Страница 56 из 87
- Этот “хрен” - секретарь моего отца, - нехотя признался Морган. - Что до Костнеров, то, думаю, они заражены тенями.
Шасс-Маре сощурилась:
- И что тебя заставляет так считать?
Он раздумывал недолго. Фрагменты головоломки всё это время были поблизости - только руку протяни.
- Ощущения. И внешность. Они стали напоминать Кристин - такие же оплывшие, полноватые, как будто раздутые… - Морган осёкся. Одно слово потянуло за собой цепочку воспоминаний.
“…Смерти естественные. Инфаркты, инсульты, обострения всяких застарелых болячек. Иногда привозят пациента, например, с язвой желудка, и я уже вижу, что до следующей недели он не доживёт. Нормально перенесёт операцию, пойдёт на поправку - а потом у него откажет сердце. Или почки. Или случится инсульт”.
“Печать смерти на челе?”
“Нет. Или да. Они какие-то бесцветные, тусклые. И раздутые. Не располневшие, а точно воздухом накачанные. И никаких патологий”.
- Эй! Не зависай, а, черти-сковородки!
Оклик Кэндл прозвучал резко, как пощёчина.
- Прости, - виновато улыбнулся Морган. - Просто я понял сейчас кое-что важное. Мой брат тоже видел их - людей, заражённых тенями.
Выражение лица у Шасс-Маре стало… сложным. Освещение в баре сместилось по спектру в сторону холодных сине-зелёных цветов, а по морской глади за иллюминаторами пробежала рябь.
- Брат?
- Да, - кивнул Морган. - Он врач, заведует отделением. Около месяца назад он заметил, что в последнее время поступает много странных пациентов. И ещё участились внезапные смерти. Наверное, даже выражение я у него подцепил, это он тогда назвал их “раздутыми”. Как будто в одну оболочку…
- …пытаются уместиться две сущности, - закончила за него Кэндл, заглянула в кружку и скривилась. - А вот теперь мне хреново.
- Туалет прямо и направо, - безжалостно усмехнулась Шасс-Маре, а затем свет её глаз неуловимо смягчился: - Не бойся. Я видела твою мать на Рождество. Такую, как она, тень никогда не заразит. Убить - может. Изменить - нет.
- Ну вот спасибочки, успокоила, - саркастически ответила Кэндл и сползла со стула. - Я правда, что ли, схожу и освежусь. Святые тараканы, ко мне правда полез лизаться ублюдок с грёбанным пришельцем внутри…
Пол начал покачиваться под ногами. Рябь на море превратилась в белёсые гребешки; иллюзорный ветер играл с ошмётками пены и швырял их в слепое небо.
Когда Кэндл завернула за угол, Шасс-Маре перевела потяжелевший взгляд на Моргана.
- А теперь говори, что у тебя вертится на языке с самого начала.
Во рту мгновенно пересохло.
- Кристин поймала меня и попыталась подсадить тень.
- И обломалась?
Он поперхнулся смешком. Шасс-Маре щурилась, точно глядя на огонь.
- Более чем. Я… в общем, я, кажется, избавился от тени.
“Охотник за приливами” застыл, вмерзая в неподвижные воды. Море в иллюминаторе стало почти гладким, как в штиль, а лёгкая рябь напоминала нервную дрожь. Зал практически опустел, только за дальним, угловым столом растерянные старики мерно передвигали шахматные фигурки по доске, а грустная невеста кружилась под лунным лучом и шептала: “Прости, Лидия, прости, Лидия…”
Шасс-Маре выжидающе молчала и всё так же смотрела с прищуром.
Врать под таким взглядом не получалось даже себе.
- На самом деле не избавился. Я её съел. И мне понравилось.
Зал мягко качнулся. Из-под потолка полилось нежное золотистое сияние, размывая аквариумно-зелёный полумрак.
- И что же ты теперь хочешь от меня? - тихо спросила Шасс-Маре.
Морган почувствовал боль в груди и только через несколько секунд осознал, что он слишком сильно налёг на край стойки.
- Я такой же, как Кристин?
Она некоторое время смотрела на него, не мигая, а потом вдруг беззвучно рассмеялась.
- Ты идиот? Я бы никогда не переспала с тенью, какой бы симпатичной мордашкой она ни прикрылась.
- О, - только и смог выдавить из себя Морган, запоздало сообразив, что речь идёт о той ночи, когда Кэндл впервые добралась до микрофона на дальней сцене. - Правда… А Уинтер? На него я похож?
Шасс-Маре покачала головой.
- Не знаю. - В голосе проскользнули нотки вины. - Ублюдок из башни мог бы сказать точнее. Или Громила. Я воспринимаю мир иначе. И в тебе не чувствую ничего дурного. Ты… очень чистый и цельный. Если ты меняешься - то целиком. И мне это нравится.
Морган машинально подвинул к себе наполовину опустевшую чашку Кэндл и уставился на остывающий кофе, пытаясь разглядеть собственное отражение.
- Я не хочу ничего рассказывать Уилки.
- Он видел тебя, - заметила Шасс-Маре. - И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого. Я понятия не имею, что произошло там с этой стервой Кристин, но догадываюсь, что она всё-таки подселила в тебя тень. Только не в буквальном смысле, а заронила зерно - словами, намёками, чтобы ты сам взрастил её. Но пока сам не поддашься, тень тобой не завладеет.
Он пригубил кофе; несмотря на умопомрачительный кондитерский запах, оказалось горько почти до оскомины.
- Мне нужно разобраться в себе.
Шасс-Маре невесомо спрыгнула со стула и отступила к стеллажу, где лежали бутылки. Вытащила одну, встряхнула, прислушалась - и вернулась, зажав её под мышкой.
- Вот разобраться в себе я могу помочь.
Горлышко звякнуло о край бокала, и густая вишнёвая жидкость начала выливаться толчками, словно нехотя. Призрачная сладость обожгла язык, стоило вдохнуть запах поглубже.
- Вино памяти? - хрипло переспросил Морган.
- Память, - недовольно дёрнула плечом Шасс-Маре. - Не вино. Но сейчас этого будет мало… Погоди.
Она бережно взяла полный бокал и отступила к дальней стене, а затем раздвинула водоросли, обнажая ещё один иллюминатор, огромный и вытянутый. Но за ним не было моря - только ночь, песчаная отмель и человеческие следы, уходящие в редкую травяную поросль под сенью деревьев. Деревья карабкались на гору, а вокруг неё вилась неровной спиралью дорога, серебристо блестящая в лунном свете.
Шасс-Маре поднесла бокал к иллюминатору, и в тёмно-вишнёвой поверхности на мгновение отразилось всё - и пляж, и следы, и густая сень деревьев, и сверкающая петля, обернувшаяся вокруг надломленного пика.
Резкие, пряные нотки в запахе стали сильнее.
- Теперь хорошо. Пей.
Морган осторожно принял бокал, прикрыл глаза и сделал глоток, затем ещё и ещё.
Горло онемело.
На вкус питьё было точно молотый лёд с перцем чили и кленовым сиропом.
…Сад перевёрнут; магнолии беспомощно свисают с земли к бледному, зеленоватому небу, и ветер расчётливо покусывает яркие лепестки, выдавливая последние нотки запаха перед тем, как с севера подступят дожди.
В открытой беседке - двое. Один, пламенно-рыжий и тонкокостный, покачивает колыбель. Другой, куда менее яркий и гораздо более грузный сидит рядом и курит. Он светится изнутри.
- Ты изменился.
Первый отмахивается:
- Ерунда. Сначала Этель, теперь ты туда же…
- Не ерунда, - выдыхает облако дыма второй. - Я тоже сначала решил, что у неё послеродовая депрессия. Но теперь вижу сам. Ещё хуже, чем было год назад… Святая Мария, Годфри, мне не нужен этот пост, но тебе ещё рано! У тебя сын только что родился, побудь с ним. Года через два я тебе сам уступлю место.
Первый, рыжий, упрямо склоняет голову и темнеет так, что становится похож на обугленную деревянную игрушку.
- Всё так, Гарри. Но мне нужно прямо сейчас.
…Жара удушающая.
- Плохая погода для похорон.
- Бедняга Гарри…
- Всё это так ужасно.
- Говорят, что его нашёл маленький племянник…
- О, бедный мальчик!
Листья дуба, распростёршего ветви над могилами, свернулись хрустящими трубками. Священник нависает над раскрытой могилой и размеренно начитывает речь. Вокруг много людей в чёрном - столько, что кладбище напоминает место свежего пожара.