Страница 47 из 112
— Хромов, Хромов, используй все пулеметы, не жалей патронов. В случае, отдельные фрицы прорвутся — сразу в штыки, чтоб пока не опомнились. Понял? Вся дивизия на нас смотрит. Артиллерия на подходе, надо продержаться. Не подкачай…
Иванов помимо воли переходит на крик, потому что ему кажется, будто за шумом в блиндаже голос его не дойдет до Хромова и тот может не воспринять, насколько серьезно положение и как велика опасность.
— У меня большой расход первыми и вторыми, — устало ответил Хромов. — Первыми и вторыми… — повторил он, словно самое главное вовсе не в ответственности за оборону, а в сочувствии тем, кто пострадал, пролил кровь, сложил голову за Отечество. — Поддержите огнем, то, что дали, совсем не то — мало…
— Опять двадцать пять! Ему про Фому, он про Ерему… — возмутился Иванов. — Ты понял, что я тебе толмачу, или нет? Мобилизуй все силы, и чтоб ни шагу!
Под массированным налетом артиллерии, обрушившей огонь по траншеям в Дудкино и Бахметово (в работу включились до шести дивизионов) гитлеровцы снова с криками и воплями поднялись в атаку, лезут из рва, обезумевшие от крови, от вида множества трупов, кидаются на окопы. Дальние фланговые доты и дзоты ставят плотную завесу косоприцельного огня, и гитлеровцы валятся как подрубленные, не достигнув бруствера русских окопов. Уцелевшие отползают в спасительный ров и затихают там. Над полем боя повисает непрочная тишина, готовая взорваться в любую минуту новыми яростными криками, пальбой и гудом разрывов.
Передышка была недолгая, но ее постарались использовать, вынесли из траншей раненых, заново расставили защитников на узловых местах. И снова, как и раньше, на самые ответственные места — коммунистов: лично отвечаете за оборону! За нами — Москва, не забывайте!
Синицин — политрук все время находился на правом фланге роты. Он тоже пользуется передышкой, чтоб хоть двумя-тремя фразами перекинуться с бойцами: бьем врага как надлежит. Так и впредь держать! Заодно записывает тех, кто был ранен, но остался в строю, не ушел. За это надо награждать, потому что продолжать стрелять по врагу, продолжать рисковать головой, когда имеешь полное право покинуть окопы, — это уже чистый героизм и тут никаких свидетелей не требуется. Здесь же в окопе он встретил Хромова.
— Как настроение, командир?
— Устал, — откровенно сознался тот.
— Это не ответ. На нас смотрит вся дивизия. Как думаешь, отобьемся?
— Нашел кого об этом спрашивать, — усмехнулся Хромов. — Есть приказ: ни шагу назад. Обязаны думать не о том, отобьемся или нет, а как лучше отбиться. Не знаю, не знаю. Пока живы — будем отбиваться.
— У тебя какое-то жертвенное настроение. Не от разговора ли с Ивановым? Не обещал к стенке поставить, если что?
— Обещал, — сознался Хромов. — Да только я считаю, что ставить скоро будет некого. Скоро немец нас своими пушками задавит, а наши все еще где-то идут. Только обещают поддержку…
— Не беспокойся, наш батя Горелов своих в беде не бросит, наверняка жмет сколько может и на артиллеристов, и еще кого на подмогу гонит. Для него вся жизнь в одном — служба Родине, других интересов нет. За ночь дадут подмогу, а пока и сами продержимся. Атаку отбили, теперь не скоро сунутся…
Но в пятом часу дня, когда не только политрук, даже бойцы уверовали в спокойную ночь, в то, что гитлеровцы уже выдохлись и угомонились, из лесу высыпали новые густые их цепи. Вздрагивая, озаряя темнеющее небо всполохами, затряслась вдали земля, исторгая вой и визг летящих снарядов. Налет. Артиллерии прибавилось заметно, гуще грохот выстрелов и разрывов, к немцам подходят новые части. Всем понятно, что задние поджимают передних, торопят их быстрей вышибить пробку с пути. Дудкино? Какое там Дудкино — деревушка паршивая, стереть ее с земли, если она мешает. Укрепления? А для чего батареи? Снарядов не жалеть! Иначе не успеть к Москве, не видеть парада, обещанного фюрером. Танки уже давно прорвались и обложили Вязьму с русскими армиями, разметали все по сторонам, а тут какие-то фанатики не хотят понять, что дело их проиграно. Быстрей! Показать, что с немецким оружием шутки плохи!
Батареи прямо с марша развертываются, начинают пристрелку, добавляя свой голос в ревущий гул металла.
Над русскими окопами бушуют разрывы, доты и дзоты прячутся в дыму. Оборона кажется вымершей, подавленной, растерзанной жестокими ударами, и невозможно представить, чтобы там еще уцелело что-то живое.
Синицин привалился боком к окопу, чтоб не задело пулей, и оглядел свои доты. Вражеские снаряды рвут и кромсают их обсыпку, добираясь до нутра. Стараются немцы влепить снарядами в амбразуру, может и удалось, потому что доты молчат.
— Командир, глянь, — толкнул он в плечо Хромова.
Хромов оторвался от телефона, чтоб посмотреть. Лицо у него осунулось, глаза запали. Доты видно без бинокля. Да, молчат, не видно, не слышно пулеметных очередей, а ведь люди там надежные, не сидели бы сложа руки, когда враги на подходе. Неужели побиты осколками?
Вражеская артиллерия неистовствует, а своя минометная батарея молчит. Или ее не слышно за гулом?
— Але, але! — снова закричал Хромов в телефон. — Давайте огня! Огня, понимаете! Противник совсем близко, вот-вот начнется атака. Да, накапливаются, а достать мне нечем. Нечем, говорю… — Он мучительно кривится, потому что рядом ахают мины, земля сыплется сверху на его широкие плечи, и он старается за грохотом, визгом осколков расслышать, что там ему отвечает Зырянко. — А, черт побери… — трясет трубку Хромов, когда она вдруг замолкает, словно кто перехватил вдруг провод. — Порыв на линии, что ли… Але, але!..
Хромов кинул трубку телефонисту и разогнулся. Так и есть, началось: гитлеровцы с остервенелыми лицами лезут изо рва, а новые, те, что на подходе, тоже рядом. Получается, будто две цепи, одна за другой накатываются к окопам. Их много — несколько сот солдат, они орут, секут перед собой из автоматов, а доты молчат, и над одним, ближним, взлетает огненно-черная шапка взрыва. Подорвали, подобрались, гады…
Командный пункт батальона в трехстах метрах от Дудкино. В блиндаже — не повернуться. Прибыл командир первого дивизиона капитан Блинов — высокий, широкоплечий, в промокшей от дождя шинели, с потемневшим от усталости лицом. Первым делом — протирает очки носовым платком, чтоб различить в темноте Иванова. Но увидев первым своего командира полка Соколова, кидает руку к фуражке и четко, заученно докладывает:
— Командир первого дивизиона прибыл…
— Где батареи? — оторвался от карты Соколов.
— На подходе. Жду через полчаса. Приказал развертывать огневые севернее Тишино. Вот… — Блинов расстегнул планшет с картой. — Не совсем представляю, где лучше устроить наблюдательный пункт.
— Иванов! — окликнул Соколов комбата. — Подскажи, где тут у тебя хороший обзор, чтоб видно было подступы.
— A-а, прибыла поддержка, — Иванов протянул руку для пожатия Блинову. — Долгонько добираетесь, дорогой…
— Пятьдесят километров. С самого утра на рысях.
— Ладно, верю. Бог войны не станет обманывать. Так тебе НП? Иди в Рождество, к Семенову — командиру минометной батареи. Оттуда, с левого фланга, вся наша оборона как на ладони. Он тебя и в курс введет. Устраивайся быстрей, а то кисло. Когда огня дашь?
Блинов пожал плечами, считая вопрос преждевременным: это не из сорокапятки пальнуть! Дивизион!
— Думаю, что к утру смогу подготовиться, — нехотя ответил он: эта пехота не считается с возможностями техники.
— К утру, к утру! — вскипел сразу Иванов. — Мне сейчас поддержка нужна, немец в атаку накапливается, засел во рву, а достать нечем. И батарей у него до черта, лупят по всей обороне, глушат доты и дзоты. Не могу я до утра ждать.
— Но и я так с ходу не могу. Техника! Нужна привязка батарей, пристрелка реперов! — Блинов вопросительно глянул на Соколова, но тот ничем не выразил своего отношения.
С Блиновым прибыли его командиры. Одних он отправил навстречу батареям, чтоб вели и ставили их на позиции, с другими подался отыскивать НП Семенова.