Страница 23 из 44
Гопкинс спросил Яковлева, не может ли он припомнить какие-нибудь другие материалы, в которых армия может нуждаться, и Яковлев - несомненно, с величайшей неохотой - ответил отрицательно, сказав, что наиболее важные материалы уже перечислены. В протоколах этого совещания содержится следующее весьма показательное место: "Гопкинс заявил, что он удивлен тем, что генерал Яковлев не упомянул о танках и противотанковых орудиях. Генерал Яковлев ответил: "Я думаю, что у нас их достаточно". Гопкинс заметил, что против данного противника нужно много танков. Генерал Яковлев согласился. На вопрос же о весе самого тяжелого русского танка генерал Яковлев только и ответил: "Это хороший танк".
Генерала Яковлева спросили, оказалась ли русская артиллерия способной остановить немецкие танки. Он ответил: "Наша артиллерия подбивает любой танк, но условия бывают различными". После дальнейшего обсуждения вопроса о танках генерал Яковлев заявил, что русские могли бы использовать дополнительное количество танков и противотанковых орудий, и сказал, что Америка могла бы снабдить ими Россию. Далее он сказал: "Я не уполномочен заявить, нужны нам танки или противотанковые орудия или нет"{3} .
Да, я и теперь уверен, что тот наш разговор с личным представителем Рузвельта носил весьма предварительный характер. Ведь США тогда еще не состояли в войне с фашистской Германией, поэтому и с оказанием нам помощи вряд ли собирались спешить. Пожалуй, Гопкинса настораживала и складывающаяся обстановка на советско-германском фронте. И надо было показать ему, что мы расценивали ее по-иному, более оптимистично. Именно этим и определялось мое поведение во время той беседы.
Остается добавить, что, вернувшись в Ставку, я доложил Верховному суть проведенных переговоров.
А Москва уже полностью приняла облик фронтового города. Часто звучали сигналы воздушной тревоги. Но фашистских стервятников наша ПВО встречала, как правило, еще на подходе к столице, так что донести свой бомбовый груз непосредственно до московских кварталов удавалось лишь единичным самолетам врага. Но и те не уходили от заслуженной кары...
16 октября с самого раннего утра я находился в районе Чернышевских казарм, где шло довооружение 85-мм зенитными пушками противотанкового артиллерийского полка. В ГАУ вернулся к 9 часам. И здесь узнал, что центральный аппарат Наркомата обороны и ряд других наркоматов по решению ГКО, переданному В. М. Молотовым, эвакуируются из Москвы.
Управления ГАУ тоже уже размещали свое имущество в поданные машины и отправлялись на станцию погрузки. В Москве, как мне доложили, оставалась только оперативная группа ГАУ из 35 человек. В том числе я и комиссар нашего управления.
Итак, нас осталось всего 35 человек. Но мы работали не покладая рук. Так же трудились и сокращенные наркоматовские группы. Как правило, рабочий день у нас кончался часов в семь-восемь утра. Чуть вздремнешь на диване в своем кабинете, а с десяти-одиннадцати начинаешь новый трудовой день.
В убежища при налетах вражеской авиации никто из оперативных групп не уходил. Привыкли. Да к тому же и надеялись на мастерство нашей ПВО.
Накануне 7 ноября 1941 года в метро на станции "Маяковская" состоялось торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Доклад И. В. Сталина на нем был выслушан с огромным вниманием. И особенно нами, военными, знавшими о титанических усилиях Ставки по укреплению фронтов.
Да, Москву уже защищали окрепшие в боях войска, командование армий и фронтов тоже приобрело определенный боевой опыт, что позволяло ему более твердо и уверенно управлять подчиненными соединениями. Партийные организации частей и подразделений умело цементировали ряды наших воинов, готовя их к решающим испытаниям, которые - это чувствовалось по всему - должны вот-вот последовать.
Вечером 6 ноября я связался по телефону с Н. Н. Вороновым - в это время он был в Ленинграде - и, рассказав ему о торжественном собрании на станции "Маяковская", в меру возможного намекнул на предстоящий утром военный парад на Красной площади, для которого мною уже даже выделена определенная часть орудий. Воронов, естественно, понял меня и несказанно обрадовался такому сообщению. И, как он говорил потом, весть о параде с огромным удовлетворением была встречена Ждановым, Кузнецовым, Попковым и Капустиным, которые тоже находились в те дни в Ленинграде.
В речи И. В. Сталина, прозвучавшей 7 ноября уже с трибуны Мавзолея В. И. Ленина, были названы имена Александра Невского, Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, Александра Суворова и Михаила Кутузова. И сделал он это далеко не случайно. С именами этих патриотов, военачальников и полководцев было связано немало славных страниц ратной истории Руси. И я абсолютно уверен, что, прозвучавшие с трибуны Мавзолея В. И. Ленина, эти имена глубоко запали в душу наших воинов, которые буквально через месяц перешли у стен Москвы в решительное контрнаступление, показав всему миру непоколебимую волю советского народа к победе.
Итак, в огромном здании Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского в эти напряженнейшие по накалу недели продолжала работу оперативная группа ГАУ, состоящая из нескольких десятков человек. В ней были представлены основные управления ГАУ, и именно этой опергруппе подчинялась теперь военная приемка московских предприятий. Она являлась непосредственной распорядительницей всего имеющегося запаса вооружения и боеприпасов - как сохранившегося еще на базах и складах, так и поступающего от промышленности. Другие управления ГАУ, эвакуированные в Куйбышев и далее на восток, тоже продолжали свою деятельность по связи с промышленностью и подчиненными им учреждениями. И все же главным в их работе было обеспечение московской опергруппы ГАУ всеми необходимыми ей данными.
Конечно, у нас, оставшихся в Москве, возникали подчас немалые трудности. Оно и понятно. Ведь небольшой оперативной группе нужно было решать буквально все текущие вопросы как обеспечения новых войсковых формирований, так и потребностей фронтов. Но, как я уже говорил, в наркоматах тоже оставались хорошо скомплектованные оперативные группы во главе с наркомами. И следовательно, при любых затруднениях эти вопросы можно было разрешить.
Все текущие вопросы обычно решались при личных встречах с наркомами, а также во время коротких совещаний и даже путем передачи распоряжений на заводы по телефону. Но это - на ближние. А на дальние? Там, как правило, постоянно находились заместители наркомов, начальники главков или их замы, которые при получении распоряжений из Москвы решали их на месте. Причем весьма оперативно.
Мы в ГАУ, ведая делами формирований, конечно же, знали об имеющихся резервах Ставки. И по ходу всех событий явственно ощущали, что в войне вот-вот наступит желанный перелом. К тому же враг давно, еще после Смоленского сражения, постепенно и неумолимо начал терять свой наступательный порыв. У него уже не было той стремительности и пробивной силы, которыми он располагал, скажем, в первые месяцы после внезапного нападения на нашу Родину.
И еще. Мы, оперативная группа, с огромным удовлетворением видели, что военные поставки заводов день ото дня все больше увеличиваются, фронты уже в достаточном количестве получают стрелковое вооружение, противотанковые ружья, орудия всех калибров, минометы. Свелся на нет и снарядный голод. А это тоже говорило о приближении времени "Ч". Но пока...
Как-то в самом конце ноября, уже глубокой ночью, когда мы все вымотались до предела, позвонил Д. Ф. Устинов и предложил мне отдохнуть - отправиться на его дачу и поспать там несколько часов. Я согласился. И вот наркомовская машина, вырвавшись на загородное шоссе, покатила на запад, в район Николиной горы.
На даче, едва добрались до непривычных уже постелей, забылись в тяжелом сне. Проспали часа четыре, не больше. Поднялись с первыми проблесками зимнего утра. И - снова в Москву.
Короткий отдых в домашней, как говорится, обстановке взбодрил, прибавил сил. Но то, что мы услышали, приехав в ГАУ, заставило тревожно сжаться сердце. Оказывается, именно этой ночью в районе Николиной горы бродило несколько просочившихся через линию фронта вражеских разведгрупп...