Страница 76 из 87
серебристая изморозь ползла по строительной технике близ башни, выбеливая громадные колёса, ковши, кузова и прозрачные стёкла, сквозь которые можно было ещё разглядеть - додумать? - полусвёрнутые листья клевера, пронзающие водительское сиденье.
- Всё-таки явился.
- Как видишь.
Часовщик заинтересованно вздёрнул брови:
- Неужели наконец повзрослел и решился сделать выбор?
К горлу подкатило противное, кислое, хотя во рту ни крошки не был с самого полудня.
- О, да. Можно подумать, у меня был выбор с самого начала, - сорвалось с языка.
Уилки рефлекторно дёрнул головой, как будто ослышался.
-Что?..
Пружина, которая сворачивалась всё туже с того момента, как автомобиль Годфри попал в аварию, наконец сорвалась. Моргану
показалось, что грудную клетку у него пробило насквозь, и в отверзшуюся дыру захлестала горячая, неудержимая злость.
«И ещё делает вид, что не понимает!»
- Что слышал. Ты с самого начала не давал мне выбора. Я-то думал, что та встреча на дороге - случайность, пока не вспомнил кое-что. А ты знал меня ещё стех пор, какя случайно забрёл к тебе в сад с чёртовой канарейкой! - Он захлёбывался словами, обжигающими гортань сильнее морозного воздуха. Кулаки были крепко сжаты, и ногти впивались в ладони. - И не ври, что не помнишь. Ты взял себе её имя, хотя сам же стёр мне память раньше, потому что решил, что ребёнок бесполезен, да? Я ведь не Уинтер с его чудовищной силой.
Зато теперь, когда мальчик вырос, его можно использовать, верно?
Часовщик поджал губы на секунду.
- Я бы предположил, что ты пьян, если бы не был полностью уверен в обратном. И до чего же ты ещё додумался, расскажи, прошу.
-Голос его звучал как скрип несмазанного флюгера на сильном ветру.
Морган перевёл дыхание. Сердце колотилось где-то в горле, а стрелки часов в нагрудном кармане замерли.
«Что я творю?»
Но перестать говорить было уже невозможно. Слишком много накопилось - боли, бессильной ярости, постоянного напряжения.
- Не знаю, что ты за существо. Но ясно понимаю одно: ты лицемер, Уилки. И чужую волю ты ломать умеешь. Не знаю, что там было с фонарщиком и Шасс-Маре, но со мной ты поработал на славу. Подбрасывал фрагменты информации, чтобы я проникся сочувствием к вашей компании… А когда Шасс-Маре пыталась предупредить, ты затащил меня в эту чёртову школу, чтобы показать в какой мы все грандиозной заднице вот-вот окажемся. Ага, просто замечательно. Мог бы и прямым текстом приказать ложиться на алтарь во имя спасения человечества. . или отдельно взятого города. И какой человек, считающий себя порядочным и нормальным, после этого сможет отказаться? Ответственность на других ты перекладываешь мастерски.
Глаза Уилки почти погасли.
- Я позволил тебе спасти отца сегодня.
На каждом вдохе в лёгкие впивались ледяные иглы. Слёзы, кажется, мгновенно вмерзали в ресницы. Но солнечное сплетение и голову жгло так, словно внутри кипело раскалённое желез . Морган прижал руку к животу и машинально царапнул ногтями вдоль нижнего края рёбер, но боль это не облегчило.
«Ублюдок из башни… Кажется, я тебя понимаю, Лидия Люггер».
Выхода не было. Была только иллюзия, что можно отказаться - недолгое время, но теперь он чувствовал себя связанным по рукам и ногам колючей проволокой.
-О, да, позволил, - откликнулся Морган. Горло у его сводило судорогой, и слова звучали хрипло, придушенно. Он почти ощущал чужую руку, каменной хваткой сомкнувшуюся у него на шее. - Может, затем, чтобы я сам потом его убил, когда понял, что другого выхода нет? И сломался бы, как тебе и надо. Чего ты хочешь? Чтобы я пожертвовал собой ради города, из которого сбежал мой брат? Из которого
скоро и сестра уедет? Кого ты уже положил на свой алтарь? Фонарщик, Шасс-Маре. эта рыжая девчонка, Чи… Я никого не забыл?
Перед глазами промелькнуло видение - пылающий горизонт и некто высокий, прекрасный, облачённый в меха растворяется в зареве, как тень…
Тот, второй. Тёмный.
Здесь не будет смерти, нет, нет. Лишь одиночество.
Здесь не будет смерти, о, нет.
Смерти нет, о свет мой.
Смерти нет.
Уилки на мгновение закрыл ладонью лицо, а когда снова посмотрел прямо, то был абсолютно спокоен. Глаза вновь сияли кипящим золотом, закатным золотом.
- Значит, вот что тебе нужно, - произнёс он тихо жутко - так, словно кто-то провёл гвоздём по ржавому столбу. - Оправдание. Как же
я раньше это не понял… Повод уйти. Да, тебе трудно жить, мальчик, не знавший страха. Даже сбежать нормально не выходит. Ничего, - повысил он голос. - Я дам тебе его.
Кипящий металл в груди и в голове точно остыл в одно мгновение и покрылся белой изморозью - такой же, как на экскаваторах и грузовиках на краю площади.
- Дашь - что?
- Выбор, - улыбнулся Уилки нежно, успокоительно. - Странное слово для того, что ты желаешь, но пусть будет такое. Подойди сюда, Морган Майер.
И в то же мгновение, как сто лет назад, на пустынной дороге между Сейнт-Джеймсом и Форестом, воля исчезла. Тело отныне подчинялось чужому слову и взгляду, а он, Морган, стал всего лишь наблюдателем, по-настоящему беспомощным.
- Подойди сюда, - повторил часовщик, всё так же улыбаясь, и глаза его сияли невыносимо, и горел венец в спутанных волосах. - Подойди сюда и разуйся. Да, да, так, совсем.
Моргану захотелось заорать: «Что?!», но он не смог. А вместо этого наклонился и аккуратно распустил шнурки и разулся, затем снял носки и, скатав, положил в правый ботинок. Обледеневшая мостовая в первое мгновение обожгла, но через несколько шагов ступни онемели. Между камнями поблёскивал маленький зеленоватый осколок от бутылки; на нём осталась тягучая красная капля.
А Уилки рассмеялся вдруг - и поклонился, как на балу:
- Потанцуем, красивый человеческий мальчик? Прежде это было излюбленное развлечение на холмах. Позвать такого юного, прекрасного и заставить его плясать, пока он не забудет себя или не упадёт замертво от усталости. И те немногие, кто выживал,
возвращались домой и весь остаток дней своих грезили о том, чтобы вернуться. Потанцуем, дружок? И это тебе тоже не нужно, кстати.
Пальто Моргана полетело на мостовую. Ошеломляюще холодный зимний ветер в одно мгновение пронизал кашемировый свитер, обласкал кожу. А в следующую секунду одна тёплая рука легла на талию, другая - плотно обхватила ладонь.
Уилки был совсем рядом - с улыбкой на устах, пылающий светом закатного солнца и очень злой.
- Беспомощность? О, ты не знал, что такое беспомощность, милый мальчик. А теперь запоминай, что ты чувствуешь, потому что это она и есть. Заносчивую королеву заставили плясать в медных туфлях по горячим углям, пока ноги её не почернели и не растрескались, и красный сок не потёк сквозь трещины, и тогда она умерла от боли. Я очень милосерден и потому дозволяю тебе танцевать босиком и
всего лишь на камнях в мороз. Твои ноги не почернеют; по крайней мере, не сразу. Ты ведь сейчас даже не чувствуешь ничего. Уже потом, дома, твои красивые белые ступни начнут гореть. . Или, быть может, омертвеют, и добрый врач заменит их на протезы. Ты
останешься жив и почти не будешь хромать, но навсегда запомнишь, что значит по-настоящему «нет выбора». Раз-два-три, раз-два-три…
Нравится? Я прекрасно танцую. Когда-то мне равных не было в этом.
Морган уже не ощущал почти ничего; ноги до колена потеряли чувствительность, а каждый шаг, каждый такт оставлял на мостовой след тёмно-красных капель, и левая ступня была измазана в крови. И ледяной ветер до онемения выстудил кожу, превратил лицо в фарфоровую венецианскую маску - улыбнись, и по щеке трещина пойдёт.
Реальными оставались только две горячие ладони - на талии и в руке, и пылающие золотые очи напротив. А ещё - вязкое, тёмное чувство, которое поднималось изнутри его существа.
Чувство, перед которым отступала звенящая адреналиновая пустота, тело становилось тяжёлым и неповоротливым.
«Страх?»