Несвершенное (ЛП)

— И каким же образом мы достигнем подобных чудес?

— Горожане отдали мне свои знаки подчинения, — сказал Роб. — Я получил добровольную жертву на день весеннего равноденствия. Грядет новолуние и скоро у меня будет достаточно сил, чтобы охватить разумом весь город, как это сделали однажды Элинор и Энн Линберн. Я сожму его в ладони и раздавлю. Гибель целого города, конец старой жизни даст мне достаточно сил, чтобы ознаменовать золотой век.

— Понятно, — сказала Лиллиан. — А я должна поверить, что это все затевается ради нашего блага, и это не имеет ничего общего с тем, что ты ненавидел моих родителей? Ненавидел настолько, что не остановил их, когда они решились на убийство твоих родителей? Я должна притворяться, что это не имеет ничего общего с местью?

— Не говори об этом, как о чем-то благородном. Твои родители убили моих, восстав против себе подобных, украли мою жизнь, заявив, что проявили милосердие, — пробормотал Роб. — Да, я ненавижу этот город за то, что он оказался для твоих родителей важнее, чем собственная кровь. Я ненавидел твою семью, и я хочу блестящее наследие Линбернов, которое они так пестовали. Это все связано с местью.

Как же они раньше этого не поняли. Все же было так просто. Всем была известна история Роба, как и его родителей. Как они убили ради магических сил, и как родители Лиллиан спустились из Ауримера и сразились с собственными кузенами, но пощадили ребенка. Роб рассказал им. Никто не знал, каким был исход игры. Они уже почти догадались, размышляя над мотивами Роба и его окончательным планом, над его ненавистью к Разочарованному Долу, но Кэми полагала, что у них в головах всегда имелся образ злого повелителя, помешанного на власти. Но сила повелителя означает возможность разрушения — тьма в сердце правящего. Это означало, что у вас была власть над жизнью и смертью простого люда по праву сильного.

Лиллиан ничего не сказала в ответ на страстные речи Роба о ненависти и мести. Роб снова заговорил, его голос был приглушенным и нетерпеливым, уговаривающим. Кэми поняла, что он был из тех, кто считал молчание женщины обнадеживающим признаком.

— Вот видишь, дорогая, как я люблю тебя? Эти мелкие людишки посмели мечтать о ненависти, играть с огнем, способным обратить само солнце в пепел. Мои враги — это пыль, но, несмотря на это, я до сих пор их презираю. Все их мечты обратятся в прах, иначе моя месть не будет полной. Нет ничего сильнее моей ненависти, за исключением моей любви. Я бы мог отомстить и положить тебя в землю рядом с твоей семьей, как и весь твой драгоценный городишко, но я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты была со мной, на моей стороне. Моя любовь спасла тебе жизнь. Моя любовь возвеличит тебя, ибо величие — есть мое предназначение, и я разделю его с тобой. Без тебя мое величие будет не полным. Ни одна женщина не была так значима для меня, как ты.

— Розалинда была для меня очень значима! — вспылила Лиллиан. — А чего ради мне будет интересна твоя точка зрения, когда ты наглым образом не считаешься с моей? Твоя любовь, твои обиды… важно только то, что касается тебя?

Положение было явно отчаянным: Лиллиан Линберн говорила это тому, кто испытывал куда больше сочувствия.

— По-моему, я ясно дал понять, почему мои претензии первостепенны, — холодно произнес Роб. — Я очень четко дал понять, что я превосхожу прочих. Время угождать твоим прихотям закончилось. Все, что я сделал — это ради твоего блага. Тебе пора это принять, и принять меня в качестве своего господина. Настало время тебе подчиниться.

— И я это сделаю, — неожиданно согласилась Лиллиан.

Даже Роб, похоже, удивился этому. Он умолк.

Лиллиан продолжила:

— Разве у меня есть выбор? Я сказала, что знаю, кого люблю. Я люблю своих сыновей. Ты сказал, что мне не безразлична власть, и ты был прав. Я не дура. Я вижу, что теперь вся власть у тебя. Я понимаю, что ничего не могу сделать, чтобы остановить тебя, единственное, что мне остается, — это надеяться, что ты сохранишь жизнь мне и тем, кого я люблю.

Роб прошептал:

— Я готов дать тебе еще больше. Мы будем жить вечно с нашими сыновьями. Я награжу тебя силой. Я сделаю тебя богиней среди женщин.

— Любопытно, — медленно проговорила Лиллиан.

Кэми услышала четкий и резкий стук ее каблуков по камню. Она услышала, как Роб шумно втянул ноздрями воздух.

— Предположим, я сказала бы тебе, что никогда тебя не любила. И никогда не полюблю. Что я доверяла тебе настолько, чтобы считать тебя достойным того, чтобы быть рядом со мной, и что я больше всего сожалею о том, что ты мог остаться с моей сестрой или с моими сыновьями. Я никогда тебя не прощу за смерти по твоей вине, и я буду ненавидеть тебя до тех пор, пока моря не обратятся в пустыни, если ты уничтожишь этот город. И я никогда добровольно не коснусь тебя, и мне будет ненавистно каждое твое прикосновение ко мне. Но я останусь с тобой, и буду верить в тебя, потому что мои сыновья — заложники моего хорошего поведения. Что бы ты сказал на это? Ты отпустишь меня, если я захочу? Или будешь держать взаперти?

— Я бы хотел, чтобы ты осталась со мной, — сказал Роб, — навсегда.

Кэми услышала негромкий звук поцелуя. Она, как и Джаред, сидевший рядом, резко отвернулись, словно таким образом могли перестать это слышать. Кэми чувствовала, беспомощность и страдание Эша. Она потянулась и взяла Эша за руку.

— Что ж, — прошептала Лиллиан, — теперь я убедилась окончательно, что в твоей любви нет ни капли милосердия.

А потом раздался треск, словно та далекая комната была из фарфора, который раскололся на части. Кэми поняла, что Лиллиан раздавила ракушку в кармане, прежде чем они смогли еще что-либо услышать.

Теперь они знали, в чем состоял план Роба. Они услышали достаточно.

Они знали, что придется сделать все возможное, чтобы остановить его.

Глава Двадцать Первая

Девушка-репортер

В последний день перед весенним равноденствием, они спрятались в доме Прескоттов, как кролики в норе. Даже мальчики были спокойными, то ли от страха, то или просто притихли, чтобы лишний раз не тревожить Анджелу.

Из всех, Джон был единственным наиболее активным, и наиболее взволнованным. Он мерил шагами комнату, пребывая в состоянии беспомощности. Кэми хотелось бы, чтобы он чувствовал себя лучше. Она представляла, каково это, остаться единственным взрослым, наверняка он думал, что должен быть в состоянии все исправить. Она знала, что он винит себя в судьбе их мамы и Ржавого. Она знала, что он бы решил все за нее, если бы смог.

Ее отец всегда был молодым, веселым мужчиной. Она никогда не верила в него столь безоговорочно, как это делали мальчики. Теперь она понимала лучше, чем когда-либо, что можно хотеть сделать все правильно, стараться из последних сил и потерпеть поражение. Она смотрела, как он шагает туда-сюда, на его усталое лицо, на морщины, которых еще не было до наступления зимы, и любила его больше, чем прежде.

Колокола в реке вновь зазвонили, отмеряя часы, эхо их перезвона заполнило поля. Колокола плакали по городу, и этот отчаянный плач стоял у Кэми в ушах. В ночи не было иных звуков, пока вдруг не раздался стук в дверь. Папа схватил Томо и прижал его к себе.

Дверь в гостиную была открыта. Длинный коридор хорошо просматривался. Входная дверь распахнулась. В дверном проеме стояла Лиллиан Линберн.

— Я пришла сразу же, как только он уснул, — сказала она.

Джаред и Эш неожиданно повскакивали со своих мест и бросились со всех ног к ней. Эш, добравшись первым до нее, сгреб Лиллиан в объятья. Джаред в нерешительности отпрянул. Лиллиан сама схватила его и притянула к себе. Она обняла их головы и прижала к своим плечам.

— Я пошла с Робом, чтобы узнать о его планах и спасти ваши жизни, — объяснила Лиллиан. — но я должна была вернуться. Я боялась, что вы не услышите сообщение, что я вам отправила, и решите, что я перешла на его сторону.

— Да мы ничего подобного и не думали, — сказал Джон. — Возможно, это ускользнуло от твоего внимания, Лавиния, но ведь ты не то чтобы очень проницательный человек.