Здравствуйте, мама !

- Бери, тебе говорят! Это все мелочи жизни, Вячеслав. Да бери, будь ты неладен! Дают - бери, бьют - беги.

- Бьют - сдачи получают, Виталий Иванович! - смеясь, возразил Слава. Сами говорили.

- И это верно, братишка. Ну, ты бери часы-то. Носи на здоровье!..

Слава махал рукой с подножки вагона, пока Виталий не скрылся за станционными постройками. Больше им не суждено было свидеться: в конце зимы Виталия не стало. Через неделю, не выдержав потери, умер Иван Матвеевич. Похоронив мужа и сына, Анна Константиновна осталась одна.

Одна... Правда, были у нее те, что несли в себе тепло ее жаркого и щедрого сердца, а сейчас они возвращали ей частичку этого тепла. "Ваше горе, - писал Слава Щерба, - это мое горе. Виталий был для меня примером. Я старался думать так же, как он, быть таким же открытым и чистым, как он. Извините, что своим письмом я доставлю вам еще большую боль. Но ведь я тоже хотел кому-то пожаловаться на свою боль, причиненную этим горем". "Мы - ваши дети, и мы никогда не оставим вас, - писали Миля Якубовская-Милевская, Нина Щерба, Тамара Копель. - Никогда не забудем, что вы дали нам. Мы будем так же, как вы, любить детей и так же любить жизнь, как любите ее вы".

А весной они приехали к ней. Заполнили хату гомоном молодых голосов, занялись хозяйством. Под командой Славы Щербы починили крыльцо, сменили на крыше солому, побелили в саду яблони, которые уже выбросили белоснежные цветы.

Анне Константиновне было для кого жить.

"Город Бахмач, Анне Константиновне"... Если и вы пошлете письмо по этому адресу, оно непременно дойдет.

В лабиринте бахмачских переулков почтальон отыщет тихую и узкую улочку Войкова, а на ней - беленькую хату, крытую соломой. Навстречу выйдет высокая седая женщина, поблагодарит за письмо, пригласит на чашку чая. Отказываться бесполезно - так уж в этом доме заведено.

Оставшись одна, Анна Константиновна прочитает письмо и бережно спрячет его в старенький чемодан. В этом чемодане уйма открыток, телеграмм, переданных с оказией записок, конвертов. Чем дальше читаешь письма, тем жарче исходящее от них дыхание жизни, тем больше тебя покоряет сила духа и красота человека, которому они адресованы.

Вот трогательные детские послания:

"Здравствуйте, мама! Спасибо за письмо. Воспитательница хотела прочитать всем, но не было очков. В детдом привозят кино, все картины хорошие. Например, "В степях Украины", и почти никто не понял ее, а я все понял. По воскресеньям приезжает учительница танцев и учит нас танцевать. Поздравляю вас с днем выборов в местные Советы, больше писать нечего".

"Ми грали в "поiзд". Це було так. На нашему пiдсобному хозяйствi ми взяли три коняки, двох бикiв. Коней назвали "швидкий", "посажирський" i "поштово-посажирський", а бики були "товарнi". На "швидкому" катались вiдмiнники, на посажирському - учнi, якi мають 4, а учнi, якi мають 2, йшли пiшки. Я каталась на "швидкому".

А вот ободряющие слова подрастающего человека, с которым уже можно было делиться огорчениями и печалями.

"Дорогая Анна Константиновна! Что это за дура такая новая заведующая, что упрекнула вас оккупацией? Вот я приеду в Бахмач и докажу ей, какая была у нас оккупация. Не посмотрю, что она старше меня. Нет, Анна Константиновна, мы за вас постоим, а то нашлась какая-то, видно, пустая женщина, трепуха, да еще хуже. Рассказала я об этом нашим - они тоже злятся на нее. А впрочем, о такой бестолковой нечего и говорить".

Еще одно письмо:

"Нам тут собираются давать паспорта. Это значит, что мы выросли. Только мне не нравится, как заполняют документы. Многим год рождения дают с потолка. А место рождения всем пишут одно - Черешеньки, где наш детдом. Всем Щербам записали так, хотя Славик говорил, что он родился в Бахмачском районе. Миля Якубовская-Милевская, которой тоже записали Черешеньки, здорово сказала: "Це було б не плохо тут родитись, але це не вiрно". А отчество она себе взяла "Васильевна", в честь отца Славы Щербы, который был партизаном и погиб в борьбе с немецкими оккупантами. Как же нас теперь найдут родные, если они живы?"

Еще и еще:

"Ще нiколи за свое життя не зустрiчала я таких людей, як Ви. Коли Вам буде тяжко, я в любу хвилину допоможу вам".

"Как сейчас вижу фашистского стервятника, а мы бежим в лес. У вас на руках Шурик Неизвестный, а на лице - тревога за всех нас. Что с нами было бы, если б не вы? Как хорошо, что есть в Советской стране такие люди!"

"Когда мне тяжело, я вспоминаю вас и думаю: какая ерунда все эти мои трудности и "трагедии" по сравнению с тем, что пережили вы! Я преклоняюсь перед вами за то, что вы все вынесли и не сломились. Обещаю вам, что стану настоящим человеком - таким, как вы".

А этот паренек, наверно, совершил какую-то ошибку, и Анне Константиновне пришлось пустить в ход свой авторитет среди детей, чтобы заставить его раскаяться:

"Вы напрасно предупреждаете меня, чтобы я не обижался на ваши нравоучения. Кто же мне еще будет читать мораль, кроме вас, дорогая Анна Константиновна? Вы ведь у меня одна. И если б вы только видели, как они все набросились на меня! Но они правы. Простите, и спасибо вам за материнскую ласку и материнский совет..."

В этом же старом чемодане хранятся деловые бумаги, Почетные грамоты, трудовая книжка с десятком благодарностей. Письмо из отдела учебных заведений Московско-Киевской железной дороги с просьбой составить руководство по детскому рукоделию. Ответ директора Малоярославского образцового детского дома - согласие принять на учение и воспитание Раю и Мишу Бартошей, Люду и Сталину Косякевичей. Здесь же письма из Новгород-Северского, пронизанные непередаваемым чувством дружелюбия и почтения.

"Сколько мы с вами пережили, дорогая Анна Константиновна! - пишет Валентина Тихоновна Прусакова. - Помните, как спасали детей в лесу, чтобы их не увезли в Германию? Я тогда лишилась своей дочери. Как вы пишете, все наши дети в люди выходят, и я радуюсь за них вместе с вами. А сейчас я счастлива сообщить вам, что роды у меня прошли благополучно. Растет чудная дочурка. По-прежнему замещаю заведующую детсадом. Мое теперешнее счастье я считаю наградой за пережитое. Но прошло пятнадцать лет с того времени, а я не могу забыть и успокоиться".

Да, мы помним не только наших героев и наши победы. Были и непомерные тяготы, что вынес тогда на своих плечах наш народ, и душевные раны многих людей еще разъедает горькая соль воспоминаний о невосполнимых утратах...

А годы идут, и молодежь растет, набирая сил, и жизнь принимает ее. Что же произошло за это время с ребятами из "приюта обездоленных"?

Может, лучше будет, достоверней, если сами они расскажут, как жили эти годы, как учились, как мужали, становились самостоятельными людьми? Эти письма, иногда грустные, а чаще пронизанные светлой верой в будущее, принадлежат не только им и Анне Константиновне. Душа этой женщины принадлежит всем нам, а взгляды ее воспитанников на жизнь близки, понятны и дороги тысячам наших парней и девчат...

Из писем Мили Якубовской-Милевской:

"Листа вашего одержала, за якого дуже рада. Це вiрно, що я з Перемишля? А то вихователька читала мою бiографiю i говорила, що я дочка Батькiвщини. До цього часу я нiчого про своiх батькiв не знала, теперь я дещо знаю".

"...Скоро я студентка, даже не верится. Поступаю в техникум..."

"...Яблоки получила. Огромное спасибо. Экзамены я сдала без единой тройки. Потом пошла в горком комсомола, и меня послали в пионерлагерь. Ставка - 400 рублей, но высчитывают за питание. Целыми днями на ногах, без выходных. Приходишь вечером - качаешься. Может быть, привыкну? Когда мне особенно трудно с детьми, я вспоминаю вас..."

"...Я на практике, на Коровинецком сахарозаводе. Лаборатория здесь замечательная, а жизнь дешевая. Пуд картошки стоит 12 рублей, а нам это только и надо".

"...Комиссия узнала, что я из детдома, и мне оставили место на лучшем заводе треста. Приехала сюда. Квартиру не дали, но обещают. Посадила огород - 4 сотки. Мозоли на руках с непривычки страшные, но это ничего. Как я хочу еще учиться! На будущий год попробую. Скоро соображу вам еще одну посылочку".