Письма из деревни

Потом я купил еще два плуга, и теперь у меня вот уже три года - переломы и облоги под лен иначе не подымают, как плугами, да еще какие облоги - такие, которые были покрыты частым пятнадцатилетним березняком, такие, на которых что ни шаг - то корень, так что десятину менее как в одиннадцать дней не подымешь. И плуги служат вот уже три года, разумеется резцы и лемехи приходилось переменять, и никакой "ломки", никакой "потери различных частей" нет, как это было у агронома, который рабочих обвинял даже в том, что "лошади были худы до крайности", как будто рабочих можно обвинять в этом. Если лошади были худы, да еще до крайности, так это потому, что их не кормили, и что же тут удивительного, что работники "не выполняли своих уроков" на таких лошадях? Лошадь везет не кнутом, а овсом.

У меня лошади не были худы, хотя каждая пара, в прошедшем году например, подняла по три с половиною десятины облог из-под березняков, причем лошади всю осень пахали безостановочно изо дня 192 в день. Разумеется, лошади получали ежедневно овес.

И кто же пахал? Невежественные, недобросовестные русские крестьяне - "русски свинь", как сказал бы какой-нибудь немец, управитель старого закала или вызванный из-за границы насаждать у нас агрономию профессор заведения, где прежде приготовлялись "агрономы". Пахали обыкновенно батраки, а на одной паре - так как батраков не хватало - всю осень пахал поденщик. Кормили те же батраки, потому что дело старосты только отмерить овес, насыпать в торбы и выставить торбы на галерею подле амбара; в обед каждый берет две торбы на свою пару, которую он и кормит, и поит. Весною, когда лошадей не приводят домой, а пускают пастись во время обеда там же, где работали, батраки в поле же и задают овес, а от поля рукой подать до кабака. Кажется, как бы не пропить овес? Не пропивают.

Крестьяне приходили смотреть железную соху, дивовались немецкой хитрости и пашню одобрили.

Один из моих рабочих, Степа, вздумал было на сохе конкурировать с плугом и уверял, что он вспашет перелом и подымет облогу сохою во столько же времени, во сколько Сидор вспашет плугом, и сделает не хуже. Действительно он вспахал десятину перелома во столько же времени, но на облоге отстал, хотя работал так, что даже трубочку на ходу курил, и далее конкурировать отказался.

Работник Степа был - теперь его у меня нет, сам хозяином сделался - отличнейший пахарь на сохе, каких редко, любящий пахоту, щеголяющий своей работой, установкою сохи, подобранною лошадью, подобно тому, как любит свою работу хороший сапожник-немец, который, сделав хорошие сапоги, кажется, жалеет расстаться с ними. Когда Степа поступил ко мне и выбрал себе лошадь для работы, то я сейчас же увидал, что это хозяин, потому что по лошади, которую выбрал работник, по манере обращаться с нею, по запряжке, тотчас же можно судить, каков человек, а раз он взял в руки соху, так уже положение его в числе рабочих объяснилось.

Большинство рабочих предпочитает лошадей бойких, форсистых, с хорошею рысью, таких лошадей, на которых можно было бы покрасоваться, лихо прокатить бабу во время возки сена, когда каждый работник берет с собою бабу, если не хватает батрачек, то поденщицу, чтобы ловчее было укладывать сено на телегу; а бабы-то на гребево, на возку сена все являются в самых лучших нарядах, разукрашенные лентами, кралями.

При разборке лошадей никому не назначаю: работники сами разбирают лошадей по своему вкусу, и потом уже постоянно работают на одних и тех же лошадях. Самый сильный, ловкий работник, первый в артели загонщик, берет самую лучшую, бойкую лошадь, такую, которая при случае может и потрепать; второй работник берет 193 вторую по форсу лошадь; третий - третью и т.д. Самые плохие лошади достаются самым плохим работникам, вахлачкам, и не потому, чтобы они не хотели бойких лошадей - каждый хотел бы самую бойкую, бешеную лошадь, - а потому, что лучшие работники в артели во всем имеют перевес, везде имеют первый голос и лошадей забирают лучших, а вахлачку - что достанется. Но работник-хозяин, хороший, ловкий, серьезный работник, не форсистый, сознающий свою силу и достоинство, гордящийся внутренним достоинством своей работы, а не внешним блеском - таких работников, разумеется мало, - выбирает и лошадь хозяйственную. Степа при разборке лошадей, хотя он и был вторым в артели, выбрал лошадь, которую все обходили, не форсистую, пегой масти, ленивую, но плотную, без рыси, но шаговитую. Лошадь, которая куплена была поздно осенью и потому в поле не работала, оказалась лучшим пахарем и во всех работах, по силе и уму имела перевес перед другими лошадьми. Степа полюбил своего пегана, холил его, кормил, гордился им, хотя пеган бегал всегда мелкой рысцой и только в редких случаях, когда, например, нужно было ухватить сено или снопы перед заходящей тучей, пускался в галоп. Пахарь из пегана вышел удивительный, спокойный, тягучий, умный, идущий прямо на вешки, так что стоило на огороде только отметить гряды вешками, и пеган наипрямейшими линиями разъезжал борозды. Увидав плуг, Степа с усмешечкою объявил, что это вещь вовсе не нужная, что он и сохою на пегане сделает не хуже и так же скоро. И действительно сделал: Степина пахота была образцовая, для сохи отличнейшая, но все-таки уступала плужной. Степа, хотя и соглашался, что плугом сделано отчетливее, но все-таки уверял, что и на его десятине лен будет не хуже, чем на плужной. На замечание же мое, что вспахать сохой так, как вспахал он, Степа, могут лишь немногие работники, тогда как плугом будут хорошо пахать все, Степа ответил: "а кто не умеет пахать, тому и около земли заниматься не след". Степа, как истый пахарь, специалист своего дела, любящий свое искусство, по-видимому, опасался, что с введением плугов потеряется искусство пахать сохой, точно так же, как наш портной, старик Михаил Иванович, ненавидит швейные машины. "Экая штука, что он машиной прострочил, - говорит М.И. - ты, вот, руками так прострочи".

- Да зачем же ему руками строчить, когда машиной можно? замечаю я.

- Какой же он портной, если строчить не умеет? Нет, ты выстрочи! А то машиной! Слаб народ стал!