Предтеча(Повесть)

Рядом с главной базарной площадью, откуда выкликались ханские указы и сообщались важнейшие известия, находился караван-сарай, окруженный высокой каменной стеной. Широкие кованые ворота вели в просторный внутренний двор, по краям которого тянулись легкие галереи на деревянных столбах. Там, в комнатках, разделенных тонкими перегородками, жили купцы-постояльцы, а внизу под галереей хранились их товары. Сооружение выглядело так, как если бы собрали и поставили бок о бок все голубятни большого русского города. Но в это ярмарочное время и голубятни были набиты до отказа.

Прибывшим накануне вечером русским купцам с трудом удалось занять грязную вонючую каморку, обращенную к скотному двору. После долгого утомительного пути и устроительных хлопот спали как убитые до тех пор, пока ранним часом, еще до света, не застучал в двери караванный сторож и хрипло не прокричал: «Кончай ночевать, уже нынче!» Просыпались трудно, кряхтя, почесываясь и ломая лица зевотой. Поплескавшись у арыка и разодрав бороды, наскоро перекусили и отправились на базар присмотреться.

С базарной площади сразу же очутились в обжорном ряду, который просыпался раньше всех — там уже сверкал огонь и блеяли последние бараны. За ним пошли лавки житного ряда, надолго поглотившие большую часть русских гостей. Прочие продолжали свой путь, минули гончарный и кожевенный ряды, попали в пушной, а вынырнули из него лишь трое: Матвей, Василий и Семен.

В звонкоголосом оружейном ряду пахло разогретым железом, сыромятной кожей и огневым зельем. Солнечные лучи, вступившие в распахнутые лавки, выхватывали из мрака хранившийся там ратный наряд. Простые ножи и богато украшенные чеканом иверийские кинжалы, тяжелые мечи и изящные харалужные сабельки, с виду такие безобидные, а на деле страшные своей всесокрушающей твердостью, грозные сулицы[27] и хитрые самострелы, змеевидные луки и их смертоносные жала различных размеров и оперения, щиты с замысловатыми узорами, панцири и кольчуги — словом, все, что могло уязвить или защитить жизнь. Матвею приходилось то и дело тянуть за рукава своих зазевавшихся товарищей, а однажды даже крепко ругнуть отставшего Семена.

— Дак, кольцужка-то нашей новгороцкой работы, — оправдывался тот, — глянь-кось: колецки махонькие и клепка круглая, такая любой удар выдюжит.

— Ну? — подзадорил его Василий.

— Ей-бо! Она под ударом пружинит и не сецется. Вдарят — синяк на коже останется, а крови не будет. Не то цто панцири ганзейские, — пренебрежительно махнул Семен в сторону сверкающих доспехов, — по швам лезут…

— Про ганзейскую броню не знаю, — не унимался Василий, — а как ваши новгородские «колцужки» под московскими мечами секлись, сам недавно видел.

С самого начала пути Василий все время задирал Семена. Тот, однако, по обыкновению, отмалчивался и даже остановил однажды попытавшегося вступиться за него Матвея: «В нашем князе язвун сидит и спокоя ему ее дает. А мне в том зазора нету — пусть язвит». В этот утренний час «язвун», должно быть, и впрямь тревожил Василия. Он чуть помолчал и продолжил:

— Но в одном ты правый: синяки опосля ударов и в самом, деле остаются, иные до сих пор на Шелоне лежат.

— Не до посмешек ныне! — оборвал его Матвей и добавил уже мягче, указывая на обширное, наполненное лязгом и грохотом строение: — Вот это и есть ханские оружейные мастерские, карханой прозываются. Стал быть, пришли.

У ворот карханы сидел толстый татарин. Увидев приближающихся чужеземцев, он стал лениво подниматься, опираясь на копье.

— Мы к уста-баши, — сказал Матвей, указывая на товарищей.

Татарин молча направил на них копье.

— Коли нам нельзя, так кликни самого сюда. — Матвей пояснил свои слова жестом и несколько раз повторил: «Уста-баши».

Копье наклонилось чуть ниже.

— Экий нехристь! Дай-ка я с ним поговорю. — Василий вышел вперед и грозно сдвинул брови: — Ну-ка, басурманин, веди нас к старшему мастеру! Да не мешкай, пока добром говорю, и дуру свою убери!

Он положил руку на рукоять висевшего у пояса ножа и сделал шаг вперед. Татарин что-то резко крикнул, его копье уперлось в грудь Василия. Семен схватил того за плечо и потянул назад.

— Охолонь, не дома. А татарина ножным сверком не возьмешь. — Он вытащил из-за пояса серебряную монету и повертел ее в пальцах.

Копье стало медленно подниматься. Семен кинул монетку, стражник ее поймал и мотнул головой.

— Видишь, дозволяет, — ухмыльнулся Семен. — Я ихние порядки знаю. У них служилые люди жалованья не полуцают. Цто промыслят, тем и живут. Верно? — подмигнул он, проходя мимо татарина.

Тот осклабился:

— Верна, верна. Харош бахадур, умный башка. Один умный башка на три халата…

Старший оружейный мастер — уста-баши Дамян оказался высоким сухим стариком с белой, словно серебряной, головою и узкой клиновидной бородкой. Встретил он гостей настороженно и, лишь когда услышал про привет с родной стороны, чуть просветлел лицом.

Служил он в ханских мастерских без малого двадцать лет, а родился и вырос в Мещерском городке, стоящем на самом краю московской земли, у границ с Диким полем и Рязанским княжеством. В один из многочисленных татарских набегов Мещерский городок был разрушен до основания, а из немногих уцелевших его обитателей осталась едва ли не сотня ремесленников, которых вывели татары из общей толпы жителей, прежде чем обрушить на них удары своих топоров.

Так стал русский оружейник Демьян татарским пленником. Сидел на цепи, страдал от жажды и голода, хранил на своем теле следы от побоев за гордый норов и многие побеги. Спасали его от лютой смерти золотые руки и знание оружейного дела. Со временем вышло ему послабление, зажил получше, но не терял надежды вернуться в родную землю. Однако случилось иначе: убедил его проезжий московский человек, что родной земле можно и на чужбине служить. Начал он работать еще прилежнее — поставили старшим над пленными оружейниками. И превратился русский Демьян в уста-баши Дамяна. И пошли в Москву от уста-баши тайными путями разные важные вести…

— Спасибо за привет, добрые люди, — поклонился уста-баши гостям.

— Мы к тебе, мастер, по делу зашли. — Матвей снял с пояса кинжал и вытащил его из богато изукрашенных ножен. — Слезно просил нас один московский человек передать тебе эту штуку на исправление. Кончик, вишь, обломился у ножичка. Говорил, лишь ты можешь направить.

Уста-баши внимательно осмотрел кинжал и улыбнулся ему как старому знакомому.

— Моя работа… Погодите чуток, — кивнул он гостям и скрылся за небольшой дверью. Там он проворно разыскал тряпицу, в которой хранилось несколько железяк, взял одну из них и приложил к лезвию. Обломок точно лег на свое место. Радостный вернулся Демьян и тут же наказал одному из подмастерьев проводить гостей к себе домой. Позже, к вечеру, он повел их в уже натопленную и выстоявшуюся баню, что стояла на задах его двора прямо на берегу Ахтубы.

Баня встретила тугим, горьковато-душистым жаром. В нем чувствовался запах березы и степного разнотравья.

Василий повел носом и сказал:

— Ты, отец, никак татарскую баню сварганил — всю степь в нее приволок.

— Наша, ребятушки, баня, наша, — охотно отозвался Демьян. — А у татар спокон веков бань не водится. Татарин два раза в жизни моется и то не сам: когда нарождается и когда помирает.

— Так что ж он, и портки не меняет?

— Как не менять, меняет. Коль сопреют на ем, он другие надевает. А чтоб мыться, такого нет, не приучен татарин к воде… Да и то сказать, пришли сюда из таких степей, где воды вовсе не бывает. Они я мясо мыть за грех считают, как разделают барана — сразу в котел.

— Как же без воды? — не поверил Василий. — А пьют что?

— Молоко кобылье, кумыс по ихнему прозывается, вот его и пьют. Ну, вы разоблакайтесь покеда, а я баньку опарю.

— Чудно как-то, — покачал головой Василий. — Завирает, верно, старик.

— Да нет, так оно и есть, — вступил Матвей. — В иных землях, где воды много, тоже мыться не горазды, в грязи живут.

27

Сулица — короткое метательное копье с металлическим наконечником (древнерусск.).