Орден

— Хрен с вами, — пробормотал Бурцев.

Новгородцы заулыбались. Кхайду понял, что предложение принято. И тоже довольно осклабился. Хан вовсе не горел желанием устраивать показательную казнь за непослушание для своевольного, но перспективного воина.

Кхайду повернул коня к своему шатру. Нукеры-гвардейцы последовали за своим предводителем. Среди пороховых россыпей остался только Сыма Цзян. Желтолицый старик сокрушенно качал головой.

Принимая командование, Бурцев наивно предполагал, что под началом сотника-юзбаши состоит именно сотня бойцов, ну, может быть, плюс-минус лапоть, то есть рота или около того. Однако четкое деление на десятки-арбаны, сотни-ягуны и тысячи-минганы усматривалось лишь в татаро-монгольских туменах. Так, поредевший после схватки с куявцами отряд Бурангула Кхайду-хан дополнил воинами из другой потрепанной в боях сотни. В результате получилась полноценная рота «коннострелков».

Союзников же татаро-монголы редко мешали ео своими воинами, и в этом, пожалуй, был определенный смысл: управлять в сражении разноязыкой ратью, привыкшей и воевать по-разному, все-таки проблематично. А посему союзники дробились на десятки и сотни самостоятельно и иногда образовывали особые воинские единицы.

Свою дружину русичи именовали не сотней-ягуном, а полком. По давней новгородской традиции, состоял он приблизительно из двухсот воинов конной рати с запасными лошадьми. Как растолковал Дмитрий, в Новгороде вообще имелось лишь два рода войск: рать конная и рать пешая, или ладейная, то есть передвигавшаяся на ладьях. Как таковые, отсутствовали даже лучники, которым положено завязывать сражение. Луками и арбалетами в той или иной мере владели все воины, но перестрелкам с врагом они всегда предпочитали рукопашную.

Хотя новгородский «полк» и понес ощутимые потери, все равно таким количеством людей Бурцеву командовать еще не приходилось.

— Привыкнешь! — подбодрил его Дмитрий. — Главное, что новгородцы тебя зауважали. Ну, осваивайся пока, а я пойду. Ребята мои нашли тут раненых куявцев — двух кнехтов и факельщика. Надо бы отвести их к Кхайду. Может, расскажут чего…

— Иди, — согласился Бурцев. — Мне тоже тут нужно…

Как на древнерусском сказать «перетереть базары», он не знал.

— Надо мне, в общем…

Бурцев направился к пороховому запасу татаро-монгольского войска, где среди трупов и затоптанных турсуков уже суетился Сыма Цзян, сгребая рассыпанный порох в невесть откуда взявшиеся мешки и мешочки.

— Эй, Поднебесная! — негромко окликнул Василий по-татарски. — Как там тебя, Сема Цзянов…

Пожилой китаец поднял голову. Вблизи он казался еще старше. Такому место не в походе, а в мягкой постели с «уткой» под кроватью

— Что угодно, великая юзбаши Васлав? — Улыбка китайца напоминала сейчас одну из многочисленных морщин на смятом желтом лице.

— Дед, это ты подбивал хана утыкать нас стрелами вместе с поляками?

Ротовая морщина азиата стала шире. В ней появились зубы. Весьма даже неплохие для такого возраста — крепкие, острые. Китаец поднялся, едва достав седой макушкой до груди Василия.

— Порошок грома и молнии способна сотворять чудеса, юзбаши Васлав. — Китаец, по своему обыкновению, смешно коверкал татарскую речь. — Моя порошок крушить каменя и броня. Моя порошок вселять ужас в сердце врага. Моя порошок нужен, чтобы всегда был победа. Злая поляка поджигать моя порошок. Без порошок нет победа…

— Вообще-то для победы нужны еще и воины. Причем живые, а не перебитые стрелами. С одним порошком много не навоюешь, старик.

— Воины у хан Кахайду много, громовой порошок мало, храбрая русича, — упрямо твердил китаец.

Бурцеву захотелось отвесить ему пару оплеух, чтоб раз и навсегда вышибить из ханского советника эту махровую азиатчину. Генералы всех времен и народов, которые ни в грош не ставят солдатские жизни, были ему крайне несимпатичны. Но ведь не драться же со стариком, в самом деле!

Китаец тем временем вновь склонился над пороховыми россыпями.

— И все-таки, дед, — Бурцев склонился к старику, тронул за плечо, несильно, но ощутимо сжал пальцы. — Впредь не давай хану подобных советов. Иначе я за себя не руча…

Дедок чуть изогнулся, как бы поворачиваясь к Бурцеву, а как бы и нет. Одно-единственное неуловимое движение — и в следующее мгновение ноги вдруг утратили опору, а под обеими коленками заныло. Удар старого китайца был резким, сильным и точным.

Глава 56

Такой прыти от сухенького и безобидного на вид старичка Бурцев не ожидал. Потому и не успел сразу среагировать должным образом. Со стороны, наверное, было похоже, будто он просто поскользнулся в луже не подсохшей еще крови. По крайней мере, никто не спешил их разнимать.

Ничего ж себе, приемчик! А ведь дедок, пожалуй, и убить может, если дотянется до жизненно важных точек. Боевой инстинкт рукопашника сработал на автомате. Бурцев перехватил твердые пальцы, уже сложенные в жесткий пробивной клюв, резко крутанулся в пороховой пыли, рывком подтянул Сыма Цзяна поближе. Обвил правую руку противника ногами, взяв китайца на болевой захват. Дед шумно вдохнул, однако не вскрикнул.

Принуждать пожилого соперника к этому Бурцев не стал. Все равно клюв из трех пальцев уже утратил упругость стальной пружины и колючую прочность копейного острия — рука Сыма Цзяна расслабилась. Бурцев отпустил китайца.

Кряхтя и охая — больше для виду, чем по необходимости — старик поднялся. Встал на ноги и ошеломленный Василий. Под отбитыми коленками все еще болело.

— Ты чего, дед? Белены объелся?

— Видела моя воинов разная клана и школа, — проскрипел китаец. — Но никто не разговаривала со мной так непочтительно, как твоя, Васлав.

Вот те на! Ушуиста великого и ужасного обидел. Что ж, старость надо уважать. Эту простую истину желтолицый Сыма Цзян ему только что популярно объяснял — на пальцах. Буквально.

— Извини, отец, — примирительно сказал Бурцев. — Но уж и ты меня пойми.

Китаец будто и не слышал:

— Да, никто не позволяла себе такая непочтительность. Но и ни один воина еще не могла остановить моя. Твоя манера боя очень интересный. У каких мастеров твоя обучалася? И какой стиль твоя освоила?

Бурцев усмехнулся:

— Мастеров было много, отец. Ну, а стиль… Десанта-омона-рукопашка — такой вот наш стиль.

Желтолицый уважительно закивал:

— Большой стыд на мой седина. Я не знаю такая школа.

Бурцев развел руками — что ж, мол, тут поделаешь.

— Твоя опасная противника. — И без того узкие щелочки глаз сузились еще сильнее. — Больше опасная, чем русича Деметрий.

— Ты что, и с Дмитрием тоже дрался?

Бурцев усмехнулся. Любопытно было бы посмотреть спарринг бугая-десятника с тщедушным китайским бойцом-мудрецом.

— Не дралася. Только наблюдалася. Я здесь вообще ни с кем не дралася. Другая моя задача.

— И какая же у тебя задача, отец?

— Огненная шара с колючками и спрятанным громом делать для Кахайду-хана. Горящая горшок делать. Стреломета и стенобитная машина делать.

— Требюше тоже твоих рук дело?

— Три-бу-шэ?

— Ну, здоровеная такая махина. Типа колодезного журавля. Та, что самые большие камни швыряла по вроцлавским стенам.

— Нет, это не моя делала. Эта машина для Кахайду арабская мудреца Хабибулла строила. Достойный человека Хабибулла — в Малая Польша погибла. А машина до Вроцалава дошла. Хойхойпао она называется.

Бурцев непроизвольно улыбнулся: уж очень похабно звучал китайский вариант требюше. «О» в устах Сыма Цзяна здорово смахивало на «у». Старик-китаец улыбнулся в ответ. Из вежливости, наверное. Забавный старикан…

— Слушай, Сыма Цзянь, а зачем ты вообще отправился с Кхайду-ханом за тридевять земель? Не всякий решится на такой поход в твои-то годы. Да и Китаю вроде тевтоны не угрожают.

— Моя — ученая, Васлав, — с достоинством ответил дед. — А истинная ученая должна искать ответа на своя вопроса всегда и всюду.

— Вот как? И что же ты надеешься найти в Польше?