Страница 11 из 112
После небольшой напутственной речи комиссара дали приказ разойтись, чтобы устроиться на новом месте.
Для Крутова началась нелегкая служба в снайперской команде. Стрельбище располагалось у подножия небольшого холма, на котором никогда не пасся скот. Красные флаги на вышках по сторонам давали знать каждому, что бродить по холму запрещено.
Поднимались с зорькой, бежали к ручью умываться, делали физзарядку. Сразу после этого начинались запятая. Стрелковые тренировки перемежались с уроками тактики, физической целенаправленной подготовкой и стрельбами, стрельбами, стрельбами. Упражнения отрабатывались самые различные: от стрельбы по пристрелочным прямоугольникам до ведения огня по «перископам» — узким черным полоскам, которые простым глазом и заметить-то было трудно. При этом получалось так, что чем бы ни занимались, а винтовку из рук не выпускали. К вечеру все тело деревенело от усталости. После ужина предстояло последнее — чистка оружия, и тут выкраивалось несколько свободных минут.
Дни стояли погожие, закат жарко пламенел над землей, растворяя в своем огненном сиянии четкие силуэты сосенок, еще не вырубленных близ поселка.
В это время особенно хороши бывали окрестности.
По соседству со стрельбищем пролегала железная дорога. Сразу за ней, к северу, расстилались в низине молодые сосняки, среди которых прятался лагерь. За лесом пологие увалы раскроены на полосы — там посевы. Крутов живо представлял себе веселенькие трепетные березки, которых много оставалось по межам и закрайкам полей.
Железная дорога шла под уклон, чтобы затем резко взбежать на высокий ажурный мост. Речка небольшая, но ее поблескивающую поверхность хорошо видно со стрельбища. Река горит и плавится в закатном пламени, и, глядя на нее, трудно представить. что вода в ней студеная и через час-полтора с нее поползет вместе с туманом приятная после жаркого дня прохлада. Сразу за мостом город, небольшой, одноэтажный, со скудной растительностью и запыленными улицами. Рядовой сибирский городок. Первые огоньки робко проклевываются в пыльной дымке, обволакивающей дома.
Крутова каждый раз трогала эта простая, лаконичная, но такая выразительная красота. Словно бы вся земля, прокаленная солнцем, пропыленная, пропотевшая и усталая, как и он, тихо, умиротворенно готовилась ко сну, чтобы завтра с первыми лучами воспрянуть для новых дел.
Крутов медленно шел тропинкой к полотну железной дороги, чтобы встретить курьерский поезд. Он всегда проходил в одно и то же время с родной для него стороны, в вихрях теплого воздуха, поблескивая стеклами широких окон, за которыми проносилась какая-то загадочная, незнакомая жизнь. Кто, куда, зачем стремится? Можно было думать, фантазировать на все лады. Пронзительный гудок паровоза, быстро замирающий вдали, звучал для Крутова как ласковый привет с далекой родины. Он очень хорошо представлял огромность пространства, разделявшего его и Дальний Восток, — пять суток непрерывного бега паровоза.
А ведь Крутов не где-нибудь на окраине, а в центре страны. Можно после этого представить себе размеры всего государства. Ого!
Душа Крутова наполнялась гордостью за свою Родину, за ее величие, неповторимую красоту каждого ее уголка. Замирающий вдали гул поезда словно бы напоминал ему каждый раз: «Не забывай, ради чего ты здесь служишь!»
Хотя необходимость службы с каждым днем все крепче въедалась в плоть и кровь, сердце его не мирилось с долгом и каждый раз тосковало. Грустным возвращался он к землянкам. «Хоть бы одним глазком взглянуть на родную сторонку, откуда выпорхнул таким самоуверенным, но еще глупым хлопцем!..»
После столкновения с Ковалем, когда на выручку пришел Туров, Крутов понял раз и навсегда, что нельзя без очень веских причин осложнять свои взаимоотношения с коллективом. Армия в данном случае не являлась исключением из этого правила. Горячим прилежанием он старался отблагодарить теперь тех, кто проявил к нему доверие в самую трудную минуту.
Глава четвертая
Матвеев пришел домой в прескверном состоянии духа. Жаркий душный день сам по себе действовал на него удручающе, а тут еще никак не выходят из головы эти неуместные разговоры с подполковником. Спрашивается, чего человеку надо? Доверили полк — это две с лишним тысячи человек в военное время — так служи, клади все силы, отдавай всего себя Отечеству и не суй нос, куда не просят. Нет, все не по душе ему, все надо переиначить. Не спросили его, какой политики придерживаться в отношении Германии…
Матвеев ходил из угла в угол. Половицы легкого дощатого домика поскрипывали под его тяжелым шагом, и это тоже действовало ему на нервы.
В приоткрывшуюся дверь заглянула обеспокоенная жена:
— Вася, что-нибудь случилось?
— А, ничего! Оставь меня, пожалуйста, в покое! — Матвеев плюхнулся на стул, торопливо достал папиросы, охлопал себя по карманам: как всегда, спичек не оказалось.
— Сейчас подам! — Жена исчезла и появилась вскоре с коробком спичек. — Только ради бога не кури много, ты же знаешь, как это тебе вредно…
— И тут не обойдется без нравоучений. Что я, ребенок, не понимаю?..
Жена часто, обиженно заморгала и отвернулась к столу. Не в пример ему, сухопарому, она кругла и упитанна, будто все, чего не хватает мужу, перешло к ней. Завидное здоровье, а вот духом слабовата. Может, поэтому и льнет к нему, чувствуя сильный характер. Матвеев видел, как ее руки что-то бесцельно там переставляют, перекладывают, а голова клонится все ниже, ниже. За многолетнюю совместную жизнь он научился прекрасно понимать каждый ее жест и теперь догадывался: глаза ее наполняются слезами, он даже представил — будто она стояла лицом к нему, — как по щекам, оставляя мокрые дорожки, скатываются первые крупные, как горошины, капли, задерживаются на мгновенье перед морщинками возле носа…
Так и есть: жена торопливо что-то стерла на столе. Ему стало неловко за свою необоснованную резкость.
— Варя, обиделась? Не надо. Ты же знаешь, какая у меня сумасшедшая работа: к каждому ищи подход, уговаривай, а тут еще и тебя! — Он деланно засмеялся, притянул ее к себе и силком усадил на колени. — Ну… Будь умницей, слышишь…
Она торопливо утирала фартуком глаза, отворачивалась, чтобы не встретиться с его ищущим, виноватым взглядом.
— Если я тебе так надоела, зачем сюда привез? Надо было не привозить, жила бы в Аяре…
— Не то, не то говоришь, Варенька. Сама видишь, как я тебе благодарен за уют…
Он понимал, что говорит совсем не те слова, которые могли бы ее успокоить, но сейчас, когда в душе не унималась тревога, ничто другое на ум не приходило.
— Сидишь тут в этом лесу, в четырех стенах, целый день одна… В Аяре, по крайней мере, хоть станция…
— Ладно, ладно, Варя… Понимаю. Хочешь, пойдем сегодня в кино? Договорились? Ну и хорошо. Ты должна понять, Варя, — служба! И рад бы иногда поделиться, а нельзя. Вот и психуешь. А ты не обращай внимания, поняла? Перекипит, утрясется… У тебя что сегодня на обед? Огурцы свежие? О! Это отлично. Через военторговский киоск достала? Привезли, значит. Ну, ну, готовь на стол, я сейчас выйду…
Странно: уговаривая жену, Матвеев сам понемногу успокаивался. Черт с ним, с Сидорчуком. Не согласен с чем, пусть пишет докладную, разберем в партийном порядке. И никаких разговоров с глазу на глаз.
Жена хлопотала на кухне, и Матвеев мог спокойно поразмыслить минут пяток. Хорошо, что он не дал перерасти ее минутной обиде в затянувшуюся размолвку. К чему это им обоим? Чудак. Если ее душа для него — открытая книга, так и она с первого взгляда понимает, когда у него что-то не ладится. А он окрысился…
Ладно, с чего же все началось? Почему не дает покоя разговор недельной давности? Неужели причина только в том, что он не нашел общего языка, единого взгляда с командиром полка? Относительно договора с Германией партия дала исчерпывающие разъяснения. Тут не может быть иного мнения. Это отпадает. Теперь другое: ему неясно лицо будущего противника. Разве фашизм, на какую страну он ни опирался бы, не конкретный противник? Партия разъяснила же, что цель договора — отдалить надвигающуюся угрозу воины, так нет, назови ему, с кем придется воевать, с немцами или японцами. А если с теми и другими? Партия может из тактических соображений не указывать, а ты имей голову на плечах. Не боец — командир полка.