Страница 18 из 31
А. А. Прокофьева-Бельговская возглавила новую лабораторию, кратко именуемую Лабораторией кариологии, которая вскоре была слита с бывшей Лабораторией экспериментальной цитологии и цитохимии внезапно погибшего И. А. Уткина. О А. А. Прокофьевой-Бельговской, легендарном женщине-генетике в этой книге есть отдельный очерк. Г. П. Георгиев, ученик биохимика, академика АМН СССР И. Б. Збарского, защитил докторскую диссертацию в 1962 г., когда ему было 29 лет, и в 30 лет был приглашен Энгельгардтом заведовать лабораторией. Он привёл с собой из Института морфологии животных им. А. Н. Северцова двух сильных биохимиков: О. П. Самарину и В. Л. Мантьеву, и стал заведовать бывшей Лабораторией вирусологии В. И. Товарницкого, реорганизовав её в Лабораторию биохимии нуклеиновых кислот. М. В. Волькенштейн ранее работал в Институте высокомолекулярных соединений в Ленинграде, а в институте Энгельгардта организовал совершенно новую Лабораторию физики биополимеров, куда перешла часть сотрудников, в основном – физиков, из лаборатории биоэнергетики Л. А. Тумермана. Обе эти лаборатории на протяжении всей последующей жизни Института серьёзно укомплектовывались физиками, окончившими кафедру биофизики Физического факультета МГУ, а иногда и физиками из других вузов.
Пятый международный биохимический конгресс – импульс к развитию молекулярной биологии в Советском Союзе
Знаковым событием начала 60-х годов для советских биохимиков, нарождавшихся молекулярных биологов, генетиков и вообще всех биологов, связанных с исследованием молекулярных (физико-химических) основ живой материи, был V Международный биохимический конгресс, состоявшийся летом 1961 г. в Москве в здании Московского государственного университета на Воробьевых горах. В. А. Энгельгардт был назначен руководителем Симпозиума № 1, который назывался «Молекулярная биология». А. А. Баев, который злой волей судьбы ещё не был даже доктором наук (только в 1955 г он был реабилитирован после 17-летнего периода арестов и ссылок), был назначен руководителем издательской группы оргкомитета (издание тезисов и трудов конгресса). Почти все сотрудники Института были вовлечены в организационную работу, связанную с конгрессом. Ожидалось участие в конгрессе до двух тысяч ученых, в том числе около половины из-за рубежа. И эти многочисленные зарубежные участники действительно приехали. Все сотрудники Института, как и все советские участники конгресса, получили возможность услышать доклады Ф. Крика, Дж. Уотсона, М. Месельсона, С. Бензера и других классиков молодой молекулярной биологии. На одном из заседаний этого симпозиума выступил молодой М. Ниренберг и сообщил о только что сделанной им и ещё не опубликованной экспериментальной расшифровке генетического кода. Его конкурент, С. Очоа, завершил схожую работу и получил близкие результаты, и об этом тоже было сообщено на заседании симпозиума. Расшифровка генетического кода (окончательно код был рашифрован в конце 1961 г. Ф. Криком) была свежей сенсацией конгресса и мы, молодёжь, испытывали восторг от присутствия при событии глобального масштаба. Потом некоторые из именитых участников Симпозиума № 1 выступали на семинарах, организованных в нашем и других институтах. Всё это создавало вдохновляющую атмосферу, если не причастности к историческим событиям, то ощущения личного свидетельства этих событий. Это было очень важным моральным фактором, стимулировавшим нас, молодёжь, к работе. Важно было то, что мы видели и слышали людей, которые, как Дж. Уотсон или М. Ниренберг, до поры до времени были обыкновенными молодыми выпускниками университетов. Затем они добились права вести самостоятельную работу, сумели чётко сформулировать принципиальные вопросы, спланировать и организовать экспериментальную работу и добиться решения поставленных вопросов. Всё очень просто! Поступайте так же и добивайтесь успеха! Это был главный урок конгресса. К этому надо добавить, что условием работы по такому образцу была демократичность науки и институтов, при которой только и возможен такой стиль научной работы. Именно такая демократичная обстановка была создана к тому времени в нашем Институте. Интродуктором и гарантом демократичного стиля был В. А. Энгельгардт. К тому времени, что я начал работать в Институте, т. е. к началу 1960 г., стиль Института уже сложился. Ветеран ИРФХБ-ИМБ Л. Л. Киселёв, поступивший в институт сразу с университетской скамьи в августе 1959 г., вспоминал, что работа института начиналась с неформальных обсуждений того, что делать и как делать. Особенно это относилось к первым месяцам существования ИРФХБ, ибо лабораторных помещений, как таковых, еще не было: шла сплошная реконструкция здания. Затем, когда появилось достаточное количество сотрудников, начались настоящие научные семинары и открытые для всех заседания учёного совета.
В Актовом Зале МГУ во время V Международного биохимического конгресса (1961 г.). В глубине – председатель Симпозиума № 1 академик В. А. Энгельгардт, слева у доски – помощник секретаря Симпозиума Ю. Богданов. (Из архива автора).
Заседания учёного совета, семинары
На заседаниях учёного совета дважды в год происходили оживлённые (даже придирчивые) дискуссии – при утверждении планов на следующий год и рассмотрении годовых отчётов. От подающих планы завлабов требовалось мотивировать, для чего предпринимается исследование, каков его смысл, не является ли оно заведомо второсортным или повторением того, что уже сделано на Западе, каковы гарантии его выполнения? То же самое требовалось доказывать и во время утверждения отчёта. Проще говоря, ни планы, ни отчёты не утверждались без активных вопросов участников заседания. А иногда разворачивались серьёзные дискуссии.
Семинары тоже, как правило, были открытыми. Я помню только одну группу в одной из биологической лаборатории, которая начала проводить семинары за закрытыми дверьми, потому что этот небольшой женский коллектив боялся «нахалов» мужского пола из другой половины лаборатории, любивших задавать вопросы и острить по разным поводам. На семинарах разрешалось прерывать докладчика вопросами, если что-то было не понятно или, если не были чётко сформулированы понятия, не объяснены незнакомые физикам биологические термины, а биологам – физические, или не сформулированы цели работы. Физики и химики обычно задавали вопросы активнее и чаще. Кстати, В. А. Энгельгардт постоянно задавал вопросы на учёных советах, причём он никогда не боялся проявить незнание, он просто хотел точно понять то, что он, занимавшийся ранее биохимией, не знал в области генетики, клеточной биологии или биофизики. На семинарах, где встречались слушатели с разным образованием, на учёных советах, были завсегдатаи-вопросители. К их числу относился хотевший понимать всё то, что он слышит, химик Я. М. Варшавский. Было занятно и доставило удовольствие биологам, когда однажды он «сел в калошу». В 1960 г. он привел в нашу Лабораторию цитологии и цитохимии профессора Л. А. Блюменфельда, доктора химических наук, только что избранного заведующим новой кафедрой биофизики физического факультета МГУ. Они попросили показать им митоз под микроскопом. Сотрудница И. А. Уткина, М. Г. Чумак, поставила под микроскоп препарат роговицы глаза мыши, на котором была хорошо видна клетка на стадии анафазы митоза с красиво расходящимися хромосомами. Профессор Я. М. Варшавский посмотрел в микроскоп и закричал Блюменфельду: «Лёва, иди, смотри скорее, а то они разойдутся!». Хозяйка препарата торжествующе объяснила, что никуда они уже не разойдутся, что это «фиксированный» препарат, заключенный в канадский бальзам. Не всегда же химикам быть умнее биологов!
Заседание учёного совета Института, 1963 г. Выступает Л. А. Тумерман, сидят: А. А. Прокофьева-Бельговская, А. А. Баев, В. В. Гречко, Б. П. Готтих, М. Н. Мейсель, М. Я. Карпейский, Я. М. Варшавский, А. В. Зеленин, В. И. Товарницкий (затылком к читателю). (Здесь и далее – из архива ИМБ им. В. В. Энгельгардта, РАН).