Проклятие виселицы (ЛП)

Потом она развернулась и переваливаясь пошла по дороге в сторону Норвича. Элена смотрела ей вслед, рубиновые булавки в тёмных лоснящихся волосах подмигивали на утреннем солнце. На повороте Матушка обернулась и помахала рукой.

— Хватит стоять как дурочка, раззявив рот. Думаешь, я столько старалась ради того, чтобы тебя поймали? Давай, шевелись! Чёртова задница, клянусь, с того момента, как я тебя в первый раз увидела, от тебя были одни неприятности.

Но Элена могла поклясться, что выпученные жёлто-зелёные глаза Матушки блестят от слёз.

Двое детей закончили завтрак и побрели прочь. Женщина выскоблила остатки из собственной миски обратно в железный горшок и забросала торфом огонь, чтобы сохранить тлеющие угли, пока они опять не понадобятся. Элена вытерла свою миску пучком травы и вернула хозяйке. Она собралась уходить — подобрала свой узел и вложила в руку женщины монетку из кошелька, что дала ей Матушка. Женщина степенно кивнула, но не выказала ни разочарования, ни радости. Что даёт тебе жизнь, то и даёт. Иногда рыба клюёт на удочку, иногда нет. Не много смысла в том, чтобы горевать или радоваться, это ничего не меняет. Элена всё же поблагодарила её за ночлег.

Уходя, она увидела двоих детей, лежащих на берегу реки. Мальчик бросал камешки, целясь во что-то в воде, похоже, просто из ленивого любопытства. Элена подошла ближе, посмотреть, что там.

В камышах, куда мальчику не дотянуться, застряла грубая игрушечная лодочка. Должно быть, он старался сбить её камнем, чтобы поплыла, или потопить. В любом случае, он её потеряет. Лодочка была чуть больше, чем просто длинный изогнутый кусок коры с поваленного дерева. Кто-то воткнул в неё прутик с обрывком тряпки — парусом. Теперь она подпрыгивала на воде вверх-вниз, как будто ей не терпелось освободиться и уплыть прочь.

— Можно мне взять эту лодку? — спросила Элена.

Двое детей обернулись и не мигая смотрели на неё.

— Можно я возьму её себе если достану? — повторила Элена.

— Она моя! — прищурившись сказал мальчик.

— Но ведь ты собираешься пустить её вниз по реке, и она всё равно уплывёт.

Элена увидела, как мальчик закусил губу — понял, что она хочет получить лодку, и твёрдо решил не отдавать. Ей очень не хотелось расставаться с ещё одной драгоценной монеткой из кошелька, который Матушка сунула ей на прощание. Кроме того, это грубая лодка ничего не стоила. Но порывшись в суме, она отыскала кусок вяленой баранины, который Матушка положила туда вместе с хлебом и сыром. Элена извлекла длинную полоску мяса и протянула мальчику.

— Возьмёшь за лодку?

Он выхватил мясо и бросился бежать, запихивая в рот жёсткий сухой кусок, стараясь опередить сестру, которая погналась за ним, требуя свою долю.

Элена сняла башмаки и чулки и побрела в камыши. Вода у берега была неглубокой, заросшей илом и водорослями, и она легко смогла взять маленько судёнышко. Она наскоро вытерла ноги о юбку, поспешно влезла в чулки и башмаки и пошла прочь. Позади затихали крики ссорящихся детей.

Отойдя подальше от дома, где её не могли видеть, Элена остановилась, развязала свой узел и бережно развернула мандрагору. Она лежала на тряпке, сморщенная и чёрная, похожая на высохшую руку святого, которую когда-то принесли в их деревню монахи, собиравшие подаяние. Сначала Элена боялась дотрагиваться до мандрагоры голыми руками — вдруг она снова что-то увидит — ещё один труп, новый ночной кошмар, смерть своего ребёнка. Но она знала, что должна взять её в самый последний раз. Коснуться её и вернуть ей все сны Джерарда.

На этот раз белого молока не найти, только красное. Элена полоснула ножом по пальцу, три капли крови упали на голову мандрагоры. Элена не помнила слов, которые полагается говорить священнику, когда тот спрашивает о грехах, принимая исповедь. Слишком давно она их произносила. Но если кровь может смывать грехи, её кровь сейчас должна это сделать.

Она положила в лодочку кусок хлеба. Это ведь нужно, да? То, что очищает от всех грехов — тело и кровь, хлеб и вино, кровь вместо вина — это даже лучше. Страхи жили в её крови, пролитая кровь унесёт грехи прочь.

Элена взяла мандрагору, ощущая под пальцами трепет сердцебиения, как у воробышка, но дрожь перешла в громкий стук, сердце забилось сильнее и чаще, чёрная кровь мандрагоры бежала по венам.

— Съешь их. Выпей. Забери их обратно! — выкрикнула Элена. — Забери от меня все сны. Унеси их подальше в море, утопи в волнах. Пусть они навсегда остаются на дне океана.

Она положила мандрагору на дно маленькой лодочки, рядом с хлебом. Потом опустила лодку на воду и подталкивала веткой, пока её не подхватило течение. Лодка трижды обернулась вокруг себя, потом выровнялась, и река стремительно повлекла её вниз по течению. Мандрагора лежала на дне лодки, как мёртвое тело, позади развевался маленький парус из мешковины, похожий на рыцарское знамя.

Наконец-то всё кончилось. Мандрагора ушла, уплыла в далёкое море, где не сможет вредить никому. Элена избавилась от неё навсегда. Её как будто выпустили из подземелья — хотелось бегать и прыгать, и танцевать как ребёнок.

Воздух свежий и чистый, как только что выстиранное бельё, благоухал чудными запахами влажной земли и смятой травы. Река журчала, как довольный младенец, и Элена впервые заметила на деревьях осенние листья, горящие алым и вишнёвым, янтарём и топазом, корицей и золотом. Ветерок подхватывал ветки, они подрагивали от удовольствия, и разноцветные листья осыпались, кувыркаясь в солнечном свете. Это было как любить в первый раз. Элена закинула на плечо свой узел и пошла вперёд. Она понятия не имела, с чего начинать, но была уверена, что её поведёт за собой материнский инстинкт. Она решила отыскать сына, и на этот раз, если не найдётся священника, чтобы благословить его, сама возьмёт сына на руки и даст ему имя. Может быть, назовёт Рафаэлем, ведь это хорошее имя.

Элену так увлекли её планы, что она даже не заметила маленькую рыжую лису, стоящую неподалёку, среди деревьев. Лисья шерсть так сливалась с осенним папоротником, что глазам смертного не разглядеть. Но лиса видела девушку. Она насторожила уши и с минуту пристально разглядывала её тёмными, как у мандрагоры, глазами. Потом лиса развернулась так же бесшумно, как и пришла, и исчезла в подлеске.

Уже поздно, солнце садится, с реки дует холодный ветер. Из дома выходит женщина с накрытой кастрюлькой, идёт к соседскому крофту. Старуха, её соседка, неудачно поскользнулась в деревне и повредила ногу. Она была слабой и до падения, а теперь, в её возрасте, сломанная кость никогда не срастётся. Зиму она не протянет. Но всё же соседи делают, что можно — приносят немного похлёбки от ужина, немного торфа из собственных скудных запасов, чтобы разжечь у неё очаг.

Соседи не могут её излечить, не могут избавить от боли, но могут оберегать от голода и стужи до тех пор, пока милосердная смерть не придёт за ней. Они знают, что когда-нибудь, если Бог позволит дожить до старости, будут рады, что кто-то сделает то же для них. "Что посеешь, то и пожнёшь, поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой" — по этим заповедям живут в их деревне.

Проходя через сад, женщина останавливается, подзывает девочку, которая строит крошечные, размером с мышку, домики из гальки и грязи, сидя на корточках на берегу.

— Мэри, сколько раз я тебе говорила не играть так близко к реке? Не забывай, что случилось с бедным маленьким Алланом. Он играл слишком близко к воде, и ужасная русалка схватила его, утащила на дно реки и сожрала длинными острыми зубами. Хочешь, чтобы тебя забрала русалка? Сейчас же марш в дом, следи за младенцем. Смотри, чтобы он опять не залез в ларь с мукой.

Мэри нехотя поднимается, смотрит вслед матери, идущей к соседскому дому. Малышке совсем неохота домой, но она не смеет ослушаться. Мать отворачивается и скрывается за дверью. Мэри уже готова уйти, как велено, когда в последних лучах заходящего солнца что-то привлекает её взгляд. Оно плывёт вниз по реке. Похоже на маленькую лодку.