Бирит-нарим

Она засыпала рядом с ним, на мягких овечьих шкурах. Как-то раз, проснувшись, она улыбнулась, и в глазах у нее не было и тени тревоги. Лабарту засмеялся, обнял ее. И в этот миг она встрепенулась, пробудившись полностью – поняла, кто рядом с ней – вновь стала покорной и далекой. Страх трепетал вокруг нее, был ощутимей, чем тепло ее тела.

– Пойдем, – сказал тогда Лабарту. – Я отведу тебя домой.

Он хотел рассказать об этом Уруту, хотел сказать: «Ты был прав, в этом городе нет жены для меня», – но пророчество исполнилось, вражеская стрела нашла свою цель.

Судьба Уруту исполнилась, как исполняются все судьбы.

Перед тем, как уйти, Шебу сказал: «Там где я родился, было принято так: каждый юноша, готовый стать воином, отправлялся в степь, и там оставался наедине с землей, небом и дикими зверями. Это было испытание одиночеством. Ты – не человек, и поэтому твое испытание будет много длинней».

«Я пройду его», – ответил ему Лабарту.

– Я пройду его, – повторил он сейчас, глядя в темноту.

Среди множества людей он был наедине с землей и небом.

2.

В эту ночь сон, не шедший долго, был зыбким. Похож был на тончайшую ткань – от любого неосторожного движения, от резкой мысли готов был порваться, улететь нитями паутины. Сновидения дрожали, вспыхивали – не дотронуться, не разглядеть. Но во сне он был не один, – и чувство это это пронизывало душу, наполняло теплом.

Еще во власти ночных видений Лабарту позвал:

– Тирид? – Сел на постели, протирая глаза. – Шебу?

Знал, что они не ответят.

Сквозь проем в потолке виднелось небо. Ночная темнота утекала, сменялась синевой, утро было совсем близко. Голос города становился громче – тысячи людей просыпались, вставали, чтобы прожить еще один день. Тысячи сердец, и каждое – в средоточие своей жизни. Тысячи судеб, движущиеся, оплетающие город, словно солнечный узор.

От мыслей об этом голова закружилась, и Лабарту поднялся, ощущая льдистое покалывание жажды. Пока он искал одежду среди сбившихся покрывал, пока умывался во дворе, – утро и жажда подступали все ближе, и следом за ними пришли люди.

Лабарту чувствовал их жизни – четверо, где-то близко, на пустой улице.

Ждут меня.

Когда идешь к людям, нельзя выдавать своей жажды. Ни словом ни жестом нельзя показать, как одна за одной накатывают жаркие и ледяные волны, остаются болью в груди.

Ни Шебу, ни Тирид не учили его этому, но отчего-то он знал – так верно.

Жертвенная кровь текла сегодня в жилах высокого раба – сверкала в запястьях, оплетенных священными шнурами, вспыхивала на горле. Грохот людских сердец казался оглушительным, а рассветное солнце – слишком близким и алым, и Лабарту зажмурился на миг.

Но краткого вдоха было достаточно, – и жажда вновь покорилась. Лабарту открыл глаза и взглянул на тех, кто привел ему жертву.

– Приветствую тебя, Лабарту, – сказал Ур-Саг, старший из них.

Странно было видеть его тут, – один из верховных служителей Нанше, он редко покидал пределы храма. Но Ур-Сагне страшился демонов, и Лабарту часто приходил к нему сам, расспрашивал и слушал. Иногда жрец замолкал на полуслове и говорил потом: «Ты демон, сын демонов, ты дитя Ану. Но есть то, что не так просто понять, то, что знать тебе еще рано».

И сегодня Ур-Саг оставил храм, пришел на покинутую людьми улицу, к жилищу демона, – зачем? Лабарту крепко держал жажду, ждал важных слов.

Но Ур-Саг лишь подозвал младшего жреца – тот подставил чашу. Раб вытянул руку, сверкнуло лезвие. Кровь потекла, утренний свет бился в ней, наполнял сосуд, все быстрей и быстрей, все ярче, до краев.

– Пей, дитя Ану, – сказал жрец, протягивая чашу.

От первого глотка всегда вспыхивает сердце и, даже если в мыслях печаль, хотя бы на миг радость наполняет душу. Жажда гаснет, не остается от нее и следа, а затем уже можно ощутить не только силу и сияние солнца, но и вкус меди под вкусом крови, почувствовать знаки Нанше на краях чаши, вновь услышать голоса и дыхание города.

Еще окутанный солнечным огнем, Лабарту ждал – сейчас Ур-Саг скажет что-то важное – не потому ли пришел сюда? Но жрец поклонился и, вместе с другими поспешил прочь. И не обратно к храмам и средоточию людей – нет, прочь из города, к полям и каналам.

Лабарту смотрел им вслед, не понимая.

Один из жрецов подтолкнул раба – тот шел как во сне, повязка у него на руке уже набухла кровью – прикрикнул:

– Поторопись! Они ждут нас!

– Стойте! – позвал Лабарту. – К кому вы ведете его?

Ур-Саг обернулся.

– К демонам, что пришли вчера в полдень, – ответил он.

Достаточно крикнуть – и остановить людей, или же пойти за ними следом, увидеть самому. Но Лабарту остался у дверей, стоял, пока не осела пыль от шагов, пока жар не утих в сердце и мысли не стали ясными. Тогда он вернулся во двор.

Поднялся на крышу – плетеные циновки шелестом ответили на шаги. Дальние дома уже не скрывали солнце, оно теряло алый цвет, раскалялось все жарче. Лабарту вдохнул утренний свет, закрыл глаза, обернулся на запад – туда, куда ушли жрецы, – и не знал уже, как мог не заметить прежде.

Людские жизни как солнечный узор на земле, движущийся от порывов ветра, и среди негосияние – словно блик в воде, словно отблеск медного зеркала. Знакомый, но чужой, никогда не вплетался в узор города прежде, не звучал в голосе Лагаша.

Память нахлынула, повлекла за собой, и голоса родителей зазвучали рядом.

«Придя в чужой край, – сказала Тирид, – отыщи демона, что владеет им, и проси права пить кровь в его городе. Или сразись, победи и забери себе его землю. Это правило нельзя нарушать».

«Ты будешь хозяином Лагаша, — сказал Шебу. – Сражайся за свою землю».

Он был хозяином Лагаша теперь, готов был встретить чужака, приветствовать или сразиться. А тот не пришел. Преступил правило, которое нельзя нарушать.

Но вчерашний день был наполнен запахами трав, вкусом воды Тигра, следами диких зверей. До заката Лабарту блуждал в степи, и как мог чужак, пришедший в полдень, найти его? У людей – свои законы, а правил Энзигаля они не знают.

Нужно ждать – скоро чужак поймет, что не один здесь. Скоро его сила станет ближе и ярче: от канала, по петляющей улице, он поднимется к дому Лабарту, и хозяин Лагаша выйдет говорить с ним.

Лабарту ждал. Город шумел, наполнялся движением. К полудню, когда когда солнечный свет превратился в жар, опьянящий демонов и нестерпимый для людей – Лагаш стих, его голос стал похож на шелест волн. Но солнце миновало зенит, склонилось к закату, и город вновь пробудился. Удлиннились тени, зазвучал гонг в храме.

Никто не придет.

Лабарту спустился во двор, вышел на улицу. Солнце и ожидание расплавили мысли, и в сердце сплетались обида и злость, рвались наружу, заставляя ускорить шаг.

Но это были детские чувства, их нельзя выпускать на волю. Он – хозяин Лагаша и должен встретить тех, кто пришел на его землю. Тех, кто нарушил закон.

Когда дома остались позади, улица превратилась в утоптанную тропу, а воздух наполнился запахами тростника, воды и сырой глины, – тогда Лабарту понял, что чужак не одинок. Тихий отблеск силы рядом с ним, отражение отражения… Лабарту пошел медленнее, прислушиваясь к чувствам. И, еще не увидев, знал, – пришедших двое, они связаны родством, ведь так похоже мерцание их силы.

Эти двое не обернулись, словно не почувствовали приближение. Сидели на берегу, среди вечерних теней, смотрели на закатное небо.

Ни души вокруг – люди не задерживаются возле ночлега демонов, звери разбегаюся, птицы улетают прочь. Остается лишь шелест тростников, запах крови, пролитой давно, и аромат цветов у воды.

Еще пара шагов, и Лабарту готов был позвать, окликнуть вслух, – но не пришлось.

Чужак поднялся, стремительно, как зверь в степи, застигнутый врасплох. Его волосы горели медью, взгляд был неприветливым и темным.

Так же быстро, словно тень за спиной чужака, вскочила с земли девушка. Лабарту успел увидеть белый цветок в ее волосах и понял – эти двое связаны кровью сердца.