Страница 8 из 26
И наступила тишина.
На все том же равнодушно-сером фоне неба застыл теперь один силуэт. И этот силуэт принадлежал не Максу. Это Вадим хорошо понимал, хотя лица не видел. Пистолета у Макса не было. И силуэт этот, постояв несколько секунд и, видимо, поозиравшись по сторонам, двинулся в сторону слабо светящегося пятна в траве: к тому месту, куда упал фонарик, оброненный Максом.
Луч света метнулся по сторонам, мельком зацепив и Вадима, застывшего в оцепенении и скрытого ветками кустарника.
– Эй, ты, второй! Выходи! Сам выходи, я тебя все равно вижу. А то застрелю.
– Врет. – Понял Вадим. – Нет уж…
Тот еще пошарил фонариком по кустам и, светя себе под ноги, направился к машине. Там уже стояла его девица. До Вадима донеслись их тихие голоса. О чем-то они переговаривались, присев на корточки и разглядывая в свете фонарика то, что лежало рядом. То, что они разглядывали и было, видимо, Максом.
О чем они говорили Вадим не слышал. Похоже мужик эту девку о чем-то просил, а она не соглашалась. В голосе ее все явственнее слышались истерические нотки. Потом он вскочила, крикнула что-то неразборчивое и бросилась в темноту, прочь от машины. Мужик, крикнув: – Постой! Да постой же!.. – бросился за ней.
Конечно, он догнал ее. Догнал и привел назад. Хлопнули дверцы, взревел мотор, вспыхнули фары. Они уехали, мигнув Вадиму на прощанье задними стоп-сигналами. Вадим перевел дух и повалился на землю.
Макс был мертв. Мертв безнадежно и окончательно. С такой, разнесенной вдребезги головой уже можно не беспокоить реанимацию. То, что Вадим сделал дальше, он сделал подчиняясь не рассудку, робко спрятавшемуся куда-то еще там, в кустах, а выработавшемуся за два, сейчас уже почти забытых, афганских года рефлексу: раненых и убитых не бросать!
И невдомек этому рефлексу было, что нет тут поблизости медсанбата, что никто не будет укладывать в ящик и упаковывать в оцинкованное железо это свисающее с плеча Вадима тело. Не отправят его на родину. Да и есть ли эта самая родина у Макса. Была когда-то, наверное…
Куда тащил Вадим это, оказавшееся слишком легким для своего роста, тело, он и сам не знал, подгоняемый инстинктом, заставляющим зверя уходить из опасного места. Только споткнувшись в темноте о корень и чуть не грохнувшись наземь вместе со своей ношей, Вадим остановился, привалившись к теплому, шершавому стволу какого-то дерева. Он осмотрелся, пытаясь сориентироваться. Вдали послышалось натужное завывание проезжающего грузовика. Вадим посмотрел в ту сторону, откуда донесся этот звук. Значит, там шоссе. Пустое сейчас. Только тягачи, впряженные в длинные фуры, катят по нему, максимально выжимая всю мощь своих нехилых моторов, пользуясь ночным затишьем. Сейчас их время.
– Ага!.. – сказал сам себе Вадим, и, поправив на плече не слишком тяжелую, но неудобную ношу, шагнул в ту сторону.
Он положил Макса на землю, не дойдя шагов десяти до последних деревьев, росших вдоль обочины. Макса надо было похоронить. Зачем это надо – Вадим и сам не знал. Надо…
Пусть не на кладбище. Бог простит. Но не бросать же так? А значит?.. Значит, сейчас надо тело припрятать, запомнить место и завтра, тоже ближе к вечеру, вернуться сюда, захватив с собой лопату. Не голыми же руками рыть…
Вадим, уложив Макса меж двух кустов, в ложбинку, закидал его сухими ветками и припорошил листвой, уже достаточно нападавшей на землю. Сам присел рядом, вытирая вспотевший лоб.
Попить бы сейчас. И закурить!.. Просто неудержимо захотелось сделать хоть одну затяжку. Всего лишь одну, но чтоб до самых корешков, до головокруженья. Черт!.. Так ему, кажется не хотелось курить даже тогда, в лагере, когда он решил бросить.
У Макса, вроде, были сигареты. Ну да, точно, были. Взять, что ли?.. Вот, блин!.. Ведь только что он тащил его, а сейчас сама мысль о том, что придется раскидывать всю эту кучу и ворочать безжизненное тело в поисках пачки и зажигалки… Да, ведь еще и зажигалку нужно!.. – Мысль об этом вдруг вызвала у Вадима тошноту.
Нет, ну его к черту! Обойдется. Нет!..
Он встал. Хватит, отдохнул. Пора идти. Он вышел на обочину и огляделся. Надо было запомнить место. Это оказалось далеко не так просто. Во-первых, ночь. Во-вторых, вообще никаких примет. Деревья кругом темной стеной, и больше ничего. Дорога ровная в оба конца. Так, вон валун лежит. Ага, точно!.. Ну и хорошо, попробуем запомнить: от валуна немного назад и влево. Ну, а теперь, в город. Пешком, наверное, за час дойду.
Вадим шел ровным, неторопливым шагом и думал о том, о чем обычно думают люди, только что столкнувшиеся со смертью. О бренности и мимолетности того, что принято называть жизнью; о хрупкости сосуда, в который эта самая жизнь заключена; о бессмысленности и ненужности существования – как Максова, так и своего, да и большинства людей, населяющих эту землю.
Потом он стал думать про самого Макса. Про то, что совсем, оказывается, не знал его. А теперь этот самый Макс – жалкий тип, паразит, наркоман, психопат, однако знающий, оказывается, откуда-то Бодлера и способный на отчаянный поступок, – так и останется этот Макс для него навсегда неразгаданной загадкой. Пока не забудется. А когда забудет Макса и он, Вадим, то вот тогда Макса точно уже не станет на этой земле. Потому что больше, кажется, не кому о нем помнить и вспоминать. Что он там кому должен, а кто ему – все это херня по большому счету. И никому он не нужен. Ну, может быть, этот прыщавый Гера вспомнит однажды, что что-то давно не заходит к нему Макс за очередным чеком, да тут же и забудет. И правильно: у него и без Макса клиентов хватает. А к тому, что иные из них имеют обыкновение исчезать, порою и навсегда – к этому Гера давно привык и не обращает на это внимания.
2
Квартира, вопреки Викиным ожиданиям, оказалась вовсе не в одном из новых "элитных" домов, а на втором этаже стандартной, убогой панельной пятиэтажки. Этакий привет из далеких, славных шестидесятых, когда и воздух был чище, и цели яснее, и задачи определеннее – за работу, товарищи!
Ехать пришлось долго, за автовокзал и Покровскую слободу, на правый берег реки Добрыни, в темных водах которой празднично отражались огни раскинувшейся на ее берегу нефтебазы. Вез их Виктор в своем большом, как сарай и таком же грязном "Опеле-Фронтир", после той машины, на которой они со Славиком приехали в кафе, показавшемся Вике просто какой-то колымагой. Она даже спросила Славика:
– Слушай, а где твоя машина?
– Пришлось отпустить, – грустно улыбнувшись, ответил Славик, не оставлявший попыток обнять Вику за плечи. – Она же не моя, и даже не папашина. Это машина его предвыборного штаба. Один друг дал на время из своего гаража.
Дом был действительно скверным. Двор разглядеть не удалось из-за темноты, зато подъезд выразительно щерился пустым дверным проемом. Сорванная с петель входная дверь неприкаянно стояла рядом, прислоненная к перевернутой бетонной трапеции с дыркой посредине, поддерживавшей козырек над входом. Похоже, что дом не нравился даже самому Виктору, и Вика удивилась, зачем было надо покупать квартиру в этой берлоге?
Однако, вошли, и по полутемной грязной лестнице поднялись на второй этаж. Дверь в Светкино гнездышко была покрашена голубенькой краской, но, похоже, очень давно. Ни глазка, ни номера квартиры на двери не было. Видимо, все, что успели сделать новые хозяева, это сменить замок.
Внутри, честно говоря, было ненамного лучше: две комнаты, как попало заставленные поверх вытертого линолеума разномастной мебелью, лилипутья кухонка, на пространстве которой сумели в тесноте, да не в обиде разместиться раковина, газовая плита, да колченогий шаткий столик с тремя табуретками. В туалете сильно пахло канализацией, а в ванной не было ванны.
Нет, Вике здесь решительно не понравилось и сразу вспомнилось, что уже очень поздно, и захотелось уйти. Неунывающий Славик тоже как-то скис. Виктор стоял, хмуря лоб и угрюмо глядя по сторонам. Губы его шевелились. Казалось, он подсчитывает, во что еще ему обойдутся ремонт и обстановка. Похоже, результаты не утешали.