Страница 1 из 13

Перекресток Старого профессора

Миронова Александра Дмитриевна "Saneshka"

Александра Миронова

Моей маме. Спасибо за веру в меня

Сегодня ночью она обрезала волосы. Сама. Маникюрными ножницами. Ей не спалось, ничего не помогало – ни два бокала вина перед сном, ни косяк, выкуренный втихаря в ванной. Спасительных дорожек не было, он об этом позаботился. Ближе к двум часам поняла – все дело в волосах: слишком тяжелые, тянут вниз, к земле. К той, что ушла. Ведь он всегда говорил, что у Моны локоны точь-в-точь, как у нее.

Конечно, он будет орать. Может, даже ударит. Накажет. Лишит чего-нибудь. Фантазия у него богатая. Около часа она крутила в голове разнообразные изощренные способы, которые все это время использовались для ее наказания и укрощения. Перебирала словно бусины, нанизывая одну на другую, точно зная, что его фантазия куда богаче ее воображения.

Ближе к трем взяла ножницы и откромсала длинные кудри. Они упали на пол словно змеи, душившие ее все эти годы. Стало легче. Голова как перышко. Маленькими ножницами совершать акт вандализма было не очень удобно и она так устала, что в конце концов, отрезав последнюю прядь, бросила ее прямо на паркет. Сама опустилась рядом, да так и заснула, пригревшись на теплом полу.

Хорошо, заранее завела будильник, иначе бы точно проспала и весь коварный план покатился бы к чертям. Ей важно было не опоздать, чтобы сполна насладиться эффектом своего непослушания.

Ведь он всегда вставал в шесть утра, что бы ни случилось. Время с шести до семи было для него неприкосновенным. Она бы многое отдала, чтобы узнать о происходящем в этот час за дубовой дверью кабинета, но та всегда была закрыта на замок. От нее.

Ровно в семь часов десять минут он спускался вниз к завтраку – с еще влажными после душа волосами, вкусно пахнущий. На столе уже ждали газеты. Мона никогда не понимала этой нелепой привязанности к макулатуре. Такое впечатление, что все движения экологов и защитников природы прошли мимо. Он не признавал искусственную кожу и меха, электронные книги, веганское питание. Наверное, поэтому она последние три года ела только овощи и фрукты, а одежду носила исключительно из синтетических материалов. Впрочем, кого это волновало?

Ровно в семь десять она сидела за большим столом, накрытым к завтраку на одну персону. Горничная удивилась, увидев Мону в столовой в такое время. Обычно та не появлялась раньше полудня. Девушка распорядилась сделать ей смузи со шпинатом (новомодная штука, говорили, что от нее худеют). Та молча удалилась. Мона по привычке запустила руку в волосы и чуть не вскрикнула от удивления – рука быстро прошла сквозь короткие пряди и очутилась на воле, а ведь раньше она всегда путалась в длинных локонах и могла часами крутить их. Мона вдруг подумала, что она как рука – вырвалась на свободу. Но за это придется заплатить.

Отец спустился ровно в семь десять. Выбрит, одет, готов к новому дню. В руках бумаги – секретарь, приезжавшая в дом к шести тридцати, всегда распечатывала электронную почту к завтраку. Мона вжала голову в шею – ну, сейчас начнется.

– Привет, папа, – с трудом сглотнув, поздоровалась она.

– Привет, – кивнул дочери Михаил Борисович – высокий, статный, похожий на вылитого из серебра колосса. Он отлично вписывался в атмосферу столовой, обставленной в стиле неоклассики.

Он был готов к началу рабочего дня – белоснежная рубашка и безупречно сидящий английский костюм.

Отец прошел на свое место во главе большого стола и сел. Тут же рядом появилась горничная, налила традиционную чашку кофе – завтрак он всегда начинал с нее. Михаил Борисович положил рядом бумаги и, игнорируя дочь и ее новый облик, погрузился в чтение. Горничная, поставив перед Моной стакан со смузи, испарилась. Девушка сделала глоток и робко поинтересовалась:

– Как дела?

– Хорошо, – ответил отец, не отрываясь от бумаг.

– Что пишут?

– Это по работе. – Он сделал глоток кофе. Мона почувствовала глухое раздражение в его голосе.

– Я понимаю, что не анекдоты из Интернета. Что по работе пишут?

Он поднял голову и внимательно посмотрел на дочь. Замуж. Срочно замуж. Девка дуреет от обилия свободного времени. Поморщился словно от боли и сделал еще один глоток, прежде чем ответить.

– Что тебя интересует? Биржевые сводки, биткоин, курс золота? – поинтересовался насмешливо, не сводя глаз с дочери. К сожалению, несмотря на образование, полученное в одной из лучших британских школ, она вряд ли понимала, о чем он сейчас говорит.

– Ну, – дочь поперхнулась зеленой гадостью, которую цедила из высокого стакана. Очередная диета. Ее уже ветром сносит, – расскажи мне, что такое биткоин?

– Маша, тебе что, нечем заняться? – Отец отложил в сторону бумаги, одним глотком допил кофе и приступил к завтраку – традиционной овсяной каше, сваренной на воде.

– У меня куча дел, папа. – Дочь добавила сарказма в голос, но отец, кажется, ничего не заметил.

– Ну так и займись ими и не отвлекай меня. – Михаил Борисович с трудом проглотил первую ложку каши, раздосадованный тем, что дочь прервала утренний ритуал. Он о чем-то думал до того, как вошел в столовую, но Маша сбила его с мысли. Что ей в голову стукнуло подняться в такую рань? Ведь обычно спит до двенадцати. Нет, определенно, у девчонки слишком много свободного времени. Михаил Борисович отодвинул стул и встал. Поест в офисе. Попросит, чтобы кашу принесли из столовой.

– Деньги нужны? – дежурно поинтересовался он.

– Нужны. И часы новые. – Мона улыбнулась отцу, демонстрируя подарок – очень дорогие часы, инкрустированные драгоценными камнями. Она прекрасно знала, что их упоминание заденет его. И оказалась права.

– А с этими что? – Отец нахмурился.

– Сломались, – пожала плечами она, выразительно тряхнув рукой.

– Быть того не может, – Михаил Борисович тяжело посмотрел на дочь, – у меня часы того же бренда, уже десять лет идут бесперебойно. Ты что-то с ними сделала?

– Ничего я с ними не делала, они просто остановились, ясно? Посмотри, пожалуйста, может, там что-то с заводом?

– Я не часовой мастер, обратись по гарантии, – отрезал отец.

Михаил достал из бумажника две купюры по пятьдесят долларов и бросил на стол – не стоит слишком баловать детей и давать им в руки крупные деньги. Особенно учитывая предыдущий опыт. Дочь не сводила с него глаз, гадая, заметит ли он ночной акт вандализма, скажет ли что-нибудь про Лясечку, про гордость, про волосы? Заорет, в конце концов? Но отец лишь чмокнул ее в щеку, собрал все бумаги и вышел из комнаты.

Еще несколько минут Мона смотрела ему вслед, закусив губу. Локоны было жаль до слез. Смоляные, густые, блестящие, кудрявые. Все зря. Отец ничего не заметил.

Михаил Борисович прошел через холл, свернул в небольшой коридор, открыл дверь в гараж, быстро вошел в него и сел в машину. Со всей силы ударил по рулю. Чертовка девчонка! Она все-таки отрезала волосы, а они делали ее так похожей на мать и заставляли его снова и снова прощать все выверты и капризы. Естественно, она это сделала, чтобы развести его на эмоции. Естественно, он не поддался. Но это не может так больше продолжаться.

– Слушай, а Роману ты это давал читать?

Алиса смотрела на Яна хрустальными глазами, кивая на толстую пачку листов, которую держала в руках. Его рукопись.

– Нет, что ты, – усмехнулся Ян, – писатель у нас в семье один. Я и не лезу. Просто пишу каждый день понемногу, для собственного удовольствия.

Здесь он немного слукавил. Писательство было для него не удовольствием, а роком, судьбой. Ведь несколько поколений его семьи так или иначе были вовлечены в работу с языком. По учебникам его деда и отца преподавали в школе, а его родного брата все чаще сравнивали то с Чеховым, а то и вовсе с Достоевским. Сам Ян застрял где-то посредине – и преподавая, и втайне работая над рукописью.