Страница 4 из 123
Под кожей защипало, и Татьяна невольно дёрнулась; пустая ампула, стоявшая на металлическом столике, упала на бок, покатилась, позвякивая, оставляя на своем пути мокрую очередь глянцевитых капель.
— Дует?.. — с тревогой спросила Яна, не поднимая глаз. — Не терпи, говори!
Её руки в прозрачных перчатках чуть шевельнулись, и тонкая струйка крови зазмеилась в прозрачной утробе шприца, смешиваясь с лекарством.
— Всё нормально. Ты же видишь, игла в вене, — успокоила её Татьяна. — Мне уже лучше.
Лекарство подействовало мгновенно: тревожность схлопнулась, душевная боль резко замолчала, будто в её воющую пасть вогнали просмоленный кляп. Теперь серые глаза Татьяны смотрели осоловело. И если бы не так сильно жгло кожу, она бы заснула прямо здесь, в процедурке гинекологического отделения, куда кое-как добралась после приступа. Пандора всегда высасывала силы досуха.
Телефон заверещал в кармане, как разбуженная цикада. Демидова потянулась к нему, но Яна обожгла её взглядом.
— Сидим спокойно! — скомандовала она.
— Ну, Ян, а вдруг что важное? — несмело предположила Татьяна. Её мутило, появившийся на языке химический привкус стал явственнее. Он ширился и всё больше отдавал сладковатой резиной, словно в рот засунули воздушный шарик.
— Никуда твои пациенты не убегут и не уползут, за ними мамы смотрят, — оборвала Костромина. — Сначала вваливаешься сюда, чуть живая, просишь поставить успокоительное. А чуть захорошело — сразу в бой, да, подруга?
Спорить не было смысла — в их разговорах за громкоголосой великаншей Янкой всегда оставалось последнее слово. Вот только потом Татьяна всё равно поступала так, как считала нужным, и они обе это знали.
Яна Костромина, которую ещё в школе за мужественную внешность, прямоту, горячность и обостренное чувство справедливости называли Яна-Дартаньяна, была лучшей подругой Тани. Они учились в одном классе, вместе поступили в медицинский. Сейчас Яна Леонидовна выросла из заурядной середнячки в лучшего дамского доктора их маленького подмосковного городка, а недавно стала заведующей гинекологическим отделением. Но в свободное от заведования время продолжала вести жизнь обычного дежуранта, потому что надо было кормить двоих детей и обеспечивать пожилую маму. Татьяне повезло, что именно сегодня подруга осталась на смене. О результатах УЗИ Яна знала — сама делала его. И сейчас решила, что Татьяна расстроилась из-за потери ребенка. А о Пандоре… Демидова никогда не говорила с Яной о приступах.
Она вдруг почувствовала, как сильно устала таскать в себе свою постыдную тайну. Приступы случались не раз и не два — значит, какой-то недуг всё же гнездится в её душе. Они накатывали в моменты наивысшего нервного напряжения, или после сильнейших стрессов. Как сегодня, когда нервы сдали из-за гибели ребенка... Всегда, как только Танин крест утяжеляла смерть, предательство, несправедливость, ещё и Пандора наваливалась на неё, как крушащий мир танк — будто являлась, чтобы добить. И это странное безумие за секунду искажало окружающее Таню пространство. Превращая людей в холодных пластиковых уродов, в разглаженных лицах и вылупленных глазах которых стыло жуткое, нечеловечье. И каждый раз из этого потустороннего налетал ветер и выл: «Пандо-о-о-ра-а»... Почему именно это слово? Она не знала.
…Один из приступов случился у неё на третьем курсе медицинского: мать в тот день устроила ей скандал, обвинив в краже денег. Татьяна их не брала, она вообще ни разу в жизни ничего не украла — и оттого материны слова казались во сто крат обиднее. Таня, уставшая донельзя, потому что перед этим пришлось почти двое суток провести на учёбе и подработке, пыталась оправдаться, плакала, но мать орала всё громче, бросаясь на дочь, как разъярённый ротвейлер — а потом вкатила ей такую пощёчину, что у той в глазах потемнело. А когда пелена спала, ледяной ветер выл: «Ппан-доо-ораа», и перед Татьяной прыгала и визжала, колотя её пластиковыми руками, отвратительная до дурноты кукла.
Таня так и упала — там, в коридоре. Когда пришла в себя, страшно болело плечо, нога и рука затекли: по всем признакам, в обмороке она пролежала не меньше часа. Завозилась, пытаясь подняться — и увидела мать: та сидела за кухонным столом и спокойно читала дамский журнал, сплевывая лузгу от семечек в бело-рыжую пиалу.
Деньги нашлись в тот же день, под разорвавшейся подкладкой материнской сумки.
Но после этого приступа Татьяна поняла, что Пандора, которая до этого не появлялась почти четыре года, и дальше будет загаживать её жизнь. И впервые задумалась — а не лучше ли перевестись в другой вуз?
Но медицина была детской мечтой. И Татьяна решилась поговорить с преподавателем психиатрии, Олегом Станиславовичем Вельке — чтобы раз и навсегда понять, имеет ли она моральное право стать врачом.
Пожилой психиатр с почти сорокалетним опытом предложил ей пройти некоторые обследования амбулаторно. А после сказал, просматривая результаты: «Патологий головного мозга не выявлено, да и я не могу соотнести ваши приступы с каким-либо психиатрическим заболеванием. Полагаю, они психогенной природы, так что вы вправе продолжать обучение. Я вам пропишу успокоительное и советую поработать с психологом, — протянув рецепт, он посмотрел на Таню с уважением. — Похвально, что вы признались сейчас. Ещё не стали врачом, а уже чувствуете ответственность»...
Тогда Демидова послушно пропила курс лекарств, обратилась к психологу. И с тех пор приступов не было. Она думала, что Пандора исчезла. И, уверенная в том, что не представляет угрозы для других, закончила интернатуру в педиатрии, спокойно работала здесь до сего дня. А теперь приступ повторился. И как с этим жить? Как работать с людьми, если не владеешь собой?!