Жестокое счастье

Бирюкову не хотелось касаться прошлого Мохова, но Павел сам начал. Видно, сидела в нем боль за некогда совершенное преступление, и некому было ее излить. А Бирюков все знал, и это побуждало Павла к откровенности.

— Многое, конечно, от подстрекателя зависит, — продолжал Мохов. — В мое время табунил Пшендя — мелкий щипач, выдававший себя за урку. У таких, как Пшендя, подлый закон: сам замаран — другого замарай. Потом тверди недоростку, пугай его: назад дороги нет — заметут, жить хочешь — держись за меня, сопляк, одна у нас теперь дорожка… Ну и лопухи, конечно, верят гадам, пятки им лижут…

Еще и потому, может быть, вспомнил Павел Мохов свое безрассудное и горькое прошлое, что теперь-то мог гордиться собой. Бирюков не перебивал, чувствовал — надо человеку выговориться. Не столь часто, к сожалению, приходится работникам милиции вот так — уже на равных — беседовать с бывшими их подопечными. Лишь после того, как Мохов, тяжело вздохнув, замолчал, Антон спросил:

— А куда подевался этот Пшендя?

— Водкой, паразит, захлебнулся.

Такой вопрос Антон задал не случайно. Павел натолкнул: довольно часто на первое преступление сбивает подростков опытный уголовник. Поэтому и «вдохновителем» угона мотоцикла у Тюменцевой мог быть кто-то постарше. Бирюков попробовал выяснить взаимоотношения Сергея Тюменцева с бывшей женой, но Мохов демонстративно уклонился от ответа:

— В семейном деле Серега пусть сам исповедуется. — И затормозил у домика с расписными наличниками. — Вот как раз его резиденция…

Бирюков открыл скрипнувшую калитку и вошел в просторную ограду, похожую на оранжерейный цветник. На скрип калитки из-за угла небольшой веранды выбежала лохматая болонка, залилась звонким беззлобным лаем. В ту же минуту показался обнаженный по пояс загорелый парень в спортивных брюках.

— Чапа, не пустозвонь! — прикрикнул он.

Собачка послушно умолкла. Бирюков назвал свою должность и спросил:

— Вы Сергей Тюменцев?

— Да, — спокойно ответил парень. На его лице при этом не появилось ни малейшего оттенка удивления, как будто он давно ждал сотрудника уголовного розыска. — Проходите в тень, там прохладней. — И, пошаркивая спадающими шлепанцами, направился за веранду.

В тени навеса стояла старая тахта. На ней обложкой кверху лежал развернутый учебник физики за десятый класс, а рядом — школьная тетрадка с заложенным в нее карандашом.

— Садитесь, — показывая на тахту, предложил Тюменцев и сам пристроился на краешек.

Бирюков сел. Стараясь исподволь подойти к интересующей его теме, показал на книгу:

— Занимаетесь?

— Нынче хочу в автодорожный институт на заочное поступить. Надо учиться, пока годы молодые да память свежая.

Тюменцев ладонью поправил волнистые русые волосы. Он производил впечатление уравновешенного человека, чуточку ироничного. В отличие от некоторых «обиженных» мужей не стремился поливать свою бывшую жену грязью. Напротив, даже в чем-то сочувствовал ей, старался основную вину в неудавшейся семейной жизни взять на себя. А жизнь эта, по словам Тюменцева, и не могла состояться.

За месяц до призыва в армию Сергей познакомился на танцах с Галиной, и сразу — заявление в загс. Кое-как дождались регистрации, отгуляли свадьбу, и он уехал на два года служить. Когда вернулся со службы, не узнал Галину — так она изменилась. Каждую субботу к ней приходили подруги из общепита с мужьями. Играли допоздна в карты. Ну а где карты, там и выпивка. Сам Тюменцев в этих развлечениях не участвовал: и презирал такой отдых, и работа не позволяла — с похмельной головой до аварии один шаг…

— Обычно при разводах какая-то причина бывает, — с намеком сказал Бирюков.

— С Галиной рано или поздно мы все равно бы разошлись. Между нами ничего общего нет: ее к роскоши тянет, а мне роскошь — до лампочки. Загорелось ей «Жигули» купить. Спрашиваю: «Зачем нам машина? Хватит мотоцикла». — «На мотоцикле ездить уже не престижно», — отвечает. «Да разве в этом престиж заключается?» — «А в чем? Надо мной подруги хихикают за то, что машины нет». — «Да кто они, твои подруги? Обывательницы районного пошиба». — «Дурак идейный!»… Вот поговорили, называется…

— После этого вы и ушли?

— Нет… Ушел, можно сказать, по своей вине: невпопад обидное Галине ляпнул. На прошлой неделе, значит, прихожу домой после ночной смены уставший, как черт. Смотрю, на диван-кровати в зале парочка спит. Тихонько спрашиваю Галину: «Кто такие?» — «Подруга, которая мне импортные вещи достает, из Новосибирска приехала отдохнуть с мужем». Сразу-то я поверил, но, когда пригляделся, вижу, что этому «муженьку» — и «подруге» тоже — лет семнадцать… Злость меня взяла, говорю: «Ты что, дом свиданий организовала?» Ну тут Галина и спустила на меня всех собак, аж «муж с женой» проснулись. Попробовал скандал на тормоза перевести — еще сильнее по кочкам понесла, бельишко мое из шифоньера вышвырнула. Собрал я вгорячах, что под руки подвернулось, сунул в солдатский рюкзак, и прощай, золотая рыбка.

— Что за гости у Галины ночевали? — спросил Бирюков.

— Кто их знает. Парня того больше не видел.

— А женщину?

— Да какая там женщина. — Тюменцев небрежно махнул рукой. — Размалеванная косметикой девица. Как Пашка Мохов о ней сказал: «Молодка, ловящая фарт».

Антон, стараясь не показать вида, сосредоточился:

— Значит, вы с Моховым вчера были у Галины?

— Был, с Пашкой… Когда вещички собирал, ключ от гаража в кармане остался. Ну а зачем он мне? Решил отнести. Мохова за компанию позвал, чтобы соседки языки не чесали, дескать, похаживает Сергей к бывшей женушке…

Бирюков посмотрел Тюменцеву в глаза:

— Так вот, Сергей, Галина говорит, что ключ от гаража вы ей не отдавали.

— Почему не отдавал? — удивился Тюменцев. — При Мохове и при той размалеванной девице лично в руки Галине отдал. Правда, Галина была заметно выпивши, может, забыла. — И сразу спросил: — Вы насчет угона мотоцикла?

— Хочу выяснить…

— Позапрошлую ночь ключ у меня был, — с прежней непосредственностью сказал Тюменцев.

— А не у вашего друга?

— У какого?

— Скажем, у Мохова.

— Зачем Пашке ключ? Пашка в ту ночь работал. Утром его сменил Исаков, а последнюю ночную смену крутил баранку я. Вот отоспался немного да за физику сел… — На лице Тюменцева появилось такое выражение, словно его осенила внезапная догадка. — Думаете, Мохов опять за старое взялся? Нет! Пашка теперь совсем другим стал. Честное слово!

— Давно с ним знакомы?

— Мы — друзья по несчастью. Когда Пашку первый раз судили, я тоже чуть было за компанию не загремел. На угнанном мотоцикле разок прокатился. — Тюменцев смущенно опустил глаза и вдруг стал оправдываться: — Нет, честное комсомольское, ключ Галине при свидетелях отдавал!

— Куда она его положила? — быстро спросил Антон.

Тюменцев показал на левую сторону груди:

— Вот тут у Галины на зеленой трикотажной кофточке карманчик есть. Она туда ключ сунула.

— Но почему, Сергей, вы целую неделю держали ключ у себя и только вчера надумали отдать?

— Забыл про него. А вчера в конце дня Мохов зашел, говорит, что на пересменке Исаков рассказывал — у Галины, мол, «Восход» угоняли. Тут я и вспомнил. Думаю, надо отдать ключ, а то, чего доброго, еще на меня согрешат. Сразу и пошли с Пашкой к Галине. Пришли, а там коньяк с шампанским на столе, сидят с подружкой попивают. Нам налили, дескать, выпейте за день рождения подружки. Иркой Галина ее называла. Мохов, не стану утаивать, выпил, а я отказался — мне ж Исакова надо было в ночную смену менять, да и вообще я выпивку не признаю. Галина начала хамить. Чтобы не нарваться на неприятность, я отдал ключ, и мы с Пашкой потопали…

Бирюков выяснил, что Тюменцев с Моховым пробыли у Галины минут тридцать. Когда они вошли в дом, Галина кого-то убеждала по телефону: «Нету ее у меня, нету! И не было никогда… Нет, не было!» Положив трубку, обеспокоенно сказала Ирине: «Он, кажется, все-таки с семичасовой электричкой прикатит». — «Обалдел идиот!» — проговорила Ирина и щелкнула зажигалкой. Курила она сигарету за сигаретой. На среднем пальце правой руки у нее сверкал перстень, а на безымянном левой — золотое кольцо с вензелем-печаткой. Сам Тюменцев в подобных побрякушках не разбирается, но, по мнению Мохова, такой перстенек стоит не меньше трех тысяч, а печатка — рублей двести пятьдесят.