядающими цветами»; восторженное повествование Флобера о запахе шлепанцев и митенок его любовницы, которые он хранил в ящике письменного стола; прогулки Генри Торо по залитым лунным светом полям, наполненным сухим ароматом кукурузных метелок, запахом заплесневелой, истекающей соком переспелой черники и ягод мирта, пахнущих «как маленькая кондитерская лавка»; обонятельные экскурсы Бодлера, чью «душу возносят ароматы духов, как души других – звуки музыки»; приводимые Мильтоном описания запахов, которые Бог с удовольствием воспринимает Своими божественными ноздрями, – и противопоставленные им излюбленные Сатаной «дух убийства, запах неисчетных жертв»[5]; фетишистские и глубоко интимные повествования Роберта Геррика о благоуханных груди, губах, руках, бедрах, ногах его возлюбленной, с которыми не сравнятся все благовония Востока; утверждение Уолта Уитмена, что «запах моих подмышек ароматнее всякой молитвы»[6]; пробужденные запахами воспоминания об отрочестве в «Патрицианской тоге» Франсуа Мориака; первое упоминание в литературе о свежести дыхания, которое мы встречаем в «Рассказе мельника» Чосера; использование образов ароматных цветов в тончайших сравнениях Шекспира («Фиалке ранней бросил я упрек: / Лукавая крадет свой запах сладкий / Из уст твоих…»)[7]; бельевой шкаф у Чеслава Милоша, «наполненный сумятицей безмолвных воспоминаний». Жорис Карл Гюисманс был одержим обонятельными галлюцинациями, которые включали запахи спиртного и женского пота. Его гедонистический роман «Наоборот», считающийся примером декаданса, был буквально пронизан ими. Одна из героинь Гюисманса «от некоторых ароматов и запахов падала в обморок. Дама была нервной, истеричной, обожала умащать свой бюст благовониями, но настоящее, высшее наслаждение испытывала лишь тогда, когда в разгар ласк умудрялась почесать гребнем голову или вдохнуть запах сажи, известки, которую смочил дождь, а также дорожной пыли, прибитой летним ливнем»[8].
Среди всех поэтических произведений, пожалуй, наибольшее внимание запахам уделено в Песни песней царя Соломона. Там не говорится впрямую о теле и даже о естественных запахах, и тем не менее описание любовного томления вращается вокруг благовоний и парфюмерии. В пустынных краях, где происходили события, вода поистине была драгоценностью, поэтому люди часто и обильно пользовались разнообразными ароматическими средствами. Пара влюбленных, с нетерпением ожидавшая дня свадьбы, ласково и страстно обменивалась полными искренней любви словами. Во время трапезы девушка называет юношу «мирровым пучком», «кистью кипера» «в виноградниках Енгедских»[9], он строен и мускулист, «похож на серну или молодого оленя»[10]. Для него же ее неоспоримая девственность – это тайна, «запертый сад <…> заключенный колодезь, запечатанный источник»[11]. «Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!»[12] Он же говорит ей, что в брачную ночь войдет в этот сад, и перечисляет плоды и специи, которые найдет там: «…сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами; садовый источник – колодезь живых вод и потоки с Ливана»[13]. Она облачит его в ткани любви и со щедростью океана переполнит его чувствами. Она, столь же взбудораженная этими любовными песнопениями и охваченная любовным томлением, в ответ обещает распахнуть перед ним ворота сада: «Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его! – Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его»[14].
5
Потерянный рай. Перевод Арк. Штейнберга.
6
Песня о себе. Перевод К. Чуковского.
7
Сонет 99. Перевод С. Маршака.
8
Гюисманс Ж.-К. Наоборот. Перевод Е. Л. Кассировой.
9
Песн. 1: 13.
10
Песн. 2: 9.
11
Песн. 4: 12.
12
Песн. 4: 11.
13
Песн. 4: 13–15.
14
Песн. 4: 16.