Страница 20 из 35
Наталья Ивановна Седова пережила Троцкого на 22 года и скончалась во Франции в 1962 году. Согласно ее воле, прах ее покоится рядом с прахом Льва Троцкого.
Те, кто убили Троцкого, так обрадовались, что позабыли о своем историческом алиби: публикация в «Правде» 24 августа 1940 года с головой выдала организаторов покушения. Еще мир не знал, а главная партийная газета писала, что «в больнице умер Троцкий от пролома черепа, полученного во время покушения одним из лиц его ближайшего окружения». Сталин в Кремле потирал руки…
Ну и что написать в конце? О трех женщинах Троцкого? Об этом я написал в другой книге, также как и о печальной судьбе клана Троцкого: жестокий режим жестоко расправился почти со всеми родственниками. В 2003 году в одной из наших газет мелькнуло интервью Норы Волков, руководительницы Национального института США по борьбе с наркоманией. Отец Норы – внук Троцкого Эстебан-Волков-Бронштейн, хранитель мексиканского дома Льва Давидовича. Нора, правнучка, родилась в доме, где был убит Леон Троцкий (для мексиканцев он был Леон). «Когда Троцкого убили, отцу было 13 лет, – рассказывала Нора Волков. – Моя бабушка покончила с собой. Мой дедушка не вернулся из концлагеря. Моего дядю расстреляли в сталинской тюрьме. От семьи почти ничего не осталось…»
И о Льве Троцком: «Его жизнь была поистине трагичной. Но я всегда думала о том, каким же блестящим должен был быть ум этого человека, чтобы он смог оказать такое сильное влияние на историю своей страны».
Троцкий-политик широко известен. А вот Троцкий – литератор, публицист, критик – значительно меньше. В моей личной библиотеке находятся две книги Льва Давидовича – «Политические силуэты» (1990) и «Литература и революция» (1991). Читая их, поражаешься интеллекту Троцкого, его живому уму и острому перу.
Вот мысли и рассуждения Троцкого по поводу русской истории и русской элиты:
«История вытряхнула нас из своего рукава в суровых условиях и рассеяла тонким слоем по большой равнине. Никто не предлагал нам другого местожительства: пришлось тянуть лямку на отведенном участке. Азиатское нашествие с востока, беспощадное давление более богатой Европы – с запада, поглощение государственным левиафаном чрезмерной доли народного труда – все это не только обездоливало трудовые массы, но и иссушало источники питания господствующих классов. Отсюда медленный рост, еле заметное отложение “культурных наслоений” под целиною социального варварства…»
А далее Троцкий взрывается и катит огненную бочку на российскую власть:
«Какое жалкое, историей обделенное дворянство наше! Где его замки? Где его турниры? Крестовые походы, оруженосцы, менестрели, пажи? Любовь рыцарская? Ничего нет, хоть шаром покати… Наша дворянская бюрократия отражала на себе всю историческую мизерию нашего дворянства. Где ее великие силы и имена? На самых вершинах своих она не шла дальше третьестепенных подражаний – под герцога Альбу, под Кольбера, Тюрго, Меттерниха, под Бисмарка… Бедная страна Россия, бедная история наша, если оглянуться назад. Социальную обезличенность, рабство духа, не поднявшегося над стадностью, славянофилы хотели увековечить как “кроткость” и “смирение”, лучшие цветы души славянской…»
Ели говорить о чистой литературе, то, по мнению Юрия Борева, Троцкий – едва ли не первый историк советской литературы. И не только историк, но раздатчик ярких ярлыков. Именно Троцкий придумал термин «писатель-попутчик» и применил его к Сергею Есенину. Попутчик по дороге к социализму. «Относительно попутчика, – писал Троцкий, – всегда возникает вопрос: до какой станции?..» Уже после его изгнания из России этот вопрос решали быстро и бесповоротно: ссаживали с поезда и отстреливали. И список расстрелянных писателей печально внушителен…
Еще один термин Троцкого: «мужиковствующие» – он применял его к Есенину, Пильняку, Всеволоду Иванову…
Специфически трактует Троцкий творчество Александра Блока:
«Конечно, Блок не наш. Но он рвался к нам. Рванувшись, надорвался. Но плодом его порыва явилось самое значительное произведение нашей эпохи. Поэма “Двенадцать” останется навсегда».
За полгода до своей гибели Лев Троцкий в своем завещании написал такие слова:
«Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят ее от зла, гнета, насилия и наслаждаются ею вполне».
Мне кажется, эти слова по нраву многим. Лично я двумя руками за. Но если я за, то, значит, я троцкист? Вот вопрос, на который я не знаю ответа. И почему-то в голову лезет мотивчик с перифразом песенки из кинофильма «Вратарь»:
И уж совсем последнее. Перманентная революция – неплохая в конечном счете идея. Постоянная борьба идей, смена образов, мифов, но только без крови и насилия.
Беглец Бажанов
Льва Троцкого выдворили из СССР. Легко предположить, что многие оппозиционеры, не согласные с политикой, проводимой Сталиным и его верными соратниками, хотели бы уехать подальше от грохочущей в стране стройки социализма со всеми ее негативными явлениями. Но граница была на замке, правда, еще не был сооружен железный занавес, отделяющий Советский Союз от Запада, но покинуть родину просто так было уже невозможно. Но нашлось несколько смельчаков, которые сбежали тайно, за что были названы перебежчиками и изменниками родины.
Одним из первых был Борис Бажанов (1900–1982). Политический деятель, редактор, писатель.
О нем мало что известно широкой публике, поэтому прочтем то, что написано в объемном томе Джин Вронской и Владимира Чугуева «Кто есть кто в России и бывшем СССР».
Бажанов родился в Могилеве-Подольском на Украине. Учился в Киевском университете. В 1919 году вступил в партию большевиков. Переехал в Москву и попал в ЦК, в отдел к Лазарю Кагановичу. На Бажанова обратил внимание Сталин, и с августа 1922 года Бажанов – личный секретарь Кобы (тогда для близких Сталин еще был просто Коба) и практически секретарь всего Политбюро. Согласно позднейшим мемуарам Бажанова, это дало ему возможность близко наблюдать мафиозные методы своего начальника в отношении друзей, товарищей и врагов. Бажанов вскоре сообразил, что попал на гибельное место, и постарался отдалиться от Кремля. Стал редактором «Финансовой газеты». Организовал для себя командировку в Среднюю Азию и 1 января 1928 года из Ашхабада бежал в Иран. Границу пересек благодаря тому, что пограничники были пьяными после встречи Нового года. Ему удалось ускользнуть от агента ГПУ Агабекова, посланного Сталиным ему вдогонку. Бажанов благополучно добрался до Британской Индии, а затем перебрался в Европу, во Францию. После войны жил в Англии. Опубликовал ценные исторические мемуары с описанием своей яркой карьеры и «кухни» принятия решений в Кремле в 20-е годы.
Прожил 82 года и умер во сне в постели (а может, в больнице).
Неуехавиие. Оставшиеся. Хлебнувшие…
В первой книге «Отечество. Дым. Эмиграция» более или менее подробно рассказано, как после революции многие поэты и писатели, испугавшись красного террора и ужасов повседневного быта, вынужденно эмигрировали из новой Советской России. У каждого уехавшего были на то свои причины и мотивы.
А были и такие, кто принципиально не хотел отрываться от родной почвы по глубинным корневым причинам: пусть плохо, пусть худо, пусть рискованно, но тут мой дом, значит, тут и следует жить и умереть. Именно такой почвенно-национальной гордостью обладала Анна Ахматова, которая в 1917 году, когда многие поэты и писатели дрогнули и задумались, что делать дальше, написала знаменитые строки: