Волынская мадонна

Хлопцы развязали два пузатых мешка, высыпали их содержимое в траву. Там были советские пилотки и мятые фуражки, гимнастерки, офицерские кокарды, солдатские звездочки. Нашелся даже отрез кумача. Петро Ломарь от большого ума тут же предложил пустить его на красный флаг.

– Ладно, хватит куражиться, – проворчал Горбацевич. – Все готовы? Строиться на поляне.

С той памятной ночи, когда вся Волынь – да и не только она! – обливалась кровью, прошло два дня. Немедленных акций возмездия со стороны поляков не последовало. Их отряды были разрознены и вряд ли могли противостоять УПА.

Польское население в Возырском повете фактически исчезло. Остались беженцы в лесах да на заброшенных хуторах. Патрули на дорогах периодически отлавливали поляков, пытавшихся пробраться на запад. Бандеровцы с ними не церемонились, отводили в лес и заставляли рыть себе могилы. Проблема состояла лишь в том, что закапывать их приходилось самим.

Остались не обработанными несколько сел, в том числе Подъяров к востоку от Росомача. Но на это местечко у Горбацевича имелся отдельный план.

Товарищ Глинский и его партизанская база не давали майору покоя. Он клещами вытащил из Жулебы фамилию агента, затаившегося в отряде, но что с того? Тот сидит на базе и выйти оттуда не может. На это нужна убедительная причина. Пользы с него как с козла молока, во всяком случае в ближайшее время.

Майор очень хотел бы выманить этих товарищей из леса, но как это сделать, представлял смутно.

Он знал, что жители Подъярова контактировали с партизанами, не только с польскими, но и с советскими. Они подкармливали их, снабжали одеждой, информацией.

Наблюдение за селом в последние дни ничего не дало. Партизаны там не появлялись, хотя, конечно, знали, что вытворяла УПА. Затаились, крысы, боятся справедливой мести.

Майор скептически разглядывал свое войско, построенное в две шеренги.

«Не верю!» – воскликнул бы Станиславский, да и хрен с ним.

Да уж, хлопцы выглядели очень мило. Драные фуфайки в самый разгар лета, кирзовые сапоги, пилотки и фуражки, украшенные пятиконечными звездами. Под ними нахальные физиономии. Одни лишь похабные ухмылки чего стоят!

– Лица сделайте попроще, – хмуро проговорил Горбацевич. – В село придем, никаких пошлостей, вести себя скромно, с достоинством, как и подобает советскому человеку. Звезды отцепить через одного, снять значки, медали. Чего вырядились как на парад? Заправиться, подтянуть мотню и шагом марш, куда я скажу!

Взвод переодетых карателей, ведомый лично Горбацевичем, вошел в Подъяров около одиннадцати утра. Село раскинулось среди жидких перелесков, на берегу вертлявой речки, которую при желании можно было перепрыгнуть. На востоке обрыв, море кустарника.

Липовые партизаны вышли из леса, шагали медленно, выставив немецкие и советские автоматы, озирались по сторонам. Пока им удавалось держать себя в образе.

– По-украински не говорить, – предупредил своих героев Горбацевич. – Не знаете его, так лучше молчите в тряпочку. Только по-русски и на суржике, словно мы с востока.

Тропа спускалась к реке, потом потянулась на бугор. В селе не брехали собаки, не орали петухи. За плетнями, заросшими бурьяном, не замечалось никакого шевеления.

Настоящих партизан, присягнувших на верность большевикам, тут точно не было. Воспаленная интуиция майора тут же почувствовала бы их.

Но село не пустовало. Дернулась занавеска в крайней хате, выглянула бдительная старушка. Из-за сарая выскользнул и зарылся в лопухи какой-то шкет. За оградой, увенчанной горшками, кто-то сидел и, наверное, таращился на чужаков так, что спина чесалась. Объявился на крыльце мужик в рваных портках, робко улыбнулся. Нестор Кишко, волокущий на плече ручной пулемет Дегтярева, приветливо помахал ему.

Бандеровцы миновали крайние хаты и направились к центру села, где стояло приземистое, явно не жилое строение. Это была управа.

Закачалась яблонька за кривым забором, возникла пожилая женщина в платочке. Она моргала, сжимала губы.

– Мать, немцы в селе есть? – на всякий случай поинтересовался Горбацевич по-русски, замедляя ход.

Женщина задумалась, смерила его взглядом, отозвалась по-польски:

– Нет у нас немцев. Да и не было никогда.

Кто бы сомневался. Не полезет доблестная германская армия в такую глушь, куда ведет единственная дорога, да и та покрыта болотной грязью даже в самую жару.

– А хлопцев из УПА когда в последний раз видели?

Женщина вздрогнула, перекрестилась на католический манер. Слово «немцы» она восприняла даже лучше.

– Не хотим мы их видеть, сынок. – Она сглотнула, быстро глянула на пилотку, украшенную звездой, и спросила: – А вы кто такие будете?

– Свои мы, пани, – отозвался Кишко, подойдя к ней. – Советские партизаны. Слышали про таких? Не бойся, мать, не обидим. – Он не удержался, плутовато подмигнул и продолжил: – Разве что сами по чарке нальете да покормите, а то проголодались мы страсть как.

Советских партизан здесь тоже не очень-то жаловали. Но поляки знали, что это было меньшее зло.

– А вы точно не будете грабить и последнее отнимать? – Женщина колебалась, с сомнением смотрела на ухмыляющегося Гаврилу Крытника, заломившего на затылок фуражку с синим околышем.

– Все в порядке, мамаша, мы свои, – проговорил Горбацевич и двинулся дальше.

Отворилась калитка, вышел усатый, наполовину плешивый мужчина в тонкой безрукавке до колен.

– Господи святый!.. – Он начал судорожно креститься. – Вы красные партизаны?

– Ослеп, дядя? – проворчал Кишко.

– А вы представитесь, товарищ? – поинтересовался Горбацевич.

– Да-да, конечно. – Мужчина волновался, мял руки, переступал с ноги на ногу. – Я Мачей Брумель, староста здешний. Это Ядвига, жена моя. – Он показал на худую женщину, которая выглядывала из-за поленницы. – Вон там Арнольд Бонкевич, писарь из нашей управы.

За соседней оградой поблескивали очки. Их обладатель тоже не мог похвастаться пышной шевелюрой.

– У него жена и трое детей. Иисус, как мы рады!.. – Он пытливо заглядывал в глаза командиру красных партизан, словно искал в них подтверждения своим словам. – Ведь ходят самые страшные слухи. А нам уходить некуда, у нас тут семьи, хозяйство. Да разве убежишь в наше время, когда повсюду такое?..

– Так, внимание, товарищи бойцы! – Горбацевич поднял руку. – Всем пройти к управе и там расположиться на отдых. Выставить посты. – Он дождался, пока все люди проследуют мимо, закурил.

Староста мялся, ухватился за штакетину, смотрел заискивающе.

– Разве вас не может защитить ваша Армия Крайова, товарищ? – спросил Горбацевич. – Где она, почему не приходит?

– Мы не знаем, – сказал Брумель, задрожал, как-то растерянно через плечо глянул на жену.

Та стояла с опущенными руками, лицо ее становилось мучнистым.

– Мы слышали выстрелы, взрывы, видели зарево от пожаров в ночном небе. Мы не знаем, где Армия Крайова, что происходит в округе.

– Хорошие новости кончились, дорогой староста, примите сочувствие. Бандиты из УПА уничтожили всех поляков в этом районе. Сожжены Клещинка, Карнопол, Бержец, Залесье-Торопецкое, Выжиха, Поросля, Росны. Признаться честно, меня немного удивляет, почему эти негодяи не спалили ваше село.

– Боже правый, не может быть! – Староста покрылся смертельной бледностью. – Что же происходит на этом свете? Ядвига, ты слышала? – Он обернулся. – Нам всем надо срочно уходить отсюда. Господи Иисусе, куда же податься? Они могут появиться в любую минуту. Послушайте, товарищ! – Староста вцепился в руку собеседника. – Вы же советские партизаны, обязаны защищать мирных людей. Вы спасете нас? А мы отдадим вам последнее, что имеем. Есть немного мяса, одежда, зубровка домашнего приготовления, несколько лошадей, телеги. Господи, да за что нам такое наказание? – Староста молитвенно сложил руки, устремил тоскующий взор в небо.

– Наверное, вы, товарищ, сильно нагрешили, – пробормотал Горбацевич.