Картотека

Олег Игоревич Чарушников

Картотека

(маленькая повесть)

Много болтать об этом я не намерен. Старик Грандиозен у меня за стенкой не жил. У меня за стеной проживал бывший капитан авиации, ужасный пьяница, который часто кричал по ночам во сне; - На гауптвахту захотелось? Пять суток! Десять!.. Мало тебе? Пятнадцать суток!!!.. Сам он утверждал, что раньше работал простым ювелиром. Ну да ладно, не о нем речь... А вот Гошу я отлично знаю. Он действительно обладает вислыми усами и в самом деле неизвестно кем работает. Но парень неплохой, хоть и дурак. Гоша-то мне и рассказал об этом неприятном случае.

Глава 1

Старик Грандиозов

В углу шевелились бюрократы. Грандиозен покосился на них неодобрительно и вышел на кухню пообщаться с народом. Речь его была кратка и сильна. - Товарищи! - произнес он с порога. - Братья и сестры! Время настало и час пробил. Посмотрите вокруг себя! Прах, который мы отряхали семьдесят лет, все еще липнет к нашим ногам. И если не мы, то кто же сделает это за нас? Поэтому прочь сомненья, устремимся вперед, братья, - вперед, к нашей великой и славной победе! Бурные аплодисменты были ему ответом. Взмахом руки Грандиозов перевел их в овацию, подержал минут пять, а затем в единый миг свел на нет. И снова тишина воцарилась и кухне. - Ставлю па голосование, - продолжал Грандиозна. - Кто против? Ни звука. - Кто воздержался?.. Молчание. Гранднозов тяжело обвел помещение глазами, повторил вопрос: - Кто воздержался? И вновь молчание взрывается аплодисментами, переходящими сперва в простую овацию, затем в бурную, а потом и в общее всенародное ликование с возгласами и здравицами. Грандиозен подождал и щелкнул выключателем. Известковая лампочка брызнула светом и высветила привычное убожество: плиту со вздувшейся конфоркой, ржавое чайное пятно посреди фанерного стола и облупленный, больничного цвета табурет. Былые соседи частью померли, частью разъехались по "хрущевкам". Давно уже перебрался старик в отдельную квартирку, но привычки оставил коммунальные. Охраняли покой Гранднозова двойные шторы и узкие прочные решеточки в виде заходящего солнца - в нижнем углу полукруг, из него выходят лучики с перекрестьями (первый этаж, надо вдвойне беречься). Из мусоропровода торчала рукоятка ловушки. Грандиозов осмотрел добычу и возликовал его дух. Блажен будь, выпускающий на макулатуру всякую дрянь, великую радость доставляешь ты старику! Не сдает газеты народ, прошел бум, канул в вечность - и приходят они прямо в руки Грандиозову, знающему в них полк. Запел старик. Достал бережно из ловушки и "Правду", и "Совсибирь", и "Труд", все вытащил до обрывочка. Стряхнул мусор (к запаху он притерпелся, понимая, что дело требует жертв), бегом унес в комнату, где дожидались своего часа бюрократы. Стар, ах, как стар был Грандиозов. Когда-то светилась лысина посреди венчика жалких волосяных остатков, а потом и тех не стало. Сошли волосы тихо на нет, ровная бледность воссияла, и наделась на Грандиозова костяная шапочка-шлем. Кое-кто, поглядев, остался бы недоволен: прилично ли носить старику такую шапочку? Но не было у Граидиозова детей, и жен не было, - а значит некому и глядеть, недовольствоваться. Потому что, повторяю, жил он одиноко, замкнуто и лишь иногда общался на кухне с народом. Одна радость питала соками жидкое сердце старика Грандиозова - его картотека. Картотека! Тебе все убранство души!.. Все для тебя - и кожаный несессер с набором ножниц, и пустота, и смрад в доме, и тяжкие сны, когда приходит, грозясь, Полюгаров, - копается а ящиках, изымает лучшие, заветные разделы, ухмыляется в короткие усы "а-ля вождь"... Но спокойно, спокойно, дело требует к себе... Эти минуты до боли сердечной любил Грандиозов. Одно только доставание ножниц составляло целый ритуал. Сначала нужно было выбрать - какие. Тут промахнуться нельзя, и не раз кряхтел, бывало, старик, шевелил бровями, бродил вокруг стола, прикидывая так и эдак, не решаясь, страшась ошибиться и испортить ритуальное, возлюбленное действо. Тонкости рвали душу сомнениями. Крупные блоки - с жирными рубриками, шапками и комментариями от редакция - Грандиозов вырезал мощным садовым секатором, затачивание которого неизменно пробивало адскую брешь в бюджете. ...Еще за месяц становилось невмоготу. Тоскливо озирался старик, всем телом ощущая, как вынимают деньги, рвут без сдачи, уносят без возврата. Но некуда было деваться. Секатор жевал бумагу, лохматил края, а точить дома кустарно- такое не дозволялось. Твердые принципы гнали Грандиозова на лестницу, откуда доносилось протяжное: - Ножи-но-о-о-жницы точи-и-и-ить! Молча (говорить не хотелось, да и о чем прикажете говорить в преддверии бреши?) стоял он перед точильщиком, рассматривал сноп искр, то ослабевающий - и тогда звезды падали вниз вялой дугой, - то набирающий силу, звенящий огнем, колючий.

...Сто, и двести, и тысячу лет назад стоял вот так же в парадном маленький Гранднозов перед точильщиком, громадным мужиком в кожаном фартуке и кованых сапогах. Томительно летели искры, и понимал маленький Грандиозов, что это император точильщиков, властвующий над живым огнем. Догадывался, чуял маленький заячьим своим сердчишком, как плотными рядами лежат искры в бешено крутящемся диске, а неумолимое лезвие высекает их на смертный полет... Изгоняет с темного лежбища на сжигающий свет, чтоб вспыхнули они и погасли, умерли разом на кожаном фартуке, на ледяном полу парадного, на каменных сапогах императора точильщиков...

Так же гасли искры и теперь. Но Грандиозов о гибели их больше не размышлял - к чему думать о смерти, когда она у тебя самого за дверями! А размышлял он о том, как бы не слукавил точильщик, не притупил лезвие, действие коего должно быть точным и единственным. А точильщик, хоть и был как вылитый тот, из детства, в каменных сапожищах, но за работу драл, шельма, куда больше. Да еще грозился, будто скоро запретят ему ходить по подъездам; точить ножи-ножницы придется в единообразной мастерской, куда запись за полгода, а качество - хреновей не бывает. Но долой, долой императора из головы! Дело есть дело, и мысли дурные - вон! Грандиозов вынул секатор, осмотрел лезвие. Блеском ударило по глазам от обточенного на диво металла. Но бессильна была кромка садовой гильотинки: газета попалась мокрая, дырявая, с томатными пятнами. Означало это, что часа своего дождались ножницы маникюрные. Продев пальцы в узкие, дамские колечки, Грандиозов поклацал острыми стальными крылышками в воздухе - примеривался. Держа ножницы на отлете, другой рукой бережно развернул пахучую газетную страницу... И тут взорвалось за стеной! Рассыпалось в железном гудении и вновь громыхнуло, да так, что бюрократы зашевелились в углу, зашелестели страницами, зашуршали в панике. Снова трахнуло за стенкой, загудела-заныла басом струна, проникая в самый мозг ошеломленного Грандиозова. И тут же обрушился на него слепящий вал звуков, словно ливень отрезал старика от мира, где оставалось последнее взлелеянное счастье - газетные листы на столе, ножницы и власть. Несчастный Грандиозов вскочил и сквозь бурю прокричал проклятие какому-то дальнему, застенному жителю, пригрозил ему сухим кулачком. Но буря не укротилась, а напротив, пошла в разгул: некто бешеный рявкнул хрипло и затянул, завел волчью арию, а грохот понесся, нарастая, за ним в электронном радении. Не впервой было Грандиозову переживать музыкальные штормы и обвалы из-за стены, ко многому притерпелся он в долгой и небезгрешной жизни. Поэтому на свет немедленно была извлечена ушанка с тесемочками и нахлобучена непосредственно на костяную шапочку-шлем. И укротилась буря. Отодвинулась на квартал. А когда Гранциозов потуже стянул меховые уши тесемками, и вовсе блаженство настало. Оглох мир. Беззвучно шелестели страницами бюрократы, не клацали рвущиеся к работе ножницы, на кухне неслышно падал в ловушку мусор. Уже мягче, отходя душой, старик Грандиозов погрозил стенке пальцем, потянулся и придвинулся к столу. Начиналось. Начиналась работа.