Страница 109 из 112
— Без доверия не может быть и речи о хорошей совместной работе, — сказал Матвеев. — Иначе лучше разойтись сразу, чем наживать конфликт. Я еще не очухался после Исакова…
— Думаю, мы достаточно знаем друг друга, и у нас хватит ума не копаться в прошлом, — ответил Сидорчук. — Я требую одного: правды, прямоты во всем, в большом и малом. Вот и решай сам, способен ты на это или нет!
Матвеев молчал, и Сидорчук опять сказал:
— Что ж ты не спросишь, какая погода в Аяре, как там живут? Или тебе неинтересно, как живет твоя Варя?
— Интересно, но это сейчас не главное.
— Что ж, ты прав, всему свое время. Ты знаешь, пока тебя не было, я стоял у окна, все смотрел, не покажется ли кто из старых служивых, и так никого и не увидел.
— Мало осталось старослужащих, — ответил Матвеев. — Полк прошел через большие бои.
— Горелов мне говорил…
— Говорил — это мало. Вот увидишь сам, тогда поймешь. Скажи, что ты намерен сейчас делать?
— Прежде всего хочу увидеть полк. Можешь ты мне дать бойца или командира, который провел бы меня по всей обороне так, чтоб я случайно не забрел к немцам в лапы?
— Найдем. Но сначала надо помыться, пообедать.
— Вот это как раз и успеется. Я слышал, что ты должен выступить перед пополнением, вот и давай, а то мы и так засиделись.
Матвеев крутнул ручку телефона:
— Штаб. Лузгина. Товарищ Лузгин? Найдите человека, которой мог бы провести нового командира полка по всей обороне. Рядовой? А он знает? А, это тот! Можно. Пришлите его ко мне и заодно моего писаря. Жду.
Через несколько минут дверь в избе хлопнула, кто-то вошел, спросил зычно:
— Можно?
— Да. Заходи! — пригласил Матвеев.
В кабинет вошел высокого роста боец, опрятно одетый, подтянутый. Глянув на петлицы незнакомого подполковника, он обратился к Матвееву:
— Товарищ батальонный комиссар, по приказанию начальника штаба прибыл в ваше распоряжение. Рядовой Крутов.
— Вот что, Крутов, поведешь этого подполковника куда он скажет. Понял?
— Все понятно. — Крутов достал из сумки свернутый лист карты с нанесенной за полк обстановкой. — С возвращением вас, товарищ подполковник!
Сидорчук вскинул на него удивленный взгляд:
— А ты откуда меня знаешь?
— Вы у нас выступали на снайперских сборах. Помните, еще ползать нас по-пластунски учили? А потом вас взяли… Только мы не верили, что вы враг…
— Кто это — мы?
— Ну, мы, бойцы. Если б вы были враг, зачем бы вам надо было учить нас? Наоборот… Так куда прикажете вас вести?
— Да, логика, — покачал головой польщенный Сидорчук. Всмотревшись в карту, сказал: — Думаю, что удобней всего начать с правого фланга. Здесь ближе, к тому же дорога. Пройдем?
— Пройти можно, только… — Крутов замялся, но подполковник требовательно смотрел ему в глаза. — Если прижмет и придется выбираться ползком, прошу не обижаться. Место тут открытое, бывает, что обстреливают дорогу.
— Ну, это ничего, это не страшно, — сказал Сидорчук. Ему было приятно, что его узнал вот этот простой боец, который сумел схватить самую суть всей его, Сидорчука, деятельности: «А зачем бы вам надо было учить нас? Наоборот…» Этой короткой фразой сказано все. Радостное волнение перед первым выходом на передний край охватило его. Как долго он ждал этого момента, сколько раз пытался мысленно представить, как это произойдет, рисовал в своем воображении самые невероятные картины, а выходит все проще, но куда значительнее для него именно из-за этой простоты и душевности. Теплая волна подкатила к сердцу. Боясь, что не сдержится, покажется сентиментальным с этими переживаниями, он рывком натянул на плечи шинель, нахлобучил на глаза шапку, сказал глухо, обращаясь к Матвееву:
— Так я не прощаюсь. Часам к одиннадцати вечера вернусь, тогда и поговорим о деле! — И кивком пригласил Крутова следовать за собой.
Глава шестнадцатая
Удивительной чистотой и покоем веяло от земли, накрытой белой пеленой снегов. Каждый кустик, каждая былинка, не приникшая к земле, были одеты в снеговую шубку. Ветки казались ручонками в белых варежках. Чисто и бело, и, может, поэтому дышится глубоко, вкусно, как бывает вкусна ключевая водица. Только вдали чернеют леса: те, что поближе, кажутся выше, словно островки, а дальние сливаются в темную однообразную полоску. Деревни заметны по белым пятнам крыш и по дымкам из труб, подымающимся свечками в сизое небо.
Сидорчук давно уже не бывал вот так наедине с белым безмолвием, радовался ему, чувствуя, как постепенно гаснет напряжение, охватившее его при разговоре с Матвеевым. Ничего, теперь он призадумается, поймет, что одна лишь исполнительность еще не украшает человека. Жизнь такова, что нельзя сказать, это меня касается, а это, мол, нет. Всему надо уметь дать оценку и, если чувствуешь, что делается не так, отстаивать правоту. На то ты и человек. Впрочем, к черту, хватит! Надо смотреть вперед, а не жить вчерашним…
Идти по укатанной санями дороге — одно удовольствие. Снежок приятно поскрипывает под сапогами. Ведущий останавливается, поджидает.
— Куда пойдем, в штаб батальона или сначала на передний край? Если в штаб, так нам в лесок, налево.
Сидорчук раздумывал недолго: о чем говорить в штабе? Знакомиться? Но это успеется. Лучше сначала посмотреть, что за оборона, а уж потом говорить о деле, сразу. Комбата можно будет вызвать прямо в роту, если потребуется.
Передний край. На жидких колышках подвешен провод — линия связи с ротой. Наезженная дорога свернула в лес, и теперь под ногами лишь пешеходная тропка. В старой покосившейся рубленой пуне, словно бы осевшей под тяжестью крыши, из-под стрехи пробивался дымок. За пуней, в которой раньше сушили хлеба, виднелись снежные окопчики.
Бойцы и командир роты сидели и лежали возле небольшого костерка, разложенного в яме, чтобы не загорелась солома, прямо снопами настланная на земле. На соломе спали ночами, зарывались в нее, чтоб было теплее, но, видно, она мало спасала от холодов, потому что руки, лица у всех были черные, знать, больше приходилось отсиживаться ночами у костра, чем спать.
— Так и живете? — спросил Сидорчук командира роты.
— Так, — ответил тот. — Ночью выставляем посты, дежурим у пулемета.
Сидорчук прошелся вдоль окопов, насыпанных из снега, едва прикрывавших бойцов по пояс. Хорошее настроение, с которым шел, гасло, он помрачнел, покусывал губы, но молчал, не выговаривал командиру, хотя был страшно недоволен. И это называется оборона! Сидят у костра, а при первом же артиллерийском или минометном налете брызнут в стороны, кто куда! Разве снежный окопчик защита?
— Сколько у вас лопат? — спросил он.
— Малые шанцевые почти у каждого.
— Что малые! — оборвал лейтенанта Сидорчук. — Много вы малыми сейчас нароете! Вас учили в школе обороне? Что полагается делать ротному, если он поставлен в оборону?
— Полагается строить окопы, заграждения, минировать. Много чего полагается, товарищ подполковник, — раздражаясь в свою очередь, ответил лейтенант. — Земля промерзла, нужны большие лопаты, ломы, а где я их возьму?
— На сколько промерзла?
— Может, на штык или больше…
— Такие вещи надо знать точно, — смягчаясь, сказал Сидорчук. — Будем считать так: обороны пока нет!
— Дело ваше, — пожал плечами лейтенант. Он не знал, как держать себя с этим незнакомым подполковником. Крутова он видел не раз, работает в штабе, чужого не приведет. Проверять легко, а вот посади сюда любого, другое запоет…
«Нет, не так надо строить оборону», — размышлял Сидорчук. Пришла на память война, конец которой он прихватил еще будучи молодым человеком. Разве такие были окопы! Идешь по траншее, и только небо над головой. Чтобы выглянуть из окопа, надо было встать на ящик или на специальную ступеньку. По ступенькам выбирались, когда поднимались в атаку. А блиндажи, проволока? При самых сильных обстрелах сидели, ведь не каждый снаряд попадает именно в окоп.
Тут же все на честном слове. Пока враг не лезет — оборона, а вздумает полезть — и бойцу зацепиться не за что. Разве в снегу усидишь, если начнет садить из орудий? Так кого обманываем, себя, что ли? Кому это нужно? Придется всерьез браться за оборону, строить блиндажи, рыть окопы, минировать.