Страница 5 из 35
Поражение Февраля – во многом вина Керенского. Многие совершенные им политические ошибки явились следствием его характера, его мягкости, тщеславия, непомерных амбиций и неспособности к повседневной организаторской работе. Но почему народ выбрал в лидеры Керенского? На этот вопрос ответил Владимир Набоков-отец: «В “идолизации” Керенского проявился какой-то психоз русского общества».
«Не сотвори себе кумира!» – говорится в Библии. Нет, мы все время кого-то любим и обожаем при полном отключении разума, а потом, соответственно, получаем «по полной программе»…
Как выразился Сергей Есенин, «Керенский халифствовал весь период между Февралем и Великим Октябрем». Февраль слетел, как листок календаря, но боль от несбывшихся надежд, от растоптанной свободы оставалась еще долго. «На тебя, на Февраль вешали всех собак, ни один человек, ни одно историческое событие не было столь подло, гнусно оболгано…»-писал Керенскому один из его друзей-эмигрантов в 1969 году.
Почти 22 года Керенский прожил в Европе, в основном во Франции, до прихода немцев в Париж. Эмигрантские круги не особо жаловали Александра Федоровича: его ругали и правые, и левые, считали виновником краха России. Сам он вновь и вновь возвращался к событиям прошлого и, отвечая на вопрос, почему люди поверили большевикам, а не демократическому правительству, говорил так: «Есть высшая форма лжи, которая уже одной своей чрезмерностью импонирует людям, независимо от их интеллектуального уровня. Есть некий психологический закон, согласно которому чем чудовищнее ложь, тем охотнее ей верят. Именно в расчете на этот изъян человеческий души и строил Ленин свою стратегию захвата власти». Знакомясь с советскими учебниками по истории, Керенский неизменно возмущался: «Октябрь есть, а Февраля нет!.. Выскребли память… Насильно…»
В эмиграции Керенский организовал «Лигу борьбы за народную свободу», но потом свой реваншистский пыл поумерил. Работал в эсеровской газете «Дни», с ним там познакомилась Нина Берберова, которая о своем многолетнем знакомстве с бывшим премьером рассказала в мемуарах «Курсив мой». Керенский диктовал свои передовые статьи громким голосом на всю редакцию. Они иногда выходили у него стихами.
«Я вглядываюсь в него, – пишет Берберова, – знакомое по портретам лицо… Позже бобрик на голове и за сорок лет, как его знала, не поредел, только стал серым, а потом – серебряным. Бобрик и голос остались с ним до конца. Щеки повисли, спина гнулась, почерк из скверного стал совсем неразборчивым… Он всегда казался мне человеком малой воли, но огромного хотения, слабой способности убеждения и безумного упрямства, большой самоуверенности и небольшого интеллекта. Я допускаю, что и самоуверенность, и упрямство наросли на нем с годами, что он умышленно культивировал их, защищаясь. Такой человек, как он, то есть в полном смысле убитый 1917 годом, должен был нарастить на себе панцирь, чтобы дальше жить: панцирь, клюв, когти…
Я видела, как он стареет, как слепнет. Но он либо заявлял, что погибнет очень скоро в авиационной катастрофе, либо сердито говорил, что никогда не будет инвалидом, никогда не выживет из ума, “хотя вы, кажется, думаете, что я уже выжил!”»
Нет, Керенский сохранил ясность ума. И много работал над своими воспоминаниями. В первом варианте они именовались «Моя Россия, моя борьба». Потом возникло другое – «Моя работа для моей России» – и, наконец, окончательное – «Россия и поворотный момент истории». Над ними он работал до последних дней.
В 1940 году Керенский переехал в США. Преподавал в Нью-Йоркском и Стенфордском университетах. В апреле 1970 года он приехал в Лондон по приглашению Британской радиокомпании. Комментируя шумиху, поднятую в мире в связи со 100-летним юбилеем Ленина, он с грустью сказал, что в истории России и помимо Ульянова было немало значительных имен, заслуживающих всяческого уважения. Незадолго до смерти Керенский писал: «Удивительно. Никого нет вокруг. Ни Краснова – его казнили в 47-м году… ни этого Дыбенко-матросика. Ни Корнилова, ни Черчилля, ни Ленина, ни Сталина… Я один остался на всем белом свете… Что это – миссия? Или наказание? Наказание долголетием и всезнанием. Я знаю то, что уже никто знать не может».
Он действительно пережил всех своих знаменитых современников и действительно многое знал (опять же не забудем, что он был масоном) и свои тайны (тайные расклады между великими державами) унес с собой в могилу.
Александр Федорович Керенский умер 11 июня 1970 года на 90-м году жизни. Скончался в Нью-Йорке, а захоронен в Лондоне – в городе, откуда некогда прозвучало первое «вольное» русское слово другого Александра – Герцена.
Уместно вспомнить слова Керенского, сказанные им в одном из интервью в 1953 году: «Вся русская история, начиная с конца XIX века, – это борьба за свободу, за достойную человеческую жизнь. Это не имеет ничего общего с идеями диктатуры. Мы явились первыми жертвами тоталитаризма, который завоевал почти всю Европу. С каким лозунгом Ленин победил в 1917 году? Он никогда не говорил в России, что хочет установить мировую диктатуру пролетариата. Поднимите старые газеты, журналы, выступления Ленина, Троцкого, Сталина. Они говорили, что только большевики гарантируют народу землю, Учредительный съезд и абсолютную свободу, а в результате?..»
«А в результате?» – повторим мы и сегодня.
Конечно, такого пылкого и велеречивого человека, как Керенский, любили многие женщины. Но он был женат на Ольге Барановской – внучке знаменитого синолога Василия Васильева и правнучке ректора Казанского университета Ивана Симонова. Ольга Львовна родила Керенскому двух сыновей Олега и Глеба (в дальнейшем Олег Керенский сделал успешную карьеру инженера-мостовика и носил почетный титул командора Британской империи). Отношения в семье к 1917 году разладились, к тому же быть женой кумира толпы совсем не просто. По Петрограду курсировали слухи, что у Керенского бездна возлюбленных. Слухи слухами, а у Керенского действительно был роман с двоюродной сестрой жены – Еленой Бирюковой. По крайней мере, в записных книжках Зинаиды Гиппиус есть такая запись: «Стыдно сказать, – нельзя умолчать: прежде во дворцах жили все-таки воспитанные люди. Даже присяжный поверенный Керенский не удержался в пределах такта, кладя свою Елену на неостывшие подушки царей в Зимнем дворце (и зачем его туда черт понес?..)». И еще запись от 14 августа 17-го о Елене, «которая теперь лежит на всех диванах Зимнего дворца».
Но когда грянула октябрьская гроза над головой Керенского, ему уже было не до Елены и не до жены. Он, как говорится, ушел из дома, не попрощавшись. Супруга Ольга осталась с двумя мальчиками в бушующем Петрограде практически без средств к существованию, и пришлось продавать папиросы на улицах, о чем с радостью сообщила одна из большевистских газет весною 1918 года:
Несмотря на все огромные трудности, Ольга Львовна выстояла, а потом вынуждена была бежать из России, подальше от назойливых плакатов «Мы превратим весь мир в цветущий сад», от голода, холода, от ЧК и расстрелов. В Англии она работала машинисткой. Впоследствии она написала мемуары, которые в России так и не увидели свет. Ну а Керенский предпочел не видеться с женой и сыновьями (а может быть, они тоже не хотели?).
В 30-е годы Керенский был женат на австралийке Терезе Нелль. Вообще он любил женщин, и они его часто выручали. Он частенько с гордостью говорил Берберовой: «Выручила одна знакомая дама». Но с годами заботливых дам становилось все меньше, и уделом стареющего Керенского было одиночество.
Всё кардинально изменилось в 1953 году, когда появилась Элен (Елена Петровна Иванова-Пауэрс), русская женщина, родившаяся в Маньчжурии и получившая образование в Америке. Она когда-то прочитала «Дневник Марии Башкирцевой» и заболела Россией. Узнав, что Гуверовский университет в Стенфорде ищет секретаря-переводчика для самого Керенского (она-то думала, что он давно умер), Элен выиграла конкурс и стала приближенной к Александру Федоровичу. Красивая и умная женщина бальзаковского возраста влюбилась в Керенского, невзирая на его возраст. Сначала были диктовки, а потом любовь. Она нашла его брошенным и неухоженным человеком, окружила заботой, вниманием, лаской. Это был настоящий подарок судьбы.