Вологодский конвой

- Было хоть что-нибудь начальнику конвоя?! - внезапно сорвался я на крик: меня как-то необычно бросило вбок влево - и сразу же вправо, а следом - вверх, и я разом взмок; как ни гнись, а поясницы не поцелуешь...

- Известное дело... - сопровождающий впервые глянул мне прямо в глаза. - Вологодский конвой шутить не любит: шаг влево - агитация, шаг вправо - провокация, прыжок вверх... - Тут его и самого столбиком, как в насмешку, под крышу подкинуло, но он, казалось, не обратил на это внимания. - А прыжок вверх - попытка к бегству.

Так говорил Владлен Григорьев, сам в свое время отсидевший здесь положенное от звонка до звонка, а по освобождении оставшийся в этих местах и до сих пор работавший механиком на нижнем складе.

- А насчет что было или не было... - Владлен для чего-то попротирал смотровое стекло. - Да ничего. в другую колонию перевели. Можно сказать повысили. Здесь ведь все и без того как под конвоем. Так что у каждого поселкового одна мечта: любыми путями отсюда выбраться. Гиблое место. Тут говорят: кто в Людинове пять лет отпашет, можно Героя давать,- усмехнулся сопровождающий и добавил: - или "орден Сутулова"... А если серьезно: человек приказ выполнял, а они не обсуждаются. Кто посылает, тот и отвечает... Да в такой неразберихе удобно и ноги сделать - в бега податься. Не скоро и на след выйдешь: кругом тайга...

Не успел я собраться со словами, как впереди вдруг блеснул свет прожектора: чисто и вместе с тем как-то зловеще маячил он из темноты, вызывая неосознанную тревогу...

- Нижний склад, - выпрямился Владлен Григорьев. - Считай, на месте. Через два кэмэ - и поселок.

В Людинове машина взобралась на взгорок, оказавшийся потом мостиком, и, спускаясь, выхватила фарами торчавший на обочине дороги щит, на котором поверху крупно было написано: "Что? Где? Когда?" А ниже, на обрывке киноафиши... глаза успели пробежать: "Здесь тебя не встретит рай".

Со щита как ветром сдуло взлохмаченную ворону, умчавшуюся в темень с хриплым криком, похожим на колдовской хохот сказочного злодея: "Ур-ря! Ур-ря! Ур-р-ря-а-а!.." Машина, взревев, остановилась возле двухэтажного деревянного здания - штаба учреждения, над входной дверью которого под лампочкой в железной сетке красовалась надпись: "Воспитатель сам должен быть воспитан".

Напротив, освещенный, стоял тепловоз с прицепленными вагонами, из которых, спрыгивая, цугом шли и шли люди, одетые в черную одежду, - и прямым ходом к высоченным открытым воротам, окованным железом; с обеих сторон тепловоза - молчаливые и усталые - солдаты с автоматами на изготовку; у одного с накрученного на руку поводка рвалась заходившаяся в лае овчарка; несколько офицеров что-то кричали друг другу возле шумно работающего тепловоза; из его кабины безучастно вертел головой молодой парень в шапке, лихо посаженной на макушку...

Начало трудно, а конец того мудрен. Направился я в штаб: первая дверь налево, постучал и, услышав: "Зайдите!" - вошел. Как из яичка вылупился!

- Заместитель начальника учреждения по политико-воспитательной работе Мирзоев Рамазан Рамазанович, - в ответ на мое представительство почти без акцента ответил майор и, привстав, крепко пожал мне руку. - Ждем-ждем. Давно ждем... - И, пригласив сесть, Мирзоев с неторопливой дотошностью стал расспрашивать, верно ли, что я пошел в органы внутренних дел добровольно, а также кем являются и где работают мои родители, и где я жил, учился и трудился до того, как...

Невелика недолга, и уж мои-то данные Мирзоев и без того мог бы сто раз выяснить, но я вспомнил, успокоившись, о характеристике, данной сопровождающим моему теперешнему начальству: "Ваш замполит, наверное, и во сне держит руки по швам. На всякий случай".

Зазвонил один из трех телефонов, аккуратно расставленных перед замполитом. Мирзоев стремительно овладел трубкой и, внимательно выслушав, на глазах побурел:

- Нельзя этого делать!.. - Он сморщился так, что верхняя губа подползла к кончику носа. - Мы тут посоветовались, - Мирзоев обвел отсутствующим взглядом комнату, ни на чем конкретно не задержавшись, - и я решил: все оставить по-прежнему!

Несмотря на мои отнекивания, Мирзоев споро договорился об ужине в роте, и мы с ним славно ударили по щам и гречневой каше, по верхосытку дунув еще по стакану компота. Не хуже, чем дома.

Общежитие, в котором мне предстояло жить, оказалось напротив солдатских казарм. Комната с узкой кроватью и столиком у окна была на одного. Назавтра до обеда мне разрешалось знакомство с поселком, а потом обход по зоне вместе с Мирзоевым. На том мы с замполитом и расстались.

Оставшись один, я огляделся: что ж, жить можно. Говорят, что милует Бог и на чужой стороне; и эта комната с солдатской кроватью да столиком у окна заменит мне отныне родной дом. Надолго ли?.. Теперь уж поздно решать - сам выбрал. Все горевал, что на родине надоело, чего-то нового и неизведанного хотелось. Вот и дождался: научит горюна чему-то и чужая сторона.

Разобрал я кровать - лег, с головой одеялом укутавшись, и уснул разом так крепко, хоть свищи, душа, через нос! И спал до самого утра как маковой воды напившись.

2

Утром выяснилось, что поселок полностью находится на болоте, поэтому повсюду были мостки - и вдоль, и поперек. Дома как на подбор: все барачного типа, разбросанные по обеим сторонам речушки Курдюжки. Возле общежития магазинчик, следом пекарня, из которой валил черный дым, а на крыльцо то и дело выбегали молодцы в исподнем с неизменными папиросами в зубах; ничем не примечательный садик и столовая примостились на окраине елового леска, в котором, добрые люди сказали, порыкивал порой мишка да шлялись рыси с волками; а еще - библиотека.

Библиотекарша, невзрачная и бледная - в чем только дух держится! медленно выводя буквы, заполнила на меня карточку. Между двух стеллажей как тут и был! - бюст Федора Михайловича Достоевского. Я взял "Дневник писателя", в свое время так поразивший меня.

Выйдя из библиотеки, я обнаружил, что в стороне, откуда мы приехали накануне, с трассой пересекается дорога, проложенная деревянными настилами и огороженная с обеих сторон колючкой; над всем этим - множество столбов с лампочками под черными абажурами... И потом, редкими свободными вечерами, непонятно отчего приходил я сюда и, незамеченный, смотрел, как идут и идут, растянувшись в длинную темную цепь, люди; и точно живые стонут и шевелятся под ними скрипящие и шатающиеся мостки; лай овчарок и хриплые, грозные окрики; и хотя во время следования все разговоры строго-настрого запрещались - голоса, голоса, голоса...

"У нас есть, бесспорно, жизнь разлагающаяся, но есть, необходимо, и жизнь вновь складывающаяся на новых уже началах. Кто их подметит и кто укажет? Кто... может определить и выразить законы и этого разложения и нового созидания?.." - читал я потом в "Дневнике писателя". А болящий ожидает здравия даже до смерти. "Вход в зону только по пропускам", - гласило на зеленой двери КПП при входе в жилую зону осужденных. И узкоглазый сержант все не мог взять в толк, что на меня выписан пропуск, пока не появился майор Мирзоев, и мы, благополучно миновав пропускной пункт, прошли несколько десятков метров и открыли дверь в дежурную комнату. Но я успел-таки по пути оглядеться: кругом стенды да длинные дома-бараки, а на каждом из них прожекторы.

При нашем появлении всем как подсыпали перцу: вскочил за барьером сержант-сверхсрочник с красной повязкой на рукаве, а за порогом, вытянувшись, ожидал дежурный.

- Товарищ майор! - рявкнул он. - За время вашего отсутствия происшествий не случилось! Докладывает дежурный помощник начальника колонии лейтенант Сирин!

- Вольно! - покачал головой замполит, с любопытством глядя на дежурного. - Ну Сирин, ну Сирин...

- А что, Рамазан Рамазанович, по уставу действую. У меня закон: от устава ни на шаг. Железно!

Замполит дернул щекой и представил меня: мол, прошу любить и жаловать. Новый начальник отряда Цыплаков Игорь Александрович - собственной персоной.